CC BY
91
управления этого союза должны быть основаны на демократических принципах, предполагалось создание разных социальных учреждений: больниц, школ, библиотек и т.п. Некоторые положения программы вызывали серьезное недовольство разных слоев общины. Еврейская буржуазия была недовольна тем, что для вступления в автономию надо платить налог, а религиозные элиты были против протектората светских властей над союзом синагог. Поэтому, отмечает автор, целые слои еврейского общества отказывались поддерживать партию. Центральное руководство пыталось найти компромиссное решение, которое устроило бы все слои еврейской общины, но после прихода к власти большевиков партия прекратила существование.
Приложение к статье: «Избирательная платформа "Идише Фолкспартей" 1917 г.» (автор А. Перельман), опубликованная в газете «Еврейский мир» в 1917 г.
В заключение Д. Кузнецов пишет, что расцвет еврейского политического движения в Пензе пришелся на период с февраля 1917 г. по лето 1918 г. К окончанию Гражданской войны еврейские партии либо отходили от политики, либо их члены вливались в ряды РКП (б). Дольше всех до 1922 г. просуществовала партия «Поалей-Цион», которая хоть и сотрудничала с большевиками, но критиковала их политику.
Наиболее сильными пензенскими еврейскими партиями были «Бунд», «Поалей-Цион», «Общие сионисты». Остальные партии были аморфными, «Идише Фолкспартей» тяготела к «Бунду», а «Ахдос Исраэль» можно рассматривать как составную часть организации «Общие сионисты».
Ю.В. Дунаева
2019.01.012. ВЕЛИКАНОВА О.В. РАЗОЧАРОВАННЫЕ МЕЧТАТЕЛИ: СОВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО 1920-х годов / Пер. с англ. Пан-тиной Л.Ю. - М.: Политическая энциклопедия, 2017. - 295 с.: ил. -(История сталинизма).
Ключевые слова: СССР, 1920-е годы; советское общество; массовые мобилизационные кампании; массовые настроения.
Ольга Валентиновна Великанова - профессор Университета Северного Техаса (США). Специалист в области советских кол-
лективных представлений, массового сознания, общественного мнения.
Книга посвящена массовым настроениям в СССР в 1920-е годы. Особое внимание автор уделяет разнообразным массовым мобилизационным кампаниям, проводившимся большевистским руководством в этот период («военные тревоги», годовщины Октябрьской революции, пропаганда смычки рабочих и крестьян) и реакции на них населения. Это позволяет, с одной стороны, оценить реальные результаты таких кампаний, с другой - рассмотреть массовые настроения и их динамику в общем социально-политическом контексте эпохи.
Автор воздерживается от употребления термина «общественное мнение», который ассоциируется прежде всего с открытыми обществами, где граждане имеют возможность достаточно свободно делиться своим отношением к происходящим событиям, что, в свою очередь, позволяет социологам проводить опросы и анализировать их результаты с использованием количественных методов. Применительно к тоталитарным режимам О.В. Велика-нова полагает более уместным говорить о массовом восприятии и массовых настроениях, имея в виду, с одной стороны, меньшую активность населения в осмыслении окружающей действительности и, с другой стороны, невозможность количественного замера общественных настроений на основе имеющейся документальной базы.
В качестве источников в книге используются справки и сводки партийных органов и органов госбезопасности об общественных настроениях, записи агитаторов, рабочих и сельских корреспондентов, письма граждан в газеты и во властные инстанции, документы личного происхождения, а также донесения британских дипломатов и разведки о положении в РСФСР / СССР. Автор оговаривается, что каждому из перечисленных видов источников свойственна определенная тенденциозность, однако эта проблема может быть по крайней мере частично преодолена сравнительным анализом источников разных видов. Кроме того, в 1920-е годы идеологическое и репрессивное давление на советскую бюрократию было существенно ниже, чем позднее в условиях неограниченной сталинской диктатуры, что отразилось и на надзорной документации: сводки и отчеты о настроениях населения этого
периода гораздо более многочисленны и подробны и, по наблюдениям автора, в целом более объективны, нежели аналогичные документы 1930-х годов. Наконец, тенденциозность надзорной документации, в свою очередь, отражает особенности мышления и мировоззрения составлявших ее аналитиков, что также имеет значение в контексте реферируемой работы. Количественный анализ доступной информации по аналогии с социологическими исследованиями не представляется возможным, однако выявление и анализ повторяющихся нарративов позволяет сделать определенные выводы о том, какие именно представления и настроения являлись доминирующими.
