CC BY
24
2018.04.021. УИЛЛИМОТ Э. ЖИЗНЬ В РЕВОЛЮЦИИ: ГОРОДСКИЕ КОММУНЫ И СОВЕТСКИЙ СОЦИАЛИЗМ, 1917-19321. WILLIMOTT A. Living the revolution: Urban communes and Soviet socialism, 1917-1932. - Oxford: Oxford univ. press, 2017. - 203 p.
Ключевые слова: история СССР; советское общество; НЭП; городские коммуны; коммунары.
Монография Э. Уиллимота посвящена городским коммунам, появившимся в России после Октябрьской революции. Автор при этом ставит более широкие задачи исследования советской политической культуры, понимаемой им как «область идей, убеждений и концепций, которые помогли сформировать революционную повестку дня» [с. 3]. В этом смысле городские коммуны стали отличительной чертой и важнейшим непосредственным результатом революции 1917 г. Однако, несмотря на интерес со стороны современников, городские коммуны «в основном оставались на обочине советской истории», а вместе с этим - и на обочине исследовательского интереса. Между тем в первые годы после Октября, когда «производство и потребление социалистической идеологии» в российском обществе только формировалось, представления о «новой жизни» в значительной степени зависели от мнений конкретных людей, которые по-разному смотрели не только на идею коммунистического общества, но и формы ее практической реализации. Советская Россия в первые годы своего существования стала идеальной средой для революционного творчества «снизу», вследствие чего многие активисты вслед за идеологической картиной мира «начали переосмысливать... свои внутренние привычки и повседневную жизнь» [с. 3]. Исследование городских коммун, по мнению автора, позволяет на конкретных, максимально «приземленных» примерах понять «тенденции развития молодого советского государства» [с. 5].
Монография состоит из введения, пяти глав и заключения. Сам автор выделяет в своей работе три «уровня». На первом из них городские коммуны рассматриваются как наглядный пример «революционного опыта». Основная цель здесь состояла в том, чтобы
1 Работа представляет сокращенную версию реферата, опубликованного в: Россия и современный мир. - М., 2018. - № 3. - С. 238-246.
«пролить свет на общие и наиболее популярные обязательства», которые сами коммунары в своей повседневной жизни ставили перед собой и своими товарищами во имя достижения идеалов революции. На втором «уровне» эти обязательства и конечные цели автор исследует более подробно, так как далеко не все коммуны и даже члены одной коммуны одинаково интерпретировали новые формы человеческого общежития. Наконец, на третьем «уровне» Уиллимот задается вопросом, какое влияние эти ежедневные опыты и интерпретации оказали на развитие советского государства, на городскую среду, на «советский дискурс» и, шире, - на революционную повестку дня [с. 14].
Структура монографии - проблемно-хронологическая и охватывает весь период «жизни» коммуны - от идейного оформления в XIX в. до «заката» вскоре после начала сталинского «великого поворота». Выбрав такую структуру, автор изначально допускал выход за указанные хронологические рамки. Так, в первой главе Уиллимот обратил пристальное внимание на идейно-политические трактовки понятия «коммуна», на проекты ее осуществления еще задолго до 1917 г. По мнению автора, популярность и «живучесть» идее коммуны придавали особенности социально-экономического развития России. Вдохновляясь крестьянскими общинными структурами, все большее число русских интеллектуалов XIX в. с различными политическими убеждениями - «от Герцена до Достоевского» - видели в общине конкретное проявление «братства» и «коллективного единства» русского народа. К началу ХХ в. концепция «коллективизма» стала неотъемлемой частью российских общественных, интеллектуальных и революционных дискуссий, сыграла важнейшую роль в усилении антизападнических настроений в русском обществе, в культивировании «особого пути» России.
Уиллимот обращает внимание на то, что идеи коллективизма оказали значительное влияние на большевиков и их политические воззрения, однако к крестьянской общине их отношение было куда более «прохладным», чем у народников. Рассматривая пролетариат как наиболее «сознательный» класс, большевики видели в рабочих проводников самых продвинутых идей коллективизма. Вскоре после Октябрьской революции стало очевидно, что готовность максимально внести коллективизм в повседневную жизнь не была только отвлеченным теоретизированием. В «лихорадочной атмо-
сфере» гражданской войны коллективизм часто рассматривался как система, способная в самом широком смысле «заменить старый социальный порядок» [с. 27].
Не имея достаточного опыта и необходимых организаторских способностей, первые коммунары воодушевлялись примерами предшествовавших им «борцов за свободу». Роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» был наиболее характерным и популярным примером. Городские коммуны и коммунары стремились воспроизвести решимость и твердость персонажей книги Чернышевского, прежде всего Рахметова. Будучи «основополагающим текстом русского социалистического движения», роман «Что делать?» отражал убеждения большевиков в возможности «переработки» отдельной личности в «коллективное существо» [с. 32]. Заимствуя название романа Чернышевского, Ленин утверждал, что рабочий класс никогда не придет к власти без руководства со стороны «преданных революционеров». Как и в случае с «новыми людьми» Чернышевского ведущая роль небольшого и сознательного авангарда «стала краеугольным камнем большевистской революционной теории» [с. 32].
