CC BY
32
солютной чистоте, совершенстве и бессмертии, которые «ознаменуют собой победу компьютерного интеллекта над силами косности и невежества» и приведут к «компьютерным небесам обетованным» [с. 12]. В более сдержанных формах старый миф об ИИ находит отражение в философской идее сетевого коллективного разума («сетевой ИИ»), где Интернет выступает высшей стадией развития межчеловеческих взаимосвязей и коммуникации человека и машины. В этом контексте Всемирная паутина олицетворяет собой «глобальный мозг», или «коллективный гиперкортекс»1.
В конечном счете, пишут Натале и Баллаторе, «технологические мифы, такие как трансгуманизм и сингулярность, которым принадлежит ведущая роль в дискуссиях о цифровых медиа и культуре, в значительной мере заимствуют свое содержание и амбициозные притязания из дискурса 1940-1970-х годов, сопровождавших первые этапы работы по созданию ИИ» [там же]. Более того, процесс конституирования и распространения ТМ III тысячелетия следует тем же ключевым паттернам, что и 50 лет назад, облегчая тем самым задачу их содержательного и функционального анализа.
Е.В. Якимова
2018.02.015. БОЙД Р., ХОЛТОН Р.Дж. ТЕХНОЛОГИИ, ИННОВАЦИЯ, ЗАНЯТОСТЬ И ВЛАСТЬ: ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ЛИ РОБОТОТЕХНИКА И ИСКУССТВЕННЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ ОЗНАЧАЮТ СОЦИАЛЬНУЮ ТРАНСФОРМАЦИЮ? BOYD R., HOLTON R.J. Technology, innovation, employment and power: Does robotics and artificial intelligence really mean social transformation? // J. of sociology. - L., 2017. - Aug. 29. - P. 1-15.
1 Hayles N.K. How we became posthuman: Virtual bodies in cybernetics, literature and informatics. - Chicago (IL): Univ. of Chicago press, 1999; Kurzweil R. The singularity is near: When humans transcend biology. - L.: Penguin books, 2005; Geraci R.M. Apocalyptic AI: religion and the promise of artificial intelligence // J. of the American Academy of religion. - Oxford, 2008. - Vol. 76, N 1. - P. 138-166; Levy P. The semantic sphere 1: Computation, cognition and information economy. - L.; Hobo-ken (NJ): ISTE: Wiley, 2011.
Ключевые слова: искусственный интеллект; робототехника; социальная трансформация; занятость; технологическая инновация.
В статье Роберта Холтона (почетного профессора социологии Тринити-колледжа в Дублине, Ирландия, а также профессора Университета Южной Австралии, г. Аделаида) и Росса Бойда (Университет Южной Австралии, г. Аделаида) содержится сравнительный анализ социологических моделей и прогнозов взаимодействия человека и новых технологий (робототехники - РТ и искусственного интеллекта - ИИ) в III тысячелетии. Авторы сопоставляют пессимистические и оптимистические прогнозы тех вероятных изменений в структурах занятости, бизнеса, власти и социальной политики, которые обусловлены устойчивой тенденцией к быстрому проникновению новых технологий в самые разные сферы жизнедеятельности современного общества. В противовес получившей наибольшее распространение точке зрения австралийские социологи отстаивают собственное видение происходящего как свободное от технологического детерминизма, который является «риторической доминантой» публичного, научно-технического, делового, социально-политического и иных типов дискурса, сопряженного с темой отношений человека, РТ и ИИ.
Оценивая социологический контекст обсуждения данной темы в первые десятилетия XXI в., Холтон и Бойд выделяют несколько областей исследовательского интереса: меняющийся характер взаимодействия человека и робота на фоне размывания границ между «биологией» и «механикой»; философия постгуманизма и вселенная киборгов; интерпретация мозга в качестве социального феномена; новые формы социальности как результат изменившихся масштабов взаимосвязи человека и робота-компаньона; степень «человечности» как элемент антропоморфизации новейшей РТ; эволюция ИИ в процессе его технокультурного конструирования и т.д. Однако, несмотря на разнообразие интересов и позиций, подобные исследования «до сих пор не систематизированы и не используют богатые теоретические ресурсы современной социологии техники», считают авторы [с. 2]. Данная статья нацелена на ликвидацию этого недостатка «в первом приближении» - путем «критической оценки дебатов в сфере бизнеса и социальной политики, в рамках которых с необходимостью утверждается неизбеж-
ность невиданной прежде трансформации структуры занятости как следствия технической инновации, связанной с РТ и ИИ» [с. 2].
