CC BY
16
путь к этому приручению - преобразование «массы текстов» в «массу мыслей» (с. 182).
А.Е. Махов
2018.01.006. СБОРНИК ТРУДОВ ПАМЯТИ НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА ЛИБАНА / Сост. Харламова-Либан В. Л. - М.: Круг, 2015. -504 с.
Ключевые слова: «стиль эпохи»; социологическая школа; антропология; жанр; «учительная проза»; «творческая лаборатория» писателя; Н.В. Гоголь; М.Ю. Лермонтов; Л.Н. Толстой.
Сборник приурочен к 105-летию со дня рождения Николая Ивановича Либана (1910-2007), историка русской литературы и культуры Х-Х1Х вв., выдающегося лектора и педагога, преподававшего большую часть своей жизни на филологическом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова.
В первом разделе опубликованы статьи, в которых освещается научно-педагогическая деятельность Н.И. Либана, а также эссе-воспоминания, написанные его учениками и коллегами.
Раздел открывает статья Ю.С. Суходольского. «Филолог Николай Иванович Либан». Научный генезис ученого в контексте отечественного литературоведения берет свое начало от Ф.И. Буслаева, а через А.Н. Веселовского и затем его ученика В.В. Сипов-ского выходит к П.Н. Сакулину, В.Ф. Переверзеву и А.И. Ревякину. Огромная заслуга Н.И. Либана, с точки зрения автора статьи, заключается в том, что он пронес через XX в. русскую академическую науку, развивавшуюся последовательно от культурно-исторической школы к сравнительно-исторической и далее - к социологической. Н.И. Либан, ориентируясь на высокий уровень дореволюционного литературоведения, всегда рассматривал произведение искусства как выражение общественной психологии народа на определенном этапе его развития. Предъявляя требования современной ему филологии прежде всего в знании языков, как древних, так и новых, ученый считал приоритетной работу с источниками, которые одни способны обеспечить знания культурной, социальной и политической обстановки.
Среди русских ученых ХХ в. особую роль в научном становлении Н.И. Либана сыграли В.Ф. Переверзев, П.Н. Сакулин и
А.И. Ревякин. Сохранявшийся интерес Н.И. Либана к творчеству писателей-демократов, особенно Н.Г. Помяловского, сближал его с А.И. Ревякиным, научные изыскания и педагогическая практика которого основывались на традициях культурно-исторической школы в сочетании с принципами социологического изучения литературы.
Н.И. Либану была присуща идея прогресса, при этом ему было свойственно острое «мистическое» чувство, с его точки зрения, не противоречащее идее бесконечности познания. Принципиальное значение имело для ученого соотнесение литературы с культурной средой, затем - с культурной группой и, наконец, с понятием о «стиле эпохи». Первостепенное значение имеют и антропологические представления ученого, положенные в основу его педагогической деятельности.
В.А. Недзвецкий в статье «Н.И. Либан о русском классическом романе» рассматривает лекционный курс, впервые прочитанный ученым-педагогом в 1972/1973 уч. г. Особое внимание в рамках этого курса уделено романам 1860-х годов: речь идет о произведениях И.С. Тургенева («Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети»), А.И. Гончарова («Обломов»), Н.С. Лескова («Соборяне»), Ф.М. Достоевского («Преступление и наказание», «Бесы»), Л. Толстого («Война и мир», «Анна Каренина»). В лекциях проводится мысль о том, что все эти произведения представляют собой «важнейшие литературно-творческие вершины русского романного жанра в пору его расцвета; в своей же совокупности - сам этот эпический жанр предстает в его национально-самобытном виде и смысловом пафосе» (с. 59).
В.А. Недзвецкий усматривает заслугу Либана в том, что не злободневную, пусть и социально самую острую для России того периода, а вечную (онтологическую) в своей человеческой значимости проблему увидел ученый в русских романах 1860-х годов: «проблему личности», «проблему человека».
