CC BY
55
В Цинскую эпоху произошли некоторые перемены в повседневной жизни: мужчинам было предписано носить косу и выбривать лоб до макушки, произошли изменения в одежде. Для семьи была характерна возрастная и половая иерархия, неравенство мужчины и женщины. В высших слоях общества имела место полигамия. Но принципы покорности женщины не всегда строго соблюдались: все зависело от ее возраста и положения в семейном клане.
XVIII век в Европе был во многом синофильским - философы Просвещения слагали похвалы просвещенному деспотизму китайских правителей, а рядовые европейцы восхищались всем китайским. Но уже в XIX в. европейские державы принудили Цинов открыть двери империи военным путем, в частности в результате двух Опиумных войн, и фактически приступили к разделу Китая. Империя Цинов, обескровленная войнами, переживавшая экономический упадок и политические распри, пала в 1911 г.
О. В. Бабенко
2018.01.018-019. ПОСТРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ОПЫТ И ПОЛИТИКА РЕСТАВРАЦИИ В ЕВРОПЕ, 1814-1830-е ГОДЫ. (Сводный реферат).
2018.01.018. РАУШ Ф. «Конституционная лихорадка»? Конституционная интеграция в постреволюционной Франции, Великобритании и Германии, 1814-1835.
RAUSCH F. «Constitutional Fever»? Constitutional integration in post-revolutionary France Great Britain and Germany, 1814-1835 // J. of modern European history. - Chicago, 2017. - N 2. - P. 221-242.
2018.01.019. СИМАЛ Х.Л. «Странный способ управления»: Реставрация в Испании в европейской перспективе (1813-1820). SIMAL J.L. «Strange means of governing»: The Spanish Restoration in European perspective (1813-1820) // J. of modern european history. -Chicago, 2017. - N 2. - P. 197-220.
Ключевые слова: постреволюционная Европа; конституции в постреволюционной Европе; реставрация во Франции; реставрация в Испании.
Фабиан Рауш, руководитель исторического семинара по Новой и Новейшей истории (Фрайбургский университет, ФРГ), рассматривает (018) роль конституций в европейских политических
культурах в период от падения наполеоновской империи до 1820-х годов. Конституции были главным ответом развивающихся европейских обществ в условиях неуверенности и нестабильности политической власти в период, последовавший после революционных событий во Франции, что прямо или косвенно затронуло всю Европу.
Анализируя ситуации во Франции, Великобритании и германских государствах, автор статьи ставит следующие вопросы: 1. Как интерпретировались и понимались конституции современниками и какие альтернативные модели противопоставлялись существовавшим тогда конституциям? 2. Можно ли рассматривать конституцию как средство легитимизации европейских монархий и средство интеграции разделенных обществ после революционных войн?
Отвечая на эти вопросы, автор опирается на новые подходы в области теории и истории институтов. Сравнительно-исторический подход с помощью анализа различий и сходств между европейскими государствами способствует более глубокому пониманию шансов и опасностей конституционной интеграции в постреволюционной Европе. Кроме того, в соответствии с этим подходом конституции рассматриваются не только как чисто «технические» орудия принятия решений, но также как символическое воплощение политических ценностей и верований, присущих этому обществу. Только в этом случае конституции как письменный текст становятся средством интеграции общества.
Автор подчеркивает важность исторического подхода к анализу конституции, который должен учитывать окружающую политическую культуру и роль ее деятелей, зачастую по-разному толкующих ее статьи. Поскольку сравнительные исследования конституционной культуры, особенно в ее географических рамках, недостаточны, автор обращается к британским и германским исследованиям темы, а также к анализу классических источников политического дискурса, таких как памфлеты, парламентские дебаты, газеты и др. Приводится краткий анализ электоральной культуры, политической иконографии и политических празднеств и обычаев.
Роль конституции как ответа на вызов постреволюционной ситуации в Европе может быть убедительно продемонстрирована на примере выбранных стран. Во Франции возвращение из изгна-
ния Бурбонов в 1814 г. происходило в сложных условиях на фоне недавних революционных событий, разгрома Наполеона и фактической оккупации страны войсками антинаполеоновской коалиции. Однако Реставрация была не просто попыткой отвергнуть опыт двух с половиной десятилетий, но компромиссом, принимавшим во внимание интересы и верования постреволюционного общества. Конституционная хартия являет яркий пример такого компромисса. Само ее обнародование трактовалось как одностороннее монаршее пожалование (octroi), в ее преамбуле содержалось упоминание о славном старом порядке (ancient regime), но все же Хартия в ряде статей гарантировала многие достижения умеренной фазы революции 1789 г. - от свободы прессы и религии до «национального» участия в законодательном процессе через выборный парламент.