В ряде недавних публикаций авторитетных международных организаций содержатся сведения, которые послужили поводом для рассуждений о масштабной роботизации общества как о деструктивной тенденции, грозящей потерей работы не только неквалифицированным рабочим, но и профессионалам высокого класса. В таких странах, как Австралия, Япония, США и Великобритания, доля живого человеческого труда предположительно может уменьшиться на 35-50%1. Вопрос же о том, в какой мере предполагаемые негативные последствия технологической инновации могут быть компенсированы совершенно неожиданными многообещающими перспективами в сфере труда и занятости, вообще не включается в повестку дня. Подобные сценарии нередко заканчиваются предсказанием скорого конца света, когда роботы полностью заменят собой труд человека, оттеснив последнего на обочину общественной жизни, поскольку радикальному изменению подвергнется не только вся нынешняя система оплачиваемого труда, но и иерархия власти. К разряду футурологии Судного дня принадлежат также исследования, где обсуждается перспектива абсолютной дегуманизации труда и создания киберпролетариата. Нравственные и юридические аспекты повсеместной социально-трудовой роботизации, трактуемые со знаком «минус» (в особенности в области межличностных отношений - сервис, уход за больными, помощь престарелым), представляют первостепенный интерес для общественных организаций и социальных движений демократического толка. Так или иначе, резюмируют свои рассуждения Холтон и Бойд, апокалиптические трактовки технологической инновации с точки зрения ее социальных последствий предполагают, что контроль в области информационных технологий, РТ и ИИ автоматически обеспечит его субъектам доминирующую позицию в обществе будущего [там же].
Современный «деловой дискурс», напротив, позиционирует новые технологии постмодерна как благо, правда, действующее по принципу «креативной деструкции», когда разрушение становится «повивальной бабкой инновации» [с. 3]. В этом контексте чаще по-
1 См., например: Australia's future workforce? - Melbourne: CEDA, 2015.
являются оптимистические прогнозы в отношении роли РТ и ИИ в процессах социальных изменений и трансформации сферы труда. Одним из ведущих сценариев такого рода авторы считают модель четвертой промышленной революции, сменившей подготовившую ее цифровую (компьютерную) революцию 1990-х годов. В рамках парадигмы четвертой революции смысл происходящих сегодня масштабных и быстрых технологических изменений трактуется как превращение РТ и ИИ (в самом ближайшем будущем) в «общецелевую платформу» [там же]. Согласно основателю Мирового экономического форума Клаусу Швабу, четвертая промышленная революция сопоставима по своей социально-экономической значимости со своими предшественницами, подарившими людям паровую тягу, электричество и цифровые технологии1. Тем не менее Шваб не склонен трактовать инновации в сфере РТ и ИИ в духе «технологического утопизма» или креативной деструкции; он разделяет мнение Дж. Шумпетера, который еще в середине прошлого столетия говорил об эпизодичности и прерывности фаз интенсивного технического развития2.
Еще один популярный тренд в рамках оптимистического дискурса о перспективах РТ и ИИ в мире человеческого труда связан с аргументом о том, что «настало другое время» [с. 3]. Суть этого заявления сводится к тому, что радикальные перемены в отношениях человека и машины означают беспрецедентный вызов человеческой способности к адаптации и ставят перед человечеством совершенно иные задачи в условиях изменившихся технологических реалий. В документе, не так давно распространенном по инициативе Института «Будущее жизни»3, над которым работали виднейшие представители мировой научной общественности (ученые, инженеры, математики, технические специалисты, экономисты, философы, организаторы науки), подчеркивается, что продви-
1 Schwab K. The fourth industrial revolution. - Geneva: World economic forum,
2016.
2
Schumpeter J. Capitalism, socialism and democracy. - N.Y.: Harper, 1950. Институт «Будущее жизни» (Future of life institute) основан международной группой исследователей, представляющих разные области современного знания и разделяющих идеи о стремлении человечества к технологической сингулярности. Его цель - разработка долговременных стратегий безопасных технологий прорыва, в первую очередь - «сильного» искусственного интеллекта. - Прим. реф.
нутые системы ИИ и новые технологии (существующие и грядущие) принесут «гарантированное благо» всему человечеству1. Хол-тон и Бойд, в свою очередь, характеризуют этот документ как одно из самых наглядных проявлений техноцентристского подхода к социальным проблемам, которые сопряжены с технологической инновацией. В рамках этого подхода (и документа БЫ) фокусом социального анализа становится задача более эффективного «реактивного приспособления» всех сегментов общества к технологическим метаморфозам, что обещает в итоге социальное процветание «в мире постзанятости» [с. 3]. Другим недостатком этого резонансного документа, равно как и оптимистических технодетерминист-ских сценариев в целом, австралийские социологи считают внеис-торичность и атеоретичность предложенной и проецируемой в будущее картины отношений человека и техники, поскольку перспективный прогноз для «умных машин» игнорирует социальные условия их существования здесь и сейчас, а также не принимает во внимание дискурсивный контекст и релевантные практики конструирования, воплощения и активации «технологий», «машин», «человеческих акторов» и «интеллекта» [там же].
