CC BY
31
2018.03.008. РИМ И МИР ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕГО ГРАНИЦ. Rome and the worlds beyond its frontiers / Ed. by Slooties D., Peachin M. - Leiden; Boston: Brill, 2016. - XII, 262 p. - (Impact of Empire: Roman Empire; vol. 21).
Ключевые слова: Римская империя, II в. до н.э. - Vв. н.э.; политика; военная стратегия; Рим и внешний мир.
Очередной том серии «Воздействие империи: Римская империя, ок. 200 г. до н.э. - 476 г. н.э.» охватывает широкий круг проблем, связанных с политикой и военной стратегией Рима в отношении окружающих Империю народов. Рассматриваются политические, экономические и культурные процессы как внутри римских границ, так и на территориях, находящихся в тесном контакте с римским миром. Книга состоит из 12 глав, сгруппированных в три части.
Часть I «Политика и военная стратегия» включает четыре главы. В первой из них Тони Нако дель Хойо и Исайя Арриас-Моралес анализируют политические и военные меры Римской республики в понтийском и фракийском регионах, направленные на интеграцию этих территорий в Imperium Romanum. Основное внимание уделяется взаимоотношениям Рима с понтийским царем Мит-ридатом VI Эвпатором (120-63), до определенного времени являвшимся (как и его предки, начиная с Фарнака I) «другом и союзником римского народа». Однако утверждение господства понтийского царя в Северном Причерноморье, его экспансия на фракийском побережье и в Малой Азии в конечном итоге спровоцировали Рим на жесткий дипломатический, а затем и военный ответ. Очевидно, пишут авторы, что римляне не могли смириться с ростом могущества Понтийского царства на границе с такой важной римской провинцией, как Азия. Кроме того, Рим все более осознавал свой статус державы, осуществляющей «глобальное» доминирование, которое постепенно эволюционировало от простой гегемонии в межгосударственных отношениях в первой половине II в. до н.э. к тому, что можно назвать «территориальной империей» столетия спустя.
Во второй главе Гил Гэмбаш рассматривает римскую политику в отношении Британии. Имеется ряд свидетельств того, пишет автор, что интенсивные прямые контакты между Римом и Британией установились со времени вторжений Цезаря на остров в 55 и 54 гг.
до н.э. Его договоры с местными вождями свидетельствуют о начальной стадии формирования провинции и создании «легитимной» основы для претензий римлян на территорию острова. В дальнейшем отмечается также интенсификация римско-британских торговых связей. Появление в Британии римских монет и товаров (вина, керамики, изделий из стекла и металла) способствовало росту дифференциации между племенной элитой и низшими классами. И, по мнению большинства исследователей, члены британских племенных элит монополизировали контроль за распределением римских импортных вещей, чтобы повысить собственный престиж в местном обществе.
В данной работе автор видит свою задачу в том, чтобы объяснить весьма нетипичное бездействие римлян в отношении этой страны, притом что, как доказывает он, перспектива завоевания никогда не исчезала из стратегических планов императоров. Главную причину такого диссонанса автор видит в географических представлениях той эпохи. Несмотря на значительный вклад Цезаря в ознакомление римлян с Британией и Океаном, последний оставался для них естественной границей обитаемого мира, а Британия - местом за его пределами, далеким и первобытным. И даже завоевание императором Клавдием в 43 г. н.э. большей части острова не привело к быстрым изменениям в этих представлениях. Несмотря на постепенное утверждение здесь стандартных форм провинциальной жизни, Британия продолжала считаться страной, находящейся вне римской цивилизации (с. 27-29).
В третьей главе Лукас де Блуа исследует взаимоотношения между Римской империей и Сасанидским Ираном в середине III в. н.э. (230-266). В центре внимания автора - причины длительного и опасного для Рима конфликта с Сасанидами, характер и цели персидских действий, а также влияние этой серии войн на римскую императорскую власть. Согласно Кассию Диону и Геродиану, основатель династии Сасанидов Ардашир I (224-241) надеялся отвоевать те земли Римской империи на Востоке, которые когда-то были частью державы Ахеменидов. Однако, как полагает исследователь, маловероятно, чтобы уже первый Сасанидский царь, занятый прежде всего стабилизацией собственной власти на территории Ирана, имел столь далеко идущие планы. Возможно, первоначальной своей задачей Ардашир видел восстановление государства в
границах Парфянской державы Аршакидов. Впрочем, не исключено, что намерения персов были значительно более воинственными, чем планы их парфянских предшественников.