В германских государствах романтические надежды, порожденные «национальной победой» над Наполеоном, вскоре были развеяны Венским конгрессом. Вместо национального объединения, горячо обсуждавшегося в ходе освободительной войны, в 1815 г. возникла Германская конфедерация. Однако конституционный вопрос поднимался в последующие годы в отдельных германских государствах. Хотя Австрия и Пруссия оставались абсолютными монархиями, несколько германских государств - Баден, Бавария и Вюртемберг - ввели современные репрезентативные конституции. Следуя примеру Конституционной хартии, эти конституции были представлены как одностороннее монаршее пожалование «божьей милостью»; только Конституция Вюртемберга была результатом пакта между прежней Landstande1 и монархом. Однако статьи конституций содержали декларации прав, а также установление двухпалатного парламента с нижней палатой, полностью (Баден) или частично избранной в избирательных округах, а не на традиционной корпоративной основе. Конституции были во многих отношениях «оборонительным оружием» монархов, направленным на легитимизацию их требований на новоприобретенные территории перед распадом Священной Римской империи или на улучшение катастрофической налоговой ситуации в своих государствах. В то же время они были чрезвычайно популярны среди либеральной
1 Система местного самоуправления.
общественности как прогрессивный ответ на вызовы революционной эры.
Даже внешне стабильная Британская монархия до некоторой степени претерпела изменения под влиянием перемен на континенте, ставших следствием Французской революции. Уже в годы революционных войн британское правительство представило «древнюю конституцию» как отличительную черту внутренней политики, которая гарантировала традиционные британские свободы и обеспечивала средства проведения постепенных реформ, тем самым делая ненужными революционные изменения. Победа 1815 г. и экономические и военные лишения, понесенные британским населением в ходе войн с Наполеоном, сделали более заметной «открытость» британской Конституции и в дальнейшем содействовали расширению избирательной системы нижней палаты.
В статье подробно рассматривается связь между конституцией и революцией. «При сравнении трех политических культур идея конституции как средства предупреждения революции наиболее ярко прослеживается в Великобритании. На протяжении всего XVIII в. почти общим местом политического дискурса стал тезис, согласно которому "древняя" и "неписаная" (ancient, unwritten) конституция была "лучшим из возможных" режимов в мире» (018, с. 225). Такое восхваление британских институтов во многом было делом рук континентальных авторов, таких как Монтескье («Дух законов») и Делольм («Конституция Англии»), чьи работы переводились и читались по всей Европе.
Эти взгляды были подвергнуты сомнению в ходе Французской революции. Французская идея радикального разрыва со старым порядком, в котором, помимо прочего, отсутствовала писанная конституция, нашли поддержку по ту сторону пролива. В своей работе «Права человека» Томас Пейн утверждал, что древняя конституция искажена коррупцией и нуждается не только в реформировании, но и в договорном основании, подобно тому как это было сделано во Франции и Америке.
Тем не менее правительство Питта и его сторонники пользовались каждой возможностью оправдать суровые репрессии против «внутреннего врага» как необходимой защиты «древней конституции» от революционного переворота. Победа 1815 г. укрепила тезис «древней конституции» в британском политическом дискурсе.
Было ясно, что она выдержала испытание временем и по-прежнему рассматривается как модель для подражания во всех цивилизованных странах. Это превосходство британской конституции выводится из политических принципов, заложенных во времена Норманнского завоевания, и новое подтверждение «англосаксонских свобод» нашло выражение в Славной революции (Glorious Яеуо1и-tion) 1688 г. Политики, выступавшие за «радикальные изменения», были согласны с их проведением внутри существующей политической системы. Язык революционных перемен терял воздействие на публику по мере того, как политическая система обнаруживала свою открытость эволюционным реформам. В качестве примера автор приводит игру названий: «памфлет Радикальная реформа имел подзаголовок Возвращение узурпированных прав, т.е. даже радикальные изменения в британских институтах (всеобщее избирательное право для мужчин) обосновывались как необходимость возвращения к славному конституционному прошлому» (018, с. 227).