Вопрос, однако, слишком сложен, чтобы его решение могло ограничиться инженерным или технологическим дискурсом, продолжают авторы. Их позицию определяют следующие аргументы, которые подлежат развернутому обсуждению в настоящей статье:
1) социально-трансформативные последствия технологической инновации, которые сегодня связывают с модернизацией РТ и ИИ, не могут трактоваться в качестве неизбежной, необходимой либо исторически беспрецедентной перспективы или данности; такая позиция, разъясняют Холтон и Бойд, является скорее скептической, чем оппозиционной в отношении громогласных заявлений о технологической трансформации общества в рамках четвертой революции; кроме того, обозначенный подход к проблеме носит мультидисциплинарный характер и приглашает к участию в дискуссии историков, социологов, антропологов и экономистов;
1 Russell S., Dewey D., Tegmark M. Research priorities for robust and beneficial artificial intelligence / Association for the advancement of artificial intelligence. -Menlo Park (CA), 2015. - Winter. - Mode of access: https://futureoflife.org/data/ documents/research_priorities.pdf [Accessed 08.02.2018.]
2) необходимым условием осмысления изменений в отношениях человека, ИИ и РТ - применительно к структурам занятости и властных отношений - служит нормативная открытость, или анализ вероятных социальных последствий экспансии новых технологий вне зависимости от позитивного либо негативного характера происходящего.
Руководствуясь этими принципиальными установками, Холтон и Бойд переходят к критической реконструкции популярных сегодня футурологических сценариев, касающихся перспектив роботизации общества в III тысячелетии. Первый из них базируется на утверждении о том, что «ничего не изменилось»: технологическая инновация XXI в., связанная с совершенствованием РТ и ИИ, хотя и является «социально резонансной», не означает радикальных изменений в социально-экономической сфере. По мнению сторонников этой точки зрения, преимущественно экономистов, революция в области информационных технологий уже произошла, но ее результаты несопоставимы с трансформирующими последствиями ее предшественниц. Новые технологии не смогли противостоять опасным социально-экономическим тенденциям наших дней глобального характера (старение населения, снижение образовательных стандартов, углубляющееся социальное неравенство, рост потребительских кредитных задолженностей и государственного долга в развитых странах мира)1.
По мнению авторов статьи, для оценки этой позиции («ничего не меняется») необходим долгосрочный мониторинг социальной диффузии ИИ и РТ в качестве проводников новых экономических и общественных трендов. Такая попытка содержится в эмпирическом исследовании Дж. Греца и Г. Майклса, использовавших в своей работе данные Международной федерации робототехники2. Как оказалось, в 1990-2000 гг. отмечался существенный количественный рост применения РТ в таких отраслях, как химическая и ме-
1 Gordon R.J. The demise of US economic growth / National bureau of economic research. - Cambridge (MA), 2014. - (NBER working paper; N 19895). - Mode of access: http://www.nber.org/papers/w19895.pdf [Accessed 08.02.2018]; Cowen T.
The great stagnation. - N.Y.: Penguin, 2011.
2
Graetz G., Michaels G. Robots at work / LSE Centre for economic performance. - L., 2015. - (CEP discussion paper; N 1135). - Mode of access: http://cep.lse. ac.uk/pubs/download/dp 1335.pdf [Accessed 08.02.2018.]
таллургическая промышленность, вызванный в том числе упавшей себестоимостью промышленных роботов. Следующее десятилетие характеризовалось спадом использования РТ, в том числе и в названных отраслях, что объяснялось затратами на вынужденную модернизацию роботов прежнего поколения. Таким образом, сделать какие-либо долгосрочные прогнозы по поводу колебаний на рынке занятости в связи с распространением РТ затруднительно. Как замечают в связи с этим Холтон и Бойд, РТ новейшего образца, способная к «самообучению» в зависимости от контекста ее применения, вообще не укладывается в существующую схему отношений «человек - машина» и может в корне изменить диапазон распространения и применения ИИ в сферах труда и занятости [с. 5].
Оценка сценария социально-технической «стабильности» затруднена также отсутствием убедительных свидетельств того, что РТ и ИИ новейшего образца уже стали «общецелевой платформой» (как это было в периоды внедрения паровой тяги, электричества или компьютерных технологий). С одной стороны, новые технологии в буквальном смысле вошли в плоть и кровь повседневности III тысячелетия (начиная с управления автомобилем или обмена информацией и заканчивая электронной начинкой «умного дома»). С другой стороны, для убедительных прогнозов в отношении этой тенденции необходимы сопоставительные исследования, где проводилась бы дифференциация характера и частоты использования ИИ и РТ представителями разных социальных слоев и культур. Наконец, для того чтобы принять тезис о том, что «ничего не меняется», нужно предварительно знать ответ на вопрос, есть ли предел совершенствованию и расширению диапазона применения РТ, который пока остается риторическим, заключают авторы статьи.