Несмотря то что большевики отрицали жизнеспособность особого, «общинного» социализма, влияние деревни на пролетариат после революции было существенным и отразилось на городских коммунах. Многие вчерашние крестьяне, приехавшие на заработки в город, подпадали под влияние местного комсомола и партийных ячеек, которые «пытались включить крестьянскую жизнь в революцию» [с. 41]. Но это не значит, что городские коммуны были продолжением крестьянской жизни. Не все коммунары имели тесные связи с деревней и одобряли крестьянскую культуру, а многие и вовсе боролись с деревенскими привычками и традициями.
Уиллимот обращает особое внимание на семантическое определение, словесное «изобретение» коммуны в первые годы после революции. Сам принцип коллективизма принимал разные формы и, соответственно, носил разные названия. Советское понимание «коммуны» распространялось и на кооперативы, и на организации взаимопомощи и вообще «подразумевало среду, систему или образ жизни, предназначенные для привития коллективных ценностей» [с. 45]. Поэтому как «политический лейбл» коммуна символизиро-
вала широкую приверженность передовых активистов делу всестороннего развития коллективизма.
Первые коммуны появились в различных районах Москвы и Петрограда; основными центрами их «сосредоточения» были студенческие сообщества (в первую очередь рабфаки). Небогатая жизнь студентов вкупе с постоянным совместным времяпрепровождением побуждала их объединяться как для решения житейских проблем, так и для проведения наглядных «экспериментов» по строительству «нового общества». Если базовое понимание коллективизма обеспечило студенческую общину формой и структурой, то развивавшийся в 1920-е годы дискурс «культурной революции» помог обеспечить идеологические обоснование коммуны как ячейки будущего коммунистического общества [с. 58].
Будучи инициативой «снизу», студенческие коммуны в большинстве случаев не ощущали на себе какого-либо серьезного контроля со стороны государства. Сколько таких коммун было сформировано, сказать достаточно трудно: система статистического учета нового советского государства находилась в зачаточном состоянии на протяжении большей части 1920-х годов. Разрозненные данные свидетельствуют о том, что к 1923 г. в Петрограде было официально зарегистрировано лишь две студенческие коммуны. Согласно тем же цифрам, если в 1929 г. было зарегистрировано 25 коммун (около 2500 членов), то в 1930 г. - уже 60 (около 7700 членов). Эти данные показывают, что студенческие коммуны оставались «слишком обособленными, чтобы функционировать в качестве официальных помощников власти» [с. 58].
Схожие причины для объединения были и у коммун в жилых домах (так называемые жилищно-бытовые коммуны, ЖБК). Как и в случае со студенческими коммунами, ЖБК брали свое начало одновременно в идеологических дискуссиях и в житейских потребностях. Строительство «социализма в отдельно взятой квартире» началось еще на рубеже 1917-1918 гг., на фоне хозяйственной разрухи в стране, дефицита товаров и реальной угрозы голода в больших городах. Объединению способствовал и начавшийся в то же время так называемый революционный жилищный передел, означавший разделение «буржуйских» жилплощадей для поселения рабочих и крестьян.
Разрушение стен (в буквальном смысле) между квартирами бежавших представителей «эксплуататорских классов» сближало новых обитателей в их нужде и стремлении к «новой жизни». Повседневная взаимопомощь сформировала устойчивые сообщества, многие из которых продолжили существование и после 1921 г., когда «революционный жилищный передел» был официально свернут. Однако с приходом НЭПа городские коммуны и коммунары «стали еще более решительными в своей борьбе со старым образом жизни» [с. 84].
Отсутствие каких-либо «лекал» по созданию коммуны порождало широкий простор для творчества и разных форм общежития, спонтанность шагов, а нередко и противоречия во взаимоотношениях с государственными органами и другими коммунами. Но это разнообразие форм только подчеркивало рост числа коммун и численности ее членов. Советский политический дискурс 1920-х годов был для этого благодатной почвой, так как порождал множество радикальных идей перестройки «быта».
Тем не менее определенные общие характеристики сближали коммуны, и касалось это не только идеологии, но и организации повседневности. Многие группы разрабатывали «системы внутреннего регулирования и сосредоточения средств в общих руках» [с. 53]. Подобно студенческим коммунам, они создавали «общие котлы» для сбора средств на покупку необходимых продуктов и промтоваров, регулярно проводили собрания для обсуждения проблем и вопросов общежития. Обычным явлением было составление правил коммуны, ведение стенгазет, совместные культпоходы, совместное участие в праздниках и демонстрациях. Попытки «упорядочивания» свободного времени и повышение эффективности труда (так называемая научная организация труда, НОТ) стали общим веянием в среде коммунаров.