Во Франции революция и ее наследие после 1814 г. были необходимым элементом политического дискурса. Поэтому отношение к революции и конституции были далеко не столь единодушными, как в Британии. Так, ультраправые настаивали на возвращении к идеализированному старому порядку с его неписанной конституцией, гораздо более предпочтительной в сравнении с «эфемерными документами, сочиненными человеком». Писанная конституция, выражавшая народное волеизъявление, профанировала божественное право короля, поэтому конституционный компромисс был невозможен.
Тем не менее провозглашенная Людовиком XVIII Конституционная хартия, по крайней мере в преамбуле, содержала положения, которые делали письменный документ приемлемым для сторонников «древней конституции», включив намеки на монархическую традицию в текст (палата депутатов, например, рассматривалась как преемник франконских ассамблей и третьего сословия) и особенно демонстрируя королевскую прерогативу дарования. С другой стороны, статьи конституции демонстрировали, что монарх считал необходимым обосновать свое правление, опираясь на гарантии базовых революционных завоеваний, таких как фунда-
ментальные свободы, равенство перед законом и представительное правление.
Некоторые роялисты рассматривали «акт дарования» как обладающий конституционным потенциалом. Возвращение Бурбонов, на их взгляд, положило конец ненавистному революционному режиму, и новые институты рассматривались как его реликт, обреченный на исчезновение. Да и саму Хартию как ограничение его власти монарх мог отозвать в любой момент. После возвращения Наполеона с острова Эльба и его поражения при Ватерлоо ультрароялисты выступили против конституционной политики. Выборы 1815 г. обеспечили правоконсервативное большинство в нижней палате, которое потребовало устранения умеренного роялистского министерства под руководством герцога Ришелье или равнения его на ультраправых, выступавших за непримиримый курс против революционных предателей, сотрудничавших с «корсиканским узурпатором».
В оказавшем заметное влияние на общество памфлете Вит-роль, близкий к Карлу Х, заложил интеллектуальные основы «ультрапарламентаризма». В нем содержится кропотливый анализ функционирования парламентской монархии и политически ответственного министерства. Хотя эта монархия не ставила целью исполнение умеренных революционных требований, она по крайней мере старалась создать политическую систему, способную предупредить революцию. В качестве альтернативной легитимизации Витроль приводил пример британской монархии, который казался особенно неприемлемым ультрароялистам в ходе Первой реставрации (до 1815 г.).
В то время как регулярное функционирование представительных институтов во Франции всегда было в опасности из-за непримиримости партий, позиция ультра 1816 г. имела долгосрочные последствия. Для либеральных авторов стабильность после 1814 г. заключалась в способности Конституционной хартии гарантировать ключевые достижения «умеренной» фазы революции 1789 г. Эта гарантия сочеталась с отказами от трех вещей: от «абсолютной» монархии старого порядка; от республиканской «анархии»; от имперского «деспотизма». Хартия нашла своих резких критиков в среде оставшихся бонапартистов и своих почитателей в среде умеренных либералов.
Надежда на то, что конституционная бурбонская монархия станет стартовой площадкой для политики эволюционных изменений, опиралась на историю Британской монархии и «конституционного урегулирования» по примеру Славной революции. Либеральные мыслители, такие как Бенжамен Констан, были готовы не только имитировать, но и улучшить британский пример, ибо Французская революция завершалась без разрыва династической преемственности. Важность должности британского примера, особенно в первые годы Реставрации, нельзя недооценивать. Особенно это было значимо для комиссии, назначенной Людовиком XVIII для составления проекта Хартии, где велись острые дебаты и сам монарх сослался на британскую конституцию, особо подчеркнув «спасительное» влияние короны, касавшееся выборов в нижнюю палату (018, с. 230). Одностороннее дарование конституции не дискредитировало документ в глазах либеральной публики. «В год бегства Наполеона с острова Эльбы и приближения его к Парижу король напомнил о Конституционной хартии как об отличительной черте его правления и призывал защищать ее, если надо, ценою жизни. Этот призыв короля, сделанный на заседании обеих палат, стал точкой отсчета для многих либералов, особенно второй Реставрации» (018, с. 231).