В целом, как показывает автор, отсутствие у персов планов захвата римских провинций между Месопотамией и Эгейским морем демонстрирует само направление военных кампаний, проведенных в III в. н.э. персидскими армиями. В первую очередь персы пытались решить проблему близости к экономически наиболее развитому своему региону римских передовых крепостей, таких как Хатра, Пальмира, Дура Эвропос, которые римляне использовали в качестве основных баз своих вторжений в Южную Месопотамию - главную зону сельскохозяйственного производства и источника налоговых поступлений в Персидской империи. В результате Хатра была взята и разрушена персами в 240-241 гг., а Дура Эвропос была захвачена в 256 г. преемником Ардашира, Шапуром I (241-270).
Войны с персами нанесли серьезный удар по римской финансовой и военной системам. Императоры (Север Александр, Горди-ан III и Валериан) собирали огромные армии, на которые возлагались большие надежды, но регулярно теряли значительную часть своих военных сил. Поражения, особенно разгром армии и пленение императора Валериана, подорвали веру в доминирующую имперскую идеологию победы и авторитет императорской власти, которая становится объектом частых узурпаций. Имиджевые потери, как и огромные потери среди личного состава римских армий на Востоке, в свою очередь, провоцировали врагов на северных границах к нападениям на Империю, создавая ситуацию перманентной войны по всему периметру имперской территории. И это, с точки зрения автора, было главной причиной кризиса, а не только его «спусковым крючком» (с. 44).
Стефани Бенуа рассматривает в четвертой главе некоторые аспекты концепции римской императорской власти и представления о ней внутри Империи и за ее пределами. Их эволюцию автор иллюстрирует с помощью анализа двух конкретных ситуаций, имевших место на границе. В первом случае - это переговоры императора Аврелиана с ютунгами в 270 г. н.э., во втором - встреча императора Валента с предводителем визиготов Атанарихом в 369 г. Они показывают то, как образ могущественного Рима, который до-
минировал в течение первых трех столетий Империи, терял свою популярность. В период между этими двумя эпизодами панегиристы еще прославляли imperium sine fine, но оба примера показывают масштаб пропасти между словесным образом Империи и тем, как она реально выглядела в глазах современников, римлян и «варваров».
Далее автор показывает роль римско-парфянских / персидских взаимоотношений в процессе конструирования императорской идентичности в период от Августа до Галлиена. Так, успешная кампания Септимия Севера против парфян стала решающим элементом презентационной программы новой династии в 195-198 гг. Она позволила новой императорской фамилии акцентировать континуитет императорской власти и легитимизировать свой принципат. Празднование победы Севера над парфянами в 198 г. обозначило символическую связь с другим победителем парфян, Марком Ульпием Траяном, который стал императором в 98 г., ровно за столетие до этого. Напротив, разгром императора Валериана персами и его захват в плен, несомненно, стали главной помехой для его сына Галлиена в укреплении своей власти и обеспечении ее легитимности (с. 57-58).
Часть II «Политика, экономика и общество» включает пять глав. Дэн Хойер в пятой главе обращается к проблеме сохранения целостности Римской империи, анализируя два эпизода в истории кризиса III в., когда обнаружилась тенденция к ее распаду. Первый из них связан с восстанием в Северной Африке в 238 г. под руководством знатной сенаторской семьи Гордианов, представители которой провозглашались императорами один за другим (Гордиан I, II и III). Однако, как отмечает автор, мятеж Гордианов не предполагал полный разрыв с Империей, а означал лишь нежелание провинциальной североафриканской элиты подчиняться конкретному императору в столице - Максимину Фракийцу, выходцу из простых солдат и к тому же «варварского» происхождения. Совершенно иной была ситуация в римской Галлии, элита которой в определенный момент взяла курс на отделение от Рима. Ее предводитель, успешный военный лидер Постум, провозгласил себя императором «Галльской империи», просуществовавшей с 260 по 274 г. Тем не менее и в данном случае правление Постума не привело к разрыву с традициями и институтами императорского Рима, и во многих
наиболее важных отношениях Imperium Galliarum продолжала функционировать как типичный римский регион (с. 93-95).