Значительная часть книги (три главы из пяти) посвящена «военным тревогам» периода нэпа. В первой главе кратко описываются представления власти и общества о внешней угрозе в 1923— 1924 гг. Властный дискурс в связи с крупнейшей «военной тревогой» 1927 г. подробно анализируется во второй главе. Вопреки мнению значительной части исследователей, автор не считает эту кампанию инсценировкой и предлагает более сложную интерпретацию: первоначальная паника сталинского руководства в связи с разрывом англо-советских отношений была вполне искренней, ее причинами являлись прежде всего преувеличенное чувство внешней угрозы и неуверенность в прочности правящего режима на фоне растущего недовольства населения политикой большевиков. Кроме того, многие признаки указывают на то, что Сталин и его соратники, по крайней мере на рубеже 1920-1930-х годов, не отличались способностью просчитывать отложенные результаты собственных решений, что исключает возможность сложных политических комбинаций. Позже, когда стало ясно, что опасения войны не подтвердились, Сталин решил использовать «военную тревогу» как повод для свертывания нэпа и наступления на оппозицию.
Реакция населения на события 1927 г. показана в третьей главе. По наблюдениям автора, она была достаточно противоречивой, наряду с проявлениями патриотических настроений фиксировалось и нежелание значительной части населения (особенно крестьян) воевать за советский режим. Подобные настроения были обусловлены прежде всего продолжающимися экономическими трудностями; кроме того, новая советская идентичность в этот пе-
риод еще не сформировалась (вопрос о ее наличии в 1930-е годы остается дискуссионным), а национальная идентичность была значительно размыта пропагандой «пролетарского интернационализма» в предшествующие годы.
Массовые настроения в советской деревне описываются в четвертой главе. Автор рассматривает прежде всего такой до сих пор почти не исследованный феномен, как движение за создание Крестьянского союза, который, по мнению крестьян, должен был защищать их интересы в противовес ВКП (б) и советскому правительству, чья политика рассматривалась как дискриминация деревни. Движение за Крестьянский союз опровергает до сих пор распространенное представление о российском крестьянстве начала XX в. как об отсталом, традиционном и политически пассивном и свидетельствует о том, что классовое и гражданское самосознание, готовность к политическому действию были отнюдь не чужды по крайней мере наиболее активной его прослойке. Только коллективизация и раскулачивание, ставшие во многом реакцией властей на эти настроения, позволили сталинскому руководству окончательно сломить крестьянство как самостоятельную политическую силу.
Наконец, пятая глава с характерным названием «Кризис веры» посвящена празднованию 10-й годовщины Октябрьской революции. Как показано в книге, заявления пропаганды об «успехах» социалистического строительства, по-прежнему имевшие мало общего с повседневной действительностью, порождали у многих ощущение утраты иллюзий, провоцируя тем самым дальнейший рост недовольства. Широкое распространение получили представления о поражении революции, в письмах и официальных сводках фиксировались даже сомнения в том, возможно ли вообще успешное построение социализма. «К 1927 г., - заключает Великанова, -большевики утратили легитимность в глазах мечтателей, веривших когда-то в социалистическое чудо. Провал усилий сплотить общество торжествами в честь революции был частью общего кризиса 1927 г.» (с. 218).
Подводя итоги, автор приходит к выводу, что советское общество 1920-х годов отнюдь не ограничивалось одним лишь пассивным усвоением идеологических установок, спускаемых «сверху». Напротив, официальная пропаганда нередко воспринималась
критически, в отдельных случаях общество могло артикулировать и собственные альтернативные сюжеты. Этому способствовала сохраняющаяся память о дореволюционной эпохе, в сравнении с которой советская действительность часто оказывалась гораздо менее привлекательной, чем того хотелось бы большевистским вождям. Невозможность использовать количественные методы не позволяет оценить масштабы протестных настроений, однако доступные источники свидетельствуют, по мнению автора, о том, что в предшествующей историографии распространенность оппозиционных взглядов в изучаемый период заметно недооценивалась. До некоторой степени динамику протестных настроений можно проследить по немногочисленным статистическим показателям, таким как число заявлений о вступлении в партию и масштабы уклонения от призыва в армию.
Великанова отмечает также, что собранные ею данные не позволяют описывать массовые настроения в послереволюционном СССР в черно-белых координатах «лояльность - инакомыслие». Доступные источники показывают гораздо более широкий спектр настроений: положительное отношение к идеалам социализма могло сочетаться с раздражением по поводу непрекращающихся бытовых неурядиц, которое, в свою очередь, могло компенсироваться готовностью потерпеть ради лучшей жизни в будущем; протест мог быть активным или пассивным; кроме того, недовольство окружающей действительностью могло провоцировать не только протест как таковой, но и равнодушие, цинизм, стремление использовать новые идеологические веяния в своекорыстных интересах и т. д. Массовое сознание отличалось также значительной пластичностью, настроения и поведение конкретного индивида могли неоднократно и существенно меняться в зависимости от жизненной ситуации и от того, кто в данный момент являлся его собеседником. На уровне группового сознания, в свою очередь, расстановка акцентов сильно зависела от текущей социально-политической обстановки: так, в сельской местности неприязнь к зажиточным крестьянам могла сочетаться с общей солидарностью деревни в неприятии политики властей.