В германских государствах участники дебатов о новой конституции восстановленной Конфедерации германских государств, стойко сопротивлявшихся наполеоновской империи, были разочарованы принятием на Венском конгрессе Акта о германской конфедерации от 8 июня 1815 г. Конфедерация стала всего лишь пактом суверенных монархов. Она была потенциально эффективной при защите своих границ и в подавлении национальных волнений между государствами, но оказалась неспособной проводить общенациональную политику. Однако конституционный вопрос вставал на уровне отдельных государств, заинтересованных в landstandische Verfassung1, представлявшего собой движение либеральных элит по всей Германии. Конституционализация отдельных государств не противоречила национальной программе. Создание конституции или развитие существующих институтов стало важнейшей заботой либерального движения средних классов.
1 Конституции местных земель.
Подобно французским и британским партнерам, германская конституционная мысль вращалась вокруг отношений между конституцией и революцией и в значительной степени была озабочена особым германским путем предотвращения последней. «Новый конституционный век» был в то же время выражением особой лояльности германского народа в отношении традиционных монархов, которые смогли избежать революционного пути развития. Эти противоречивые устремления воплощались в термине landstandische Verfassung, обозначавшем современные представительные учреждения, подчеркивая в то же время необходимость их «германизации». «Идея, согласно которой исторический характер британской конституции делал ее перенос "на чужую почву" почти невозможным, был преобладающим в Германии, в отличие от земли по ту сторону Рейна» (018, с. 232).
В заключении автор приходит к выводу, что выдвижение конституции как средства предупреждения или, по крайней мере, «завершения» революции может быть представлено как общая черта политического дискурса во всех европейских государствах в период после 1815 г. Конституции явились основным орудием, изобретенным постреволюционными европейскими обществами для вступления на эволюционный путь политического прогресса, «предупреждая» таким образом дальнейшие революционные изменения. Способы, разумеется, варьировались как между, так и внутри различных политических институтов. Эти различия указывают на другую черту конституционной культуры, связанную с появлением множества политических групп и парламентских протопартий.
Соперничающие политические группировки нередко требовали усиления тех или иных статей конституции или их дальнейшего реформирования. Проблемы, с которыми пришлось столкнуться почти всем политическим деятелям в связи с новыми императивами партийной политики и их различными конституционными решениями, объясняют различные конституционные пути, которыми следовали Великобритания, германские государства и Франция в 1830-е годы. В Британии общий конституционный язык способствовал достижению консенсуса среди соперничающих групп, тогда как антиплюралистские конституционные концепции вели к конституционной нестабильности во Франции, а в Германии наносили вред самой идее конституционной интеграции общества,
выдвигая идею «объединения Германии» в качестве первостепенной задачи.
В статье профессора Автономного мадридского университета (Отделение современной истории) Х.Л. Симала (019) предпринята переоценка периода Реставрации испанской монархии на основе изучения ее связи с европейскими послевоенными стратегиями. Автор подчеркивает два важных момента: окончательное устранение Испании из категории великих держав и политическая трансформация монархии короля Фердинанда VII в сторону реакции. Эти аспекты были освещены многочисленными современниками и рассмотрены историками, однако они нуждаются в переоценке с позиций сравнительно-исторического подхода и учета межнациональных связей.
Статус Испании на международном уровне, каким его определил Венский конгресс 1815 г., пока не подвергался пристальному исследованию. Особенности испанской Реставрации не учтены в современных интерпретациях Венского конгресса. Испанская Реставрация была в первую очередь идеологическим механизмом, который ультрароялисты и король использовали для проведения реакционной идеологической программы как завершения трудного периода наполеоновской оккупации, войны, династической конфронтации. В Испании кризис монархической легитимности начался в 1808 г. с французским нашествием, что способствовало формированию двойного кризиса. С одной стороны, установление наполеоновской монархии во главе с братом императора Жозефом, который вел себя на оккупированной французами территории как король. С другой стороны, в стране осуществлялась политическая революция, руководимая патриотическим движением, выступавшим за либеральную Конституцию 1812 г. Испанские бонапартисты верили в способность Жозефа Бонапарта модернизировать и укрепить монархию посредством авторитарного и просвещенного правления; патриоты под руководством либералов стремились преобразовать монархию на основе программы конституционных реформ, национального суверенитета и традиций, но при этом сохраняя трон за Фердинандом VII. Тем временем территории испанской монархии в Латинской Америке требовали самоуправления, осуществив в 1810 г. несколько восстаний.
