CC BY
46
ние центральноазиатских традиций периода существования Жу-жанского каганата (с. 115-118).
В целом, отмечает в заключение С.С. Матрёнин, изученные археологические материалы свидетельствуют о высоком уровне развития производства снаряжения у кочевников Алтая в хуннуско-сяньбийско-жужанское время. При этом, как подчеркивает исследователь, поясные гарнитуры населения данного региона II в. до н.э. - V в. н.э. являются самобытными и демонстрируют, с одной стороны, резкий разрыв с соответствующими категориями предметов материальной культуры скифо-сакского времени, а с другой -отсутствие продолжения развития наиболее показательных образцов у тюрок раннего Средневековья. Общей тенденцией эволюции поясных гарнитур на протяжении всего изучаемого периода, по мнению автора, следует считать переход к железу как основному материалу их изготовления, а также вариабельность конструктивных решений. Вопрос о выделении локальных традиций изготовления снаряжения разными группами населения булан-кобинской культуры пока остается открытым ввиду неравномерной археологической изученности разных районов Алтая (с. 119).
А.Е. Медовичев
ЭТНОЛОГИЯ И АНТРОПОЛОГИЯ
2018.02.031. КУЧИН Ю.С. ЭТНИЧЕСКИЕ ОБРАЗОВАНИЯ СЛАВЯН ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ 1Х-Х11 вв. В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ (СЕРЕДИНА XX - НАЧАЛО XXI в.). - М.: Городец, 2017. - 287 с.
Ключевые слова: славяне Восточной Европы, 1Х-Х11 вв.; этническое развитие; племенные образования; отечественная историография.
В монографии канд. ист. наук Ю.С. Кучина анализируется отечественная историография проблем этнического развития славянского населения Восточной Европы «древнерусского» периода. Особое внимание уделено исследованиям племенных образований славян, «древнерусской народности» и основным сформировавшимся в этой области научным подходам. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и обширного списка литературы.
В первой главе «Теоретическая и источниковая база исследований этнических образований славян Восточной Европы» автор привлекает внимание к тому, что первоначально источниками эт-ногенетических реконструкций послужили древнерусские памятники письменности, главным образом летописи, издание которых осуществлялось с 1841 г. в рамках Полного собрания русских летописей. За все время кропотливого труда по изучению древнерусского письменного наследия в научный оборот введено уже более 200 списков летописей, и появление нового летописного материала, который смог бы существенно дополнить уже имеющиеся данные, маловероятно, заключает автор.
Лингвистические данные таких источников, как берестяные грамоты, позволили уточнить некоторые детали этногенетических процессов, в частности отличия древненовгородского диалекта от среднеднепровского. С середины XX в. отмечено постоянное увеличение археологических свидетельств для изучения проблематики этнических общностей и процессов Восточноевропейского региона. Значительный вклад был сделан также антропологами: первоначально с позиций особого направления этнической антропологии, а в последние годы XX - начале XXI в. в связи с прогрессом в области молекулярной генетики человека (с. 22).
Характеризуя понятийно-категориальный аппарат исторических исследований этнической проблематики, автор особо выделяет утвердившуюся в отечественной литературе с начала 1950-х годов понятийную «триаду» - племя, народность, нация, понимаемые как «формы исторических общностей». «Считалось, что таким образом был реализован формационный подход к типологизации этнических общностей, что являлось обязательным в условиях применения марксистско-ленинской научной базы в отечественных гуманитарных исследованиях» (с. 25-26). Одним из первых, кто предложил ввести общее понятие «этнос» и производные от него, был П.И. Кнышев (Кушнер) в своей работе начала 1950-х годов1. В советской науке 1970-1980-х годов теорию этноса в ее наиболее общепринятой форме связывают с именем академика Ю.В. Бром-лея, хотя среди специалистов имелись расхождения во взглядах на
1 Кушнер (Кнышев) П.И. Этнические территории и этнические границы. -М., 1951. - С. 6.
признаки, характеризующие этнос, и факторы, обусловливающие его возникновение и развитие. В качестве одного из наиболее важных признаков, по мнению ряда советских ученых, служило «этническое самосознание». Оно оказалось востребованным советской исторической наукой уже со второй половины 1940-х годов в исследованиях, посвященных «древнерусскому периоду» российской истории (Д.С. Лихачев, В.В. Мавродин). В 1960-х годах методологические аспекты данного понятия разрабатывались С.А. Токаревым. В общественных науках вопрос об этническом самосознании активно обсуждался в ходе дискуссии по теории нации.