Отрицание трансформирующих социально-экономических последствий технологической инновации в XXI в. имеет гораздо меньше сторонников, чем противоположная точка зрения. При этом среди тех, кто считает, что изменения есть и они существенны, встречаются как оптимисты, так и пессимисты: первые уверены, что инновационный процесс наших дней ведет к социальному процветанию и росту социальной сплоченности, вторые убеждены в обратном. Австралийские социологи приводят многочисленные примеры того, как внедрение РТ обернулось реальным изменением структуры занятости в разных сегментах общества, причем роботы
лишили работы не только людей физического или малоквалифицированного труда, но и специалистов-профессионалов (в частности, в сферах обслуживания и социального обеспечения), а также некоторые категории профессиональных экспертов, медицинского персонала, архитекторов и проектировщиков и т.д. Авторы подобных исследований чаще всего приходят к заключению о самых мрачных социальных перспективах, чреватых разрушением профессиональных и этических норм гуманистического образца перед лицом «неумолимого парада роботов»1 [с. 6]. Их оппоненты, в свою очередь, подчеркивают, что для подобных заключений необходим анализ долгосрочной статистики процессов «роботизации социальной жизни», так что пока нет достаточных свидетельств в пользу реальной глобальной угрозы (например, в Великобритании) со стороны продвинутых систем ИИ2. Кроме того, как показывает экономическая история, даже в тех случаях, когда технологические изменения приводят к исчезновению целого класса профессий и профессиональных занятий, их место достаточно быстро заполняют новые типы занятости (так было в годы первой, второй и даже третьей промышленных революций и нет оснований полагать, что результаты четвертой будут иметь исключительно разрушительные последствия в сфере человеческого труда и межличностных трудовых отношений).
Таким образом, резюмируют изложенное Холтон и Бойд, ни один из существующих сегодня аргументов в защиту того или иного футурологического сценария, касающегося перспектив «парада роботов» и его последствий для общества, не может быть признан убедительным; ни один из альтернативных вариантов прогнозирования или оценки тренда под именем «роботизация общественной жизни» не является бесспорным. Подход к проблеме, предложенный авторами статьи и названный ими «третьей альтернативой» и позицией «социологического скепсиса», состоит в признании и
1 Susskind R., Susskind D. The future of the professions. - Oxford: Oxford univ. press, 2015; Brynjolfsson E., McAfee A. The second machine age. - N.Y.: Norton, 2014.
Haldane A. Labour's share: Speech to the Trade union congress. - L., 2015. -12 Nov. - Mode of access: https://www.bankofengland.co.uk/-7media/boe/files/speech/ 2015/labours-share.pdf?la=en&hash=D6F1 A4C489DA855C8512FC41C02E014F8D68 3953 [Accessed 08.02.2018.]
принятии - как неизбежного факта - «сложности и неопределенности», сопровождающих процесс социального распространения технологической инновации и его последствий для общества [с. 10-11].
Австралийские социологи обращают особое внимание на необходимость дополнения политико-экономического анализа проблемы в терминах суверенной власти тех, кто владеет новыми технологическими ресурсами, исследованием дискурсивной власти технологической риторики по поводу социальной трансформации как продукта изменений технологических. Подобная риторика не только успешно оперирует «техносказками» о грядущих общественных метаморфозах, сопряженных с научно-техническим прогрессом, но и направляет эти метаморфозы в то или иное русло, эффективно манипулируя социальными представлениями. Как показывают немногочисленные эмпирические исследования, процессы диффузии и влияния новых технологий определяются самыми разнообразными факторами микро- и макросоциального уровня. Так, в Италии в 1990-2010 годы робототехника в хирургии нашла более широкое применение в небольших периферийных частных клиниках и лишь затем была взята на вооружение крупными медицинскими центрами. В этом случае столкнулись между собой коммерческий расчет, борьба за имидж, соображения престижа и, не в последнюю очередь, вопросы занятости персонала и медицинской этики1. Другие примеры демонстрируют решающую роль в распространении технологических нововведений экономического давления со стороны их собственников и / или дискурсивного убеждения от лица единичных статусных пользователей. В заключение авторы призывают к участию в своем проекте представителей разных гуманитарных дисциплин, что позволит выйти за рамки утопических и апокалиптических преувеличений и выстроить будущее технологических инноваций в контексте соперничающих мультидисцип-линарных моделей.
Е. В. Якимова
1 Compagni A., Mele V., Ravasi D. How earlier implementations influence later adoptions of innovations // Academy of management j. - Briarcliff Manor (NY), 2015. -Vol. 58, N 1. - P. 242-278.