В целом, останавливаясь на проблеме кризиса III в., традиционно понимаемого как всеобъемлющий упадок римской цивилизации, автор подчеркивает то обстоятельство, что в последнее время сам факт кризиса ставится под сомнение. Ряд исследователей полагают, что понятие «кризис» не является адекватным описанием данного периода, и предпочитает такие термины, как «трансформация» или «изменение». Другие отрицают его всеобъемлющий характер, отмечая существование ряда изолированных специфических проблем в некоторых регионах, в то время как в других продолжался период процветания. С точки зрения Д. Хойера, трудно отрицать то, что в данную эпоху происходили фундаментальные перемены негативного характера. Одной из явных и наиболее опасных перемен можно считать правление так называемых «солдатских императоров» - ряда быстро сменявших друг друга на троне Империи узурпаторов, опиравшихся на конкурирующие группировки воинов, результатом чего была дестабилизация центральной власти. Различия между регионами Империи в военном, экономическом и финансовом аспектах, как показывает автор, заставляли местные элиты по-разному реагировать на те политические и идеологические проблемы, с которыми столкнулся Рим в это время (с. 70-71).
Вим Броикерт и Утер Венекер в шестой главе исследуют экономические связи между римскими городами и военными гарнизонами римской Северной Африки и оседлым населением «царств», расположенных южнее Сахары. Крайне важную посредническую роль в этих контактах играли кочевые племена гараман-тов, а масштабы контролируемого ими обмена, как показывают новейшие исследования, прежде явно недооценивались учеными. Археологические и письменные источники показывают широту ассортимента товаров, перевозимых кочевниками по транссахар-ским торговым путям. С территории южнее Сахары на север поставлялись золото и чернокожие рабы, отдаленность происхождения и физические данные которых высоко ценились на римских рабских рынках. На юг из римских провинций поступали изделия из керамики и стекла, металлические предметы и оружие, текстиль и вина. Для римских военных частей особое значение имели по-
ставки вьючных животных (ослов и мулов), а также субпродуктов животноводства, прежде всего кож, огромная масса которых шла на изготовление палаток и различных элементов военного снаряжения. Таким образом, заключают авторы, кочевые племена Сахары являлись важными экономическим партнерами, прочно интегрированными в систему обмена между изолированными друг от друга регионами (с. 121-122).
Седьмая глава, написанная Гюнтером Шёрнером, посвящена изучению моделей распространения римских технологий разных сфер производства как по территории самой Империи, так и за ее пределами, в землях к северу от Рейна и Дуная, а также строительных технологий на восточной периферии Imperium Romanum, использованных, в частности, при строительстве зимнего дворца Ирода Великого в Иерихоне.
В восьмой главе Анне Колб и Михаэль Шпайдел обращают внимание на тот факт, что в научной литературе транспортная сеть Римской империи чаще всего рассматривается как замкнутая система, охватывающая лишь orbis Romanus. По некотрым подсчетам, вся эта сеть морских и сухопутных коммуникаций достигала 500 тыс. км (с. 151). Между тем, как показывают авторы, римские транспортные пути имели выход на линии коммуникаций, которые проходили по территориям, находящимся далеко за пределами Империи. И в большинстве случаев эти пути использовались в течение многих столетий еще задолго до римских завоеваний, связывая Средиземноморье с землями на севере вплоть до Балтийского моря, с территориями южнее Сахары, с Центральной Азией, Индией и Китаем. С открытием муссонных ветров во II в. н.э. торговые связи между миром Средиземноморья и странами Южной Азии и Дальнего Востока интенсифицировались, в результате чего Индия и Китай оказались встроенными в «западную» концепцию обитаемого мира, «ойкумены». Знаменитая Певтингерова таблица, своего рода «дорожная карта» (itinerarium), служит графической иллюстрацией сети путей, связывающих Атлантику с Индийским и Тихим океанами, демонстрируя глобальную взаимосвязь древнего мира в римскую эпоху (с. 152-153).