С конца 1980-х годов в отечественной литературе начинает активно применяться понятие «этничность», хотя единства в его определении также нет. Наряду с категорией «этническое самосознание» вводится близкая к ней, хотя и с рядом существенных отличий, «этническая идентичность». Завершает главу анализ проблемы общей социологической типологии славянских «племен» Восточной Европы в отечественной историографии в контексте проекции теоретических разработок в области этногенетической проблематики в отечественной исторической науке.
«Индивидуальный» подход к изучению каждой из таких общностей представлен в наиболее объемной главе 2 «Славянские племенные образования Восточной Европы в освещении отечественной историографии». Среди племенных общностей юго-запада региона выделены, в первую очередь, поляне, этнической реконструкции которых уделено особое внимание известных археологов. Академик Б.А. Рыбаков предполагал участие полян в «русском» племенном союзе, который возник в VI в., и принятие ими этого же названия. О древности полян, ведущих свою историю еще с «до-антских времен» и являвшихся потомками раннеславянских племен «полей погребений», писал П.Н. Третьяков. Первоначальное предположение ученого об общих этногенетических корнях полян и древлян (как и тиверцев, уличей, хорватов и дулебов) сменяется противопоставлением «верхнеднепровских» по происхождению полян древлянам, которые относились к культуре «типа Корчак», имевшей «более западное» происхождение (с. 75). Во времена Нестора полян скорее всего уже не было, а сохранились лишь предания о происхождении от них славянского населения Киевской земли, считает один из современных исследователей Г.А. Хабургаев.
Его украинский коллега А.В. Комар считает полян небольшой локальной группой населения волынцевской культуры, которая отличалась от северян лишь расположением за Днепром. Условно Ю.С. Кучин обозначает перечисленные версии реконструкции как древнеполянскую (Б.А. Рыбаков), верхнеднепровскую (П.Н. Третьяков) и северянскую (А.В. Комар).
Волыняне и бужане, признанные историко-научным сообществом самостоятельными племенными общностями, также имеют многочисленные версии этнических реконструкций. В.В. Седов, опираясь на данные археологических изысканий, фиксирующих однородность древностей юго-западной группы славян Восточной Европы, предположил существование в У1-У11 вв. древнего племенного союза дулебов, из которого позднее образовались волыняне, древляне и дреговичи. Смена дулебов волынянами на западном Побужье, как считает П.П. Толочко, произошла после того, как авары разгромили дулебский союз, который затем возродился под названием волыняне (от города Волина) (с. 84-85). Древней племенной общностью, существовавшей в период с VI по X вв., считал древлян П.Н. Третьяков. В.В. Седов видел в них территориальное новообразование, сформировавшееся на основе праславянского племенного образования - дулебов. Эта точка зрения поддержана Г.А. Хабургаевым. По его мнению, причиной распада этого объединения, приведшего к обособлению входивших в него древлян, велынян и дреговичей, явилось аварское нашествие.
Относительно дреговичей в историографии существует мнение, что так обозначалось население междуречья Припяти и Западной Двины, которое сформировалось в результате славянизации балтоязычных автохтонов, причем этноним появляется не раньше IX в. Авторитетный лингвист О.Н. Трубачёв, напротив, настаивает на славянской словообразовательно-этимологической характеристике данного этнонима, относя его к «протобелорусскому» населению. Ученый считает неоправданной переоценку роли балтского субстрата на территории будущей Белоруссии (с. 95). Как отдельный союз племен, не входивший в дулебский союз, определял дреговичей П.П. Толочко.
Происхождение славянских «племен» юга Восточноевропейского региона также имеет несколько историографических версий. В.В. Седов объяснял существование нескольких территориальных
образований хорватов тем, что под этим этнонимом, который восходит к периоду славянизации ираноязычного населения, существовало достаточно крупное праславянское племенное объединение. В ходе Великой славянской миграции его части переселились в Далмацию и на запад, к верховьям Эльбы. Восточнославянские хорваты в X-XII вв. локализовались в Северо-Восточном Прикарпатье, преимущественно в бассейне верхнего течения Днестра, согласно археологическим и топонимическим данным. Появление древнего хорватского этноса как результата славяно-иранского этнокультурного синтеза рассматривал А.В. Майоров. При всех различиях точек зрения на проблему происхождения хорватов их объединяет признание существования праславянского племенного образования хорватов и рассмотрение восточнославянских хорватов как части данного образования, распавшегося в эпоху Великой славянской миграции. Д.Е. Алимов, напротив, считает не доказанным существование славянского племенного образования хорватов и связывает формирование хорватской общности с обособлением от Аварского каганата военного этнополитического объединения на его периферии. Со временем воинская элита и подвластное ей население Далмации, включая и славян, сформировали свою особую идентичность - народ хорватов (с. 104).