В первом разделе опубликованы также статьи и воспоминания: М.О. Чудаковой - «Мой учитель Николай Иванович Либан», С.Г. Бочарова - «Нам казалось, что Либан бессмертен».
Раздел завершает публикация записей бесед с Либаном, хранящихся в Отделе фонодокументов Научной библиотеки МГУ им. М.В. Ломоносова: «Рассказывает Николай Иванович Либан».
Во втором разделе опубликованы статьи по древнерусской литературе; их авторы: Б.А. Базилевский («Традиции древней русской литературы в творчестве Л.Н. Толстого»), Д.П. Ивинский («Из заметок о "Слове о полку Игореве". 1. Двойственное число: Пенинский, Добровский и есвЪ»); Е.Л. Конявская («Житие Александра Невского: Герой и автор»), М.П. Одесский («Геометрический символизм: Максим Грек и Николай Кузанский»), А.А. Пауткин («Иван Грозный: Интермедиальность и трансформация образа»), А.М. Ранчин («К вопросу об истории текста летописной повести о Борисе и Глебе»), А.А. Шайкин («Автор-повествователь начальной части статьи 1097 г. в "Повести временных лет"»).
В третьем разделе помещены статьи о русской литературе и культуре XIX в.
А.К. Базилевская в статье «Малая "учительная проза" Л. Н. Толстого 1900-х годов» обращает внимание на то, что свидетели последних лет жизни Толстого - В.В. Розанов, Д.С. Мережковский, Н.А. Бердяев - подчеркивали единство и органичность Толстого как мыслителя и художника, акцентируя в качестве определяющей - «учительную» направленность мысли писателя. К этой теме обращались и позднейшие исследователи, однако в большей степени их интересовали труды Толстого-мыслителя.
Исследовательница рассматривает творческую манеру произведений Толстого 1900-х годов, отмеченных «учительным» тоном («Фальшивый купон», «Божеское и человеческое», «Ходынка», «Алёша Горшок»), и резюмирует: «Если ранее преимущественный интерес вызывало сопоставление прозы с политически-обличительной публицистикой, то теперь время сравнить ее с книгами, которые содержат исповедуемые Толстым мысли... об истине, жизни и поведении (подзаголовок книг "Круг чтения")» (с. 206).
Проследить творческую эволюцию Толстого в направлении реализма - цель Б.А. Базилевского в статье «Два "Кавказских пленника" Л.Н. Толстого». Анализ повести «Казаки» как этапного произведения на пути к «Кавказскому пленнику» проясняет неразрывную связь этих произведений, объединенных общей идеей «опрощения». То обстоятельство, что Толстой с самого детства испытывал влияние романтизма, определило сложность композиции, символичность пейзажа, частичное употребление изысканных изо-
бразительных приемов и средств (эпифоры, сравнения), что свидетельствует о неполном освобождении Толстого в пору написания «Казаков» от романтической традиции. С другой стороны, многие непосредственные выпады писателя против романтического штампа, реалистичность языка и портрета указывают на преднамеренный разрыв с романтизмом и на все более реалистичный подход к действительности.
Окончательным разрывом с романтизмом и воплощением замысла Толстого - мечты о создании «простого» реалистического художественного произведения - явился «Кавказский пленник». Параллельно линии полного отрицания романтизма в творчестве Толстого развивалась художественная линия, породившая наряду с романами 1870-1890-х годов позднюю «кавказскую повесть» «Хаджи-Мурат», где писатель, возвращаясь, к теме Кавказа, уже не отказывается от синтеза романтизма с реализмом.
В статье «Печорин М.Ю. Лермонтова: "Исторические пределы" и фаустовская грань образа» И. А. Беляева обращает внимание на сходство второй части романа Лермонтова со второй частью «Фауста», где герой также, пробуждаясь после тяжелых душевных потрясений, видит великолепные горы и проникается гармонией природы. Обновленный и открытый миру Фауст лицезрит весенний цветочный дождь, подобно тому как Печорин наблюдает за «снегопадом» из лепестков цветущих черешен на своем столе. «Оба героя ощущают живительные силы - "весело жить в такой земле!", -и в определенной мере каждый из них оказывается открытым для новой жизни» (с. 261).