НОТ «стимулировала большинство обсуждений и экспериментов» в коммунах [с. 61]. Для коммунаров это было не только насущной необходимостью, но и средством доказать самим себе, что победа над имущественным, сексуальным, экономическим и политическим неравенством возможна благодаря встраиванию личной жизни каждого человека в строгий ежедневный распорядок. Эта борьба за «новый образ жизни» посредством переустройства быта становилась частью более широкого фронта против «онэпи-
вания» молодежи и прививания ей «буржуазных привычек». Комсомольцы были заинтересованы в этой борьбе, так как «сильнее всего проигрывали от реанимирования рыночных механизмов», что со временем придало поддержке коммун «полуофициальный характер» [с. 86].
Однако на первых порах вмешательство государства в жизнь коммунаров чаще всего ограничивалось декларативными заявлениями, общим одобрением и редко выражалось в практических шагах. Однако за намерениями поначалу не было конкретного плана и конкретных целей, так как идеалистические устремления коммунаров далеко не всегда вписывались в меняющуюся политическую конъюнктуру и не оставляли большевикам достаточного, с их точки зрения, пространства для идеологических маневров.
Едва уловимую отстраненность государства от темы городских коммун осознавали и сами коммунары. Не всем из них это нравилось, многие видели в этом недоработку партии и особенно комсомола, их инерционность и невосприимчивость к новым методам борьбы за коммунистическое будущее. Представления о «новой жизни» формально вписывались в рамки социализма, но конечные формы коммуны были слишком неустойчивы, слишком разнообразны и к тому же касались того уровня человеческой повседневности, который до поры не был подконтролен партии и государству.
В результате к тому времени, когда советское руководство «стало рассматривать коллективизм как необходимое подчинение личности интересам партии», коммунары уже имели богатый опыт строительства саморегулируемых сообществ [с. 48]. Одной из позднейших форм стали рабочие коммуны, формировавшиеся на фабриках и заводах. Задачи рабочих, студенческих и жилищно-бытовых коммун, на первый взгляд, совпадали: организация рабочего и свободного времени, взаимопомощь, развитие «чувства коллективизма». Однако рабочие общежития изначально имели несколько важных особенностей: члены коммуны были одновременно рабочими одного предприятия и имели над собой одно руководство в лице различных заводских и фабричных директоров, начальников цехов и т.д. Формально не вмешиваясь в жизнь рабочих-коммунаров, руководство видело большой экономический потенциал от таких объединений. В результате между 1927 и 1929 гг., на фоне роста
«интереса к коллективистским идеалам», число рабочих коммун начало быстро расти. К началу первой пятилетки, по официальным данным, в рабочие коммуны входило около 100 тыс. человек [с. 113].
Однако с широким вовлечением пролетариата и более пристальным вниманием государства сама суть коммуны начала меняться. Уиллимот отмечает, что на рубеже 1920-1930-х годов коммуны начали постепенно терять кадровый «костяк» - тех, кто пришел в коммуну еще в 1917-1918 гг. Это была одна из ключевых причин «рассеивания» городской коммуны в условиях «смещения идеологических акцентов советской индустриализации» [с. 133]. В партийной и комсомольской печати в это время усилилась критика жилищно-бытовых коммун, публиковались статьи и карикатуры, обличавшие «ежедневный хаос в студенческой коммуне» [с. 138]. Устойчивым в прессе стало представление о «коммунальном хулигане», нарушающем порядок не только в коммуне, но и в общественных пространствах и на производстве.
Однако в партийной и комсомольской среде отношение к коммунам продолжало оставаться двойственным: одни видели в коммунах необходимый источник вдохновения и романтизма; другим представителям партаппарата коммуна представлялась пережитком, уже не соответствующим «духу времени». Это уравновешивание в оценках отражалось и на публикациях в печати, критика которой, как правило, ограничивалась сожалением, что коммуна несовершенна и не всегда может встроиться в новые реалии «великого поворота».
Для большинства коммунаров коммуна «была не самоцелью, не островом, не идиллией, а средством борьбы за революционное дело» [с. 174]. В новых условиях многие из них искренне верили, что советский социализм вступил в следующий этап своего развития, и стремились соответствующим образом изменить свою жизнь. Борьба за экономические показатели вышла на первый план, заслонив собой многие бытовые вопросы, волновавшие коммунаров в первые годы советской власти. Приближение коммунизма отныне увязывалось с выполнением и перевыполнением текущих планов, а не с перестройкой быта. Тем не менее опыт общежития в городских коммунах позволил многим рабочим быстрее адаптироваться к сложностям и лишениям эпохи сталинской индустриализации.
И.К. Богомолов