Попытки этнических реконструкций истории уличей и тиверцев не дали однозначных и непротиворечивых версий, но позволяют предположить более тесное взаимодействие этих образований с тюркской языковой средой.
К славянским племенным образованиям юго-востока относятся радимичи, вятичи, северяне. К началу 1950-х годов П. Н. Третьяков на основании данных археологии отстаивал версию их автохтонности, отрицая достоверность летописного рассказа об их происхождении «от ляхов». В 1960-х годах в уточнение своей прежней версии ученый считал их потомками выходцев средне-днепровских славян, расселившихся в Верхнем Поднепровье на рубеже и в начале н.э. и в той или иной мере поглотивших балт-ский субстрат. Некоторые исследователи рассматривали летописное упоминание «от ляхов» не в смысле происхождения от них, а как соседство с западным регионом славянского обитания. Эту версию реконструкции автор условно определяет как восточнославянскую. Вместе с тем существует и собственно «ляшская» версия:
ее сторонники - О.Н. Трубачёв, Р.Г. Скрынников. Гипотеза Г. А. Хабургаева заключается в том, что радимичи, возможно, -славянизированные автохтоны Посожья, связанные происхождением с западными балтами.
Завершает главу анализ проблемы общности кривичей и новгородских словен. Позиция В.В. Седова по этнической идентификации кривичей включает несколько основных положений, главное из которых следующее: по окончательному формированию это славянская этническая общность, исходно «западного происхождения», состоящая из двух групп: смоленско-полоцкие кривичи и псковские кривичи. Первые включили балтский субстрат, вторые -прибалтийско-финский (вместе с балтским). О.Н. Трубачёв на основании данных лингвистики подчеркивал, что кривичи прежде всего не «балто-восточнославянские метисы», а «большое древнерусское племя», которое на севере белорусских земель в какой-то период своей истории вступило в особо тесные отношения с племенами балтов (с. 153). Большинство исследователей частью кривичей считали полочан, но некоторые из них, в частности, такие авторитетные как Б.А. Рыбаков, Е.А. Шмидт, выделяли полочан как отдельную племенную единицу, которая определенно отличается от кривичей. О.Н. Трубачёв особым славянским племенем считал и смолян, которые являлись «порубежными, окраинными славянами». Эту точку зрения разделял и Е.А. Шмидт.
Словене ильменские (новгородские), употребляя терминологию В.В. Седова, были, вероятно, единственным «племенным новообразованием» славян в Восточной Европе. В настоящее время есть веские основания полагать возможной миграцию балтийских славян в Приильменье, вместе с тем не преувеличивая степень их участия в формировании словенского племенного образования, даже принимая во внимание выводы лингвистов А.А. Зализняка и О.Н. Трубачёва. Обоснованной с привлечением археологических данных представляется точка зрения П.П. Толочко о сложении общности словен в результате «южного» (дунайского) и западного (балтийского) колонизационного потоков славян (с. 186). Словене, не будучи многочисленной общностью, в силу высокого уровня социально-экономического развития занимали ведущие позиции еще на предгосударственном этапе истории северо-западной части Восточной Европы. Исчезновение словен с этнической карты ре-
гиона автор связывает со становлением Новгорода как экономического (в основной своей роли торгового) и политического центра, сформировавшегося как крупное по раннесредневековым меркам городское поселение (с. 185-186).
В главе 3 «Развитие этноисторической концепции "древнерусской народности"» Ю.С. Кучин прослеживает последовательную динамику данного подхода, выделяя три основных этапа -становление в 1940-1950-х годах; конкретизация концепции в 1960-1980-х годах; ее видоизменение в постсоветский период. Термин вошел в научную литературу во второй половине 1940-х годов, обозначая славянскую в своей основе этническую общность населения на территории Древнерусского государства, явившуюся общим истоком трех народов: белорусского, русского и украинского. Такое наименование, как подчеркивает автор, имеет «кабинетное» происхождение и в источниках не употреблялось (с. 187). Тем не менее на первом этапе оно получило распространение в советской исторической науке и оказалось историографически устойчивым, идеологически соответствуя представлениям о братском единстве трех восточнославянских народов.
На протяжении последующего этапа этноисторическая модель продолжала «загружаться» конкретным материалом новых данных. Этот процесс имел достаточно дискуссионный характер, отражая различия точек зрения ведущих исследователей. Так, для П.П. Толочко концепции П.Н. Третьякова и В.В. Мавродина представлялись «противоречивыми». В первую очередь это касалось этноисторической судьбы «древнерусской народности» на этапе «феодальной раздробленности». Значение единого этнического образования, по мнению П.П. Толочко, выступало одним из основных факторов сохранения единства русских земель даже в период феодальных междоусобиц и внешнего завоевания.