Автор подчеркивает «жесткий, непримиримый характер испанской Реставрации, который, возможно, стал решающим вкладом в развитие европейского ультрароялизма. В то же время либеральная оппозиция, действуя подпольно как повстанческое движение, возможно, стала важным фактором, объясняющим, почему следующая европейская революция стартовала в 1820 г. в Испании и вскоре распространилась на Неаполь, Португалию и Пьемонт» (019, с. 198). Но при этом неясны причины изоляции Испании, отсутствие дипломатического влияния в 1814-1820 гг. Для этого необходимо рассмотреть Реставрацию в более широком контексте. В 1813 г. Наполеон признал Фердинанда VII королем Испании, положив конец своему присутствию на Иберийском полуострове, с тем чтобы сосредоточить силы, направленные против русской, прусской и австрийской армий.
В 1808-1814 гг. Испания пережила политическую революцию, происходившую параллельно с наполеоновской оккупацией. Патриотически и либерально настроенный Конгресс (Кортес) на заседании в 1812 г. в Кадисе разработал проект Конституции и одновременно выступил в защиту прав Фердинанда (тогда наследника) на престол. Несмотря на отречение последнего, испанский народ желал его возвращения, а конституционные реформы провозглашались от его имени. Тем временем обострился конфликт либералов и роялистов, причем последние приобрели преобладающее влияние в кортесе. Они объявили королю, что поддержат его, если он отвергнет Конституцию 1812 г. В этой ситуации, опираясь на мощную народную поддержку, а также на церковь и часть армии, Фердинанд решил действовать самостоятельно. Он отменил все решения кортеса, как ограничивающие его суверенитет, и восстановил все институты старого порядка (ancien regime). В отличие от французского короля и его Конституционной хартии, «Фердинанд VII установил неоабсолютистскую монархию, избрав реакционную модель, в соответствии с которой не только отвергались все реформистские проекты, но и расширялся контроль короля над обществом, восстанавливались полный королевский суверенитет, инквизиция, подавлялись все общественные свободы» (019, с. 201). Либералы и бонапартисты подвергались преследованиям, пополняя ряды изгнанников.
Автор отмечает особую роль Великобритании в поддержке Фердинанда VII, поскольку в конце войны с Наполеоном именно она контролировала Иберийский полуостров. Веллингтон не доверял либералам, «столь похожим на французских революционеров»; он считал, что «Испания не сможет быть полезным союзником, если не будет свергнута республиканская система» (019, с. 204).
«Репрессивная сущность политического подхода испанской монархии к вызовам постнаполеоновского порядка вынудила либеральную оппозицию действовать подпольным, насильственным путем. Имея позиции в армии, они устроили ряд восстаний на протяжении 1814-1819 гг., пока наконец восстание под руководством Риэго не вынудило короля восстановить Конституцию 1812 г. 1820 г. знаменовал возвращение революции в Европу. Подобные мятежи в Неаполе, Португалии и Пьемонте свидетельствовали о распространении испанской революции на другие регионы Южной Европы. Тот факт, что тысячи либералов из этих стран принуждены были оставить свои отечества после реакционного иностранного вмешательства 1821 и 1823 гг., с очевидностью говорит о продолжающейся политике репрессий в Европе» (019, с. 209).
Историки европейской Реставрации обычно делят этот период на две фазы, до и после «Ста дней» Наполеона. Первая Реставрация отличалась звучной риторикой и практикой примирения. Примирение было требованием, выдвинутым союзниками прежде возвращения трона Бурбонам; предполагалось, что такое прагматическое решение наилучшим образом обеспечит спокойствие в Европе. Историки, соглашаясь с этой интерпретацией, утверждают, что постнаполеоновские режимы первоначально предполагали стратегию прагматической середины между крайностями ультра и революцией, что, в свою очередь, было связано с сохранением большинства членов предыдущих администраций. В таком институционном проекте умеренность играла роль новой законности, связанной с идеологически нейтральной администрацией. Восстановленные монархии должны были скреплять союз, мир и благополучие с помощью двусмысленных способов национального примирения, по примеру французской Конституционной хартии.