Важной чертой советского общества эпохи нэпа являлась его крайняя разобщенность, унаследованная от Гражданской войны. Объектами ненависти являлись не только «лишенцы» как предста-
вители свергнутых «эксплуататорских классов», но и «нэпманы», а также новая советская бюрократия, члены партии. Сохранялась взаимная неприязнь между городом и деревней, причем в основе ее, по мнению автора, лежал не столько классический антагонизм более динамичной городской и более традиционной сельской культуры, сколько недовольство крестьян эксплуататорской политикой властей. Социальные противоречия соединялись с конфликтом поколений, особенно в том, что касалось отношения к религии. Уровень общественной солидарности на всем протяжении изучаемого периода оставался крайне низким. Во многом этому способствовала политика самих большевиков, зачастую лишь усугублявшая перечисленные тенденции.
Общие результаты мобилизационных кампаний 1920-х годов автор оценивает как провальные. Никакая пропаганда «смычки» между пролетариатом и крестьянством не могла компенсировать несправедливую ценовую политику, ставшую главной причиной катастрофического сокращения поставок зерна. Насаждение культа Ленина не способствовало повышению авторитета партии: число вступающих в ВКП (б) в 1925-1927 гг. сокращалось на 25-30% каждые полгода, невзирая ни на какие привилегии и льготы. Празднование десятой годовщины Октябрьской революции в 1927 г. также произвело эффект, во многом противоположный ожидаемому. Сводки о настроениях населения на фоне периодических «военных тревог» свидетельствовали о том, что по крайней мере довольно значительная его часть не ассоциирует себя с реализацией большевистского проекта, не доверяет новому руководству и не готова защищать его в случае войны.
В свою очередь умонастроения советских руководителей в этот же период характеризовались «манихейской» картиной мира, преувеличением внешней военной угрозы и постоянными поисками внутренних врагов в сочетании с сохраняющейся приверженностью к чрезвычайным методам управления, унаследованным от Первой мировой и Гражданской войн. Автор объясняет это несколькими факторами, включая неуверенность и мнительность большевистского руководства, пришедшего к власти насильственным путем, инерцию мышления времен тотальной войны, а также то обстоятельство, что на «происки врагов» удобно было списывать свои собственные просчеты и неудачи. Во внешней и военной
политике советского руководства это приводило к регулярным безосновательным «военным тревогам», включая «чрезмерную» реакцию на кризис 1927 г. в англо-советских отношениях, и подталкивало партийную верхушку к наращиванию военного потенциала страны, ставшему основной целью развернутого в конце 1920-х годов «социалистического наступления». Во внутренней политике реакцией правительства на сохраняющееся недовольство стал новый виток массовых арестов, предваряющий репрессивную политику следующего десятилетия.
М.М. Минц
2019.01.013. ПОПОВ А.Ю. ДИВЕРСАНТЫ СТАЛИНА - М.: Вече, 2018. - 336 с.
Ключевые слова: Великая Отечественная война; оккупированные территории; партизанская борьба; подпольная борьба; органы госбезопасности.
В книге д-ра ист. наук А.Ю. Попова, состоящей из шести глав и заключения, рассмотрены вопросы участия органов госбезопасности в войне на оккупированной гитлеровцами советской территории, сходства и различия партизанской и подпольной борьбы, деятельности оперативных групп органов государственной безопасности в тылу противника.
Автор отмечает, что подготовка к возможной в случае войны партизанских и диверсионных отрядов началась еще в 1920-е годы задолго до нападения Германии1. В 1930-е годы она включала: создание тщательно законспирированной и хорошо подготовленной сети диверсионных групп и диверсантов-одиночек; формирование и всестороннюю подготовку маневренных партизанских отрядов и групп; переподготовку командного состава, имевшего опыт партизанской борьбы в Гражданской войне; отработку вопросов партизанской борьбы и борьбы с вражескими диверсионными группами на специальных и некоторых общевойсковых учениях; совершенствование имеющихся и создание новых
1 По этой проблеме, подчеркивает автор, практически не осталось документов. Зачастую данные о подготовке органов государственной безопасности к партизанской борьбе в 1920-1930-х годах автор находил в документах, прямо не затрагивающих этот вопрос. - Прим. реф.