Архитектоника «Героя нашего времени» не может быть осмыслена без идеи спасения. У Гёте Фауст оказывается спасенным, казалось бы, против всех правил и договоренностей с Мефистофелем, но молитвами Гретхен и благодаря Божьему промыслу он возносится к небесам. У Лермонтова смертью Печорина роман не завершается: сюжетно-композиционное единство книги отвечает общей ее идее о том, что смерть - есть не конец, а дверь в инобытие души и что даже самая дурная душа достойна молитвы за нее, так же как жизнь Печорина, изложенная в его дневнике, достойна понимания со стороны читателя.
В.А. Воропаев в статье «"Благодать видимо там присутствует". Оптина Пустынь в судьбе Н.В. Гоголя» отмечает, что Гоголь в
своей жизни много путешествовал, объездил всю Европу, совершил паломничество в Иерусалим, собирался ехать на Святую гору Афон. Трижды (в июне 1850 г. и в июне и сентябре 1851 г.) бывал он и в Оптиной Пустыни. Освещая историю поездок писателя к благодатным оптинским старцам, В.А. Воропаев подчеркивает: «Гоголь был едва ли не единственным русским светским писателем, творческую мысль которого могли питать святоотеческие творения» (с. 274).
В статье «Классика русской литературы. Кто такой Лаврец-кий? (Еще один взгляд на тургеневского героя): Пляски с бесами (Реплика зрителя)». А.Н. Николюкин обращает внимание на то, что «мы давно привыкли "изучать" классическую литературу, т.е. подходить к ней с нашим пониманием. Есть даже такая наука - "литературоведение" называется» (с. 363-364). Если в советские времена литературоведение подходило к анализу произведения с позиции «партийности»; то в постсоветскую эпоху - с позиций православных, гендерных, постмодернистских, социальных, структуралистских, когнитивных.
Конечно, можно рассматривать Пушкина или Лермонтова с точки зрения православия, Ахматову и Цветаеву - с гендерных позиций, а Льва Толстого - с богословских или социальных, однако истинная задача, по мнению А.Н. Николюкина, состоит в том, чтобы понять классика так, как он сам себя понимал. «В этом невероятная трудность. Отношения читателя с любимым классиком (будь то Пушкин, Достоевский или Розанов) напоминают отношения мужчины с любимой женщиной. Он любит в ней всё - ее необычности, особенности, вплоть до ее несообразностей. Он не занимается анализом ее недостатков, даже если таковые имеются». «Будь заодно с гением», - как советовал Пушкин.
В.Т. Олейник в статье «М.Ю. Лермонтов: Идентификация демона» отмечает, что с середины XX в. поэма «Демон» оказалась подлинным «камнем преткновения», «роковым вопросом» лермон-товедения. Разброс критических оценок и мнений настолько велик, что порой может сложиться впечатление, будто речь идет о совершенно разных произведениях.
С точки зрения автора статьи, скорее всего, Лермонтов сознательно стремился создать подобный эффект, мистифицируя читателя. «Демон» воплотил особенности жанра детектива, предвос-
хитив его близкий расцвет во второй половине XIX в. Поэма не просто загадочна, она создана именно как загадка. Лермонтов взял практически целиком образ Люцифера из «Потерянного рая» и перенес его сначала в Испанию, а затем - на Кавказ в эпоху позднего Средневековья или начало Нового времени.