Однако после возвращения и окончательного разгрома армии Наполеона наступила вторая Реставрация, более реакционная, и на этом фоне испанские репрессии не выглядели столь ужасно.
Во Франции «Белый террор» был развязан на юге Франции ультрароялистами, которые были разочарованы нежеланием монарха покарать революционеров и бонапартистов. Их лидеры и среди них герцог Ангулемский, племянник короля, нашли приют в Испании в ходе «Ста дней». Жертвами репрессий стали 300 убитых, тысячи вынуждены были бежать из региона. Подобные действия имели временный и локальный характер, сопровождались атмосферой хаоса и были осуждены властями Парижа и союзными оккупационными войсками. Однако они сопровождались карательной политикой властей, которая включала массовую чистку администрации и армии, а также наступлением ультраправых в законодательной сфере, развернувшимся в Палате депутатов с октября 1815 по январь 1816 г. Специальные суды (соите prëvоtales) осудили 9 тыс. человек за политические нарушения и 153 цареубийцы (regicides) были осуждены на изгнание. Сотни бонапартистов были изгнаны, причем многие пересекли Атлантику. Другие осели в Бельгии, поскольку новый местный закон обещал защиту иностранцам. Однако позднее Людовик XVIII и его министры стремились управлять процессом, с тем чтобы держать репрессии в разумных пределах, и предпочитали примирение в качестве средства консолидации непрочного правления Бурбонов. В свою очередь проявление ими «либеральных симпатий» вызывало гнев ультраправых.
В последующие годы в странах Европейского концерта репрессивный характер системы возрастал вместе с ростом влияния ультрароялизма во Франции, Австрии, Нидерландах, а также в итальянских и германских государствах. Все это привело к взрыву революции на юге континента в 1820 г., а убийство герцога Бер-рийского во Франции проложило путь реакционному правительству Виллеля в 1821 г. Европейская Реставрация показала свой реакционный характер в ходе австрийского и французского военных вмешательств 1821 и 1823 гг. против временных конституционных режимов в Неаполе, Пьемонте и Испании.
Как на этом фоне выглядит испанская Реставрация? Учитывая ее жесткость и отсутствие компромисса с прошлым, она отличается от первой европейской, т.е. французской Реставрации. Однако обе формы выявили тенденцию к конвергенции в ходе второй Реставрации. «Фактически репрессии стали официальным путем взаимодействия с революционным прошлым. Тысячи сочувствую-
щих французам (afrancesado) были изгнаны, либералы преследовались. Эта политика была осуждена европейскими державами, которые даже использовали ее как аргумент для отстранения Испании от высокой политики. Репрессии во Франции после "Ста дней" затрагивали даже больше людей, чем в Испании, но в Европе сложился более позитивный образ политики Людовика XVIII. Отрицательный образ Фердинанда VII и его правительства был основан не столько на действительных репрессиях, сколько на его отношении к либералам - антинаполеоновским борцам за свободу, которыми восхищались повсюду на континенте, которые составляли меньшинство от общего числа испанских изгнанников. Это вредило образу Испании на дипломатическом уровне. В Европе были склонны оживить "черную легенду" Испании как на дипломатическом уровне, так и в общественном мнении, чтобы оправдать маргинализацию страны в международных делах, чему способствовала оппозиционная кампания против Фердинанда VII самих изгнанников» (019, с. 219).
Тем не менее в Испании наблюдались попытки проводить умеренную политику правого центра (extrême centre). Ее сторонниками были чиновники и официальные лица, служившие в Кортесе. Их влияние возросло, когда Писарро стал государственным секретарем в октябре 1816 г. Он предложил политическую программу, соответствующую европейской парадигме: примирение и реформы должны были идти параллельно с восстановлением экономики и укреплением международного положения Испании. Однако этот проект был провален ультра, которые стремились завладеть расположением короля и руководством в правительстве. Победа испанских реакционеров повлияла на эволюцию континента и в последующие годы, когда европейские режимы уяснили, что более или менее умеренная политика неспособна умерить требования растущего конституционного движения. Тем не менее умеренная альтернатива не исчезла даже в Испании, где многие afrancesado, чьи взгляды во многом совпадали с программой правого центра (extrême centre), были включены Фердинандом VII в его администрацию в течение последней декады его царствования (1823-1833), отмеченной определенными усилиями по модернизации.
Т.М. Фадеева