Далее авторы рассматривают то, как воспринималась Римская империя народами, располагавшимися вдоль так называемого «Шёлкового пути», начиная с Сасанидского Ирана и кончая Хань-
ским Китаем. В целом, отмечают они, нет источников, указывающих на существование в первые три столетия н.э. регулярных контактов между двумя «сверхдержавами», расположенными на противоположных концах Евразийского континента. Исключением является сообщение о прибытии в Китай в 166 г. «посланников» римского императора Марка Аврелия. Тем не менее имеется ряд исторических свидетельств о сборе китайцами информации о Римской империи. Впрочем, как показывают исследователи, эта информация не смогла преодолеть мифологические представления о державе Da Qin на далеком западе (с. 170-171).
В девятой главе Джон Николс анализирует практику hospitium («гостеприимства») как инструмента регулирования отношений между «нами» и «ими» и постепенного превращения «их» в более похожих на «нас». Рассматривая эволюцию этого института в период Поздней республики и Ранней империи, автор подчеркивает, что hospitium, как publicum, так и privatum, и связанные с ним ритуалы играли значительную, в чем-то еще недооцененную роль в установлении отношений между римлянами и перегринами. Они обеспечивали мирные и взаимовыгодные отношения между этими двумя группами в мире, который не пользовался выгодами наличия международного права. Примечательно, что для римлян эпохи принципата понятие «наши» уже включало тех, кто разделял связанные с hospitium ценности humanitas, urbanitas и pax. При этом «наши» включали две группы. Первую из них составляли hospites, как индивиды, так и общины, различающиеся степенью интегриро-ванности в римскую политическую систему: amici, clients, socii. Во вторую группу входили hospites, являющиеся перегринами, для которых единственная связь с римлянами существует в форме hospitium. Понятием «они» обозначались те, кто определенно находились вне этой системы - индивиды и общины, которые живут как дикие звери и не уважают или вообще не признают hospitium и, соответственно, не знакомы с римской humanitas (с. 186).
В части III «Материальная культура и культура» Блэр Фолкс-Чайлдс в десятой главе исследует проблему интеграции в римское общество проживавших в Риме выходцев из Пальмиры. Анализируя посвятительные надписи первой трети II в. н.э. из храма Бела, построенного пальмирцами в районе за Тибром, автор отмечает традиционализм большинства из них в плане выбора языка и ико-
нографии, что, по его мнению, демонстрирует приверженность по-святителей специфической религиозной практике и своей особой идентичности. В целом рассмотренные материалы не обнаруживают заметных следов ассимиляции пальмирцев в Риме и подчеркивают их статус общины иностранцев в столице Империи (с. 212).
Анне Ханнель Чен в главе 11, рассматривая архитектурные особенности и специфику оформления интерьера дворца императора Диоклетиана в Сплите, выявляет некоторые параллели с дворцом шаха Ардашира I в Фирузабаде (первая половина III в. н.э). Эти заимствования, как полагает автор, явились результатом побед, одержанных римлянами над Сасанидами в конце 290-х годов, и служили как бы зримым воплощением «культурной добычи», захваченной в ходе войны (с. 240).
Ненси Викер в главе 12 обращает внимание на небольшую серию из семи позднеримских золотых медальонов IV в. н.э., найденных на территории Скандинавии. Эти изделия, как показывает автор, послужили образцами для создания нового типа предметов местного производства - скандинавских золотых брактеатов, ставших одним из атрибутов элиты миграционного периода V-VI столетий. Использование этих предметов варьировалось: они могли выполнять функцию мужских военных наград, а в женском наряде -демонстрировать богатство и статус семьи (с. 256).
А.Е. Медовичев
СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
2018.03.009. И.Е. ЭМАН. СОЦИАЛЬНАЯ И РЕЛИГИОЗНАЯ ИСТОРИЯ АНГЛИИ В СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ В НОВЕЙШИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ ОТЕЧЕСТВЕННОГО АНГ-ЛОВЕДЕНИЯ. (Обзор).
Ключевые слова: Англия в Средние века и раннее Новое время; отечественная историография; социальная история; история повседневности; Реформация в Англии.
Для отечественной историографии Средних веков и Нового времени последнего десятилетия 2017 год выдался весьма плодотворным в изучении социальной и религиозной проблематики средневековой Англии. Вышли сразу три монографии, где иссле-