Однако буквально скопировав образ Демона с мильтоновского образа Сатаны, Лермонтов «очеловечил» его в своей поэме. Сатана - носитель зла во всей его беспредельности, абсолютности, бесчеловечности. Русский поэт поместил Сатану в центр поэмы, но ни разу не допустил его появления на сцене. Читатель узнает о нем только то, что сообщает рассказчик, хорошо знакомый с христианской теодицеей, но отнюдь не обладающий всезнанием. Читателю предоставлена возможность видеть Сатану только глазами рассказчика и глазами Тамары. Этот образ играет в лермонтовской поэме двойную функцию. Во-первых, он является двигателем сюжетно-фабульного действия и определяет его ход, хотя сплошь и рядом читатель лишь догадывается о способах и степени его влияния на события. Во-вторых, порожденному христианской мифологией, образу Сатаны в «Демоне» Лермонтов отводит роль магического кристалла или зеркала, в котором рассказчик, Тамара и читатель, принимая на себя функции невольных соавторов, видят прежде всего самих себя, свои собственные представления о природе и разновидностях зла.
В третьем разделе опубликованы также статьи: «"Духовный реализм" и "духовный формализм" (заметки с юбилейной выставки картин М.В. Нестерова)» - Н.К. Гаврюшин; «О художественном пространстве в прозаических текстах» - П.Н. Долженков, «Чехов отвечает Достоевскому» - С.Н. Кайдаш-Лакшина, «Обреченный на вечное безбрачие» - А. В. Корнеев, «Ломоносов в критике первой трети XIX в.: Классический автор и культурный миф» - В. Л. Коровин, «Ересь ересиарха Николавры? (О концептуальном пространстве писем Н.С. Лескова)» - В.В. Леденёва, «Тютчев и графиня Ростопчина» - Б.Н. Романов, «Опыт анализа публицистического дискурса: "партизаны" в "отечественных" и прочих войнах» -Д.М. Фельдман, «В.Ф. Переверзев и Б.М. Эйхенбаум о стилистике Гоголя» - Л.В. Чернец, публикация Л.И. Соболева «Николай Лесков: Разговор с пьяным».
В приложении помещены стихотворения поэта и переводчика Михаила Синельникова.
Книгу завершают: библиография трудов Н.И. Либана и литературы о нем; указатель имен; сведения об авторах.
Т.М. Миллионщикова
2018.01.007. ТРУДЫ И ДНИ: ПАМЯТИ В.Е. ХАЛИЗЕВА: Сб. / Под ред. Клинга О.А., Мартьяновой С.А., Никандровой О.В., Чернец Л.В. (отв. ред.). - М.: МАКС Пресс, 2017. - 448 с.
Ключевые слова: генезис литературного творчества; история и теория литературы; Пушкин; Гоголь; Достоевский, Толстой; Чехов; М. Хайдеггер; ценностные ориентации; темп повествования.
Книга являет собой акт признания высоких достижений Валентина Евгеньевича Хализева (18.05.1930 - 30.07.2016) - историка и теоретика литературы, заслуженного профессора МГУ им. М. В. Ломоносова (2000), лауреата Ломоносовской премии (2003). Вся его деятельность тесно связана с филфаком. Здесь им были защищены кандидатская диссертации «Творческие принципы А.П. Чехова-драматурга» (1963), а затем и докторская - «Драма как род литературы (поэтика, генезис, функционирование)» (1993).
В.Е. Хализев - автор вузовского учебника «Теория литературы» (вышедшего в 2013 г. шестым изданием), а также нескольких монографий: «Драма как явление искусства» (1978), «Драма как род литературы (поэтика, генезис, функционирование)» (1986; есть перевод на чешский язык), «Ценностные ориентации русской классики» (2005). Ряд пособий написан им в соавторстве: «Роман Л.Н. Толстого "Война и мир"» (с С.И. Кормиловым; 1983), «Цикл А.С. Пушкина "Повести Белкина"» (в соавторстве с С.В. Шешуно-вой; 1989), «Русское академическое литературоведение: История и методология (1900-1960-е годы)» (с А.А. Холиковым, О.В. Никан-дровой; 2015). Общее число публикаций ученого превышает 300 позиций (список трудов представлен в конце книги).
На основе личных впечатлений в книге «В кругу филологов: Воспоминания и портреты» (2011) В.Е. Хализев воскресил многие характерные эпизоды, в совокупности воссоздающие атмосферу научной жизни за последние 60 с лишним лет.