Известный историк-славист В.В. Седов в своих работах 1980-х годов ведущую роль в формировании древнерусской народности отводил древнерусскому государству. По мнению исследователя, начало истории восточного славянства взаимосвязано с выделением из общеславянского языка и последующим формированием восточнославянского (древнерусского) языка в вв. Тогда же начала формироваться восточнославянская народность. В основе этой народности были разнокультурные диалектно-племенные группи-
ровки славян при наличии неславянских компонентов. Дружина и горожане были, по мнению В.В. Седова, ведущей движущей силой в формировании восточнославянской народности и ее языка. Города оказали воздействие на возникновение не только единой материальной, но и духовной культуры, включая христианскую религию и письменность (с. 211).
Формирование единого самосознания анализируется в работах Б.Н. Флори. Историографические проблемы развития этнои-сторической теории рассматриваются в исследованиях И.Я. Фроя-нова, В. Д. Королюка.
Проблема существования древнерусской народности не потеряла своей актуальности и в постсоветский период, несмотря на наметившуюся тенденцию к переосмыслению многих положений советской исторической науки. Наряду с продолжением разработки проблематики предыдущего периода появились новые темы. Одна из них связана с пересмотром содержания этнического самосознания и выявлением новых оснований идентичности, в первую очередь, конфессиональных, в Средние века и Новое время. Ученые, следующие историографической традиции, не отказываясь от использования понятия «древнерусская народность», стремятся учесть теоретические, конкретно-исторические и этнологические новации. Определенной коррекции требует и диалог с появившимися оппонирующими представителями постсоветской историографии, в частности украинскими и белорусскими (с. 236). Нельзя не признать, что вывод о наличии осознания единства «Русской земли» как всей территории древнерусского государства, на которой проживали восточноевропейские славяне, их этнической территории, не следует однозначно из материалов письменных памятников и требует от историков его доказательства. Летописные источники, в частности, чаще позволяют судить об этническом самосознании их авторов, нежели описываемого населения. Но в договорных грамотах Новгорода с Готским берегом и немецкими городами 1189-1199 гг. и Смоленска с Ригой и Готским берегом 1229 г., а также литовского князя Герденя с ливонским магистром и городами Ригой, Полоцком и Витебском 1263 г., единым самоназванием населения городов, представляющих разные древнерусские земли, выступает «русинъ», «роусинъ», что может служить убедительным
доводом в пользу единого самосознания предполагаемой общности восточноевропейских славян, заключает автор (с. 244).
Т.Б. Уварова
2018.02.032. АСТАХОВА ЕВ. ИСПАНИЯ КАК МЕТАФОРА. - М., МГИМО-университет, 2017. - 274 с.
Ключевые слова: Испания; национальный образ; испанский менталитет; Россия и Испания; социальная психология; социальная лингвистика; межкультурные коммуникации.
Книга канд. ист. наук Е.Г. Астаховой (МГИМО-университет МИД России) является попыткой конструирования национального образа Испании и особенностей испанского менталитета на стыке научных направлений истории, лингвистики, социальной психологии. Цель исследования - выстроить межкультурные коммуникации в различных сферах общения, таких как политика, дипломатия, бизнес, культура.
Книга состоит из предисловия, заключения и семи глав: «Испания: Взгляд из России»; «Цвет в образе Испании»; «Праздник -ключевое слово в национально-культурном мировидении Испании»; «Комплимент-пиропо в испанском пространстве»; «Опыт социолингвистического портрета Испании»; «Небольшая глава об испанском юморе»; «Человек играющий (Homo ludens)». Эти главы - очерки-исследования картин «испанского мира», разнообразие которых помогает познать испанский характер, обычаи и традиции, менталитет народов, населяющих территорию Испании, которые, несмотря на региональные и этнолингвистические различия и даже центробежные тенденции последнего времени, имеют похожую культурную парадигму. К читателю обращается Х. Труэба, профессор кафедры изучения испанской культуры университета Кантаб-рии, который подчеркивает, что данный труд важен не только для обогащения восприятия Испании и испанцев извне, но и для сближения испанской и русской культур, располагающихся на разных оконечностях одной цивилизации.
В предисловии автор подчеркивает сложность создания национального образа страны, выстраивания социокультурной картины Испании из отдельных фрагментов, «частей мозаики богатого, традиционного и меняющегося, консервативного и радикального,
