CC BY
19
мыслитель - всецело на стороне Бэкона. Однако он занимает совершенно своеобразную позицию в вопросе об «агенсе» интеллектуальной процедуры: им оказывается не мыслящий субъект, но случай. В одной из записей Лихтенберг, отмечая, что «в основе всех открытий лежит некий род случайности (Zufall)», дальше снимает ответственность за открытие с мыслящего «я: по его мнению, «следовало бы говорить не "я думаю" (ich denke), но "думается" (es denkt)...» (цит. по: с. 527).
Мышление - не сознательная активность, но скорее игра случая, к которой «я» причастно лишь отчасти (оно приводит в порядок уже найденные идеи): Лихтенберг, таким образом, развивает оригинальную теорию производства знания, согласно которой создание новых идей не определяется рациональным субъектом; «агенсом», порождающим новое, становится сама вероятностная, руководимая случаем процедура, которая и получила у Лихтенбер-га название «sudeln».
А.Е. Махов
2017.04.005. КРЖАНОВСКА-КЛЮЧЕВСКА Э. ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ТЕКСТУАЛЬНОЙ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ: ОТ РОМАНА ИНГАРДЕНА И ДАЛЕЕ.
CHRZANOWSKA-KLUCZEWSKA E. Textual indeterminacy revisited: From Roman Ingarden onwards // Journal of literary semantics. -Berlin, 2015. - Vol. 44, N 1. - P. 1-21.
Ключевые слова: Р. Ингарден; феноменология; неопределенность; пробелы; конкретизация.
«Учитывая новый всплеск интереса к феноменологии, в том числе среди когнитивно-ориентированных теоретиков языка и литературы, настало время снова обратить внимание на важнейшие утверждения Ингардена относительно присущей литературному произведению схематичности (и следовательно - его незавершенности, неполноте), а также проследить, как его программа связана с дальнейшими исследованиями завораживающего феномена пробелов, разрывов, пустот в организации человеческого языка, а в особенности его крупных единиц - таких, как тексты и дискурсы» (с. 2), - заявляет Эльжбета Кржановска-Ключевска (Ягеллонский университет, г. Краков, Польша).
Роман Ингарден (1893-1970) - выдающийся польский философ-феноменолог, занимавшийся широким спектром вопросов от онтологии и эпистемологии до аксиологии и эстетики. Западной англоязычной аудитории он известен в первую очередь благодаря двум своим работам по литературной эстетике1 - «Литературное произведение как факт искусства» и «Восприятие литературного произведения». В первой из них он рассматривает «литературное произведение как интенциональный объект, феномен субъективного сознания, который в результате феноменологической эйдетической редукции становится транцендентальным, интерсубъективным и депсихологизированным и в качестве артефакта предлагается его автором интенциональному восприятию читателя» (с. 3).
В концепции литературного произведения у Ингардена можно выделить два ключевых момента. Во-первых, стратифицированную организацию текста, в котором можно выявить четыре уровня: звуковой, значащих единиц, изображенных объектов (составляющих изображенный мир) и схематизированных аспектов, т.е. модусов представления объекта автором адресату. Во-вторых - понятие о принципиальной схематичности литературного произведения: объекты его мира не обладают полной определенностью, завершенностью, и это - их существенное свойство в противоположность объектам реальной действительности.
По мнению автора статьи, идея неполноты художественного мира отражает «фрустрирующее расхождение между ограниченными ресурсами естественного языка в сравнении с богатой фактурой реальности, в которой мы как реальные существа страдаем от избыточной определенности в плане общего числа существенных и акциденциальных качеств» (с. 4). Поэтому неполнота художественного текста обладает и позитивным аспектом, приобретает эстетическую ценность.
1 Ingarden R. The literary work of art. An investigation on the borderlines of ontology, logic, and theory of literature. With an appendix on the function of language in the theatre [1931] / Transl., intr. by Grabowicz G.G. - Evanston: Northwestern univ. press, 1973; Ingarden R. The cognition of the literary work of art [1937, 1968] / Transl. by Crowley R.A., Olson K.R. - Evanston: Northwestern univ. press, 1973. Рус. пер. работ Р. Ингардена по эстетике: Ингарден Р. Исследования по эстетике / Пер. с польского Ермилова А., Федорова Б.; ред. Якушева А.; предисл. Разумного В. -М.: Изд-во иностранной литературы, 1962.
Читательское восприятие схематичного мира произведения носит творческий характер и выражается в процессе реконструкции изображенного мира, в придании ему индивидуального очерка. Этот процесс Ингарден называет конкретизацией (термин 1931 г.) или объектификацией (1937). Конкретизация обусловливается жанровыми конвенциями, контекстом и вместе с тем развитостью воображения у читателя, его литературным вкусом и т.п. Это динамическая активность: мир произведения достраивается поэтапно, реконструируется по мере восприятия как текста, так и контекстуальных элементов (например, появления экранизаций или театральных постановок). Процесс конкретизации у Ингардена является «условием существования литературы» (с. 5), как подчеркивает Э. Кржановска-Ключевска, и, что особенно важно, имеет две стороны - когнитивную и эстетическую.
Первоначально Р. Ингарден связывал схематичность с двумя верхними слоями произведения (объектов и модусов представления), но затем пришел к выводу, что она присутствует на всех уровнях, хотя именно третий - изображенных объектов - является в этом отношении наиболее эстетически значимым. Так, на уровне звуков конкретизация осуществляется, например, при выборе конкретной интонации, ритмической схемы, мелодики предложения, на уровне значащих единиц - через лексические пробелы и использование таких риторических фигур, как эллипсис, паралепсис, апо-зиопезис и др. Э. Кржановска-Ключевска расценивает эту модификацию тезиса о схематичности как весьма обоснованную и имеющую основание в свойствах естественного языка.
Во второй части статьи исследовательница дает краткий обзор более поздних концепций, опирающихся на эти идеи Ингардена или аналогичных им. Конструктивную и плодотворную критику тезисов Ингардена она видит в работе В. Изера «Акт чтения» (1976)1. Оба автора опираются на сходные феноменологические предпосылки о том, что эстетическая реакция (aesthetic response) -это «диалектическое отношение между читателем, текстом и их взаимодействием» (с. 8). В противоположность теориям рецепции, имеющим дело с реальными читателями, чьи «реакции - свидетельство исторически обусловленного литературного опыта» (там
1 Iser W. The act of reading: A theory of aesthetic response [1976]. - Baltimore; L., 1978.
же), и Р. Ингарден и В. Изер сосредоточены не на эмпирическом, а на абстрактном, идеальном акте конкретизации (у В. Изера - актуализации). Оба автора подчеркивают важность визуального аспекта художественной образности, хотя В. Изер вводит более комплексное представление о гибридных образах, в которых семантическая и изобразительная составляющие смешиваются. Для обоих важна конструктивная роль читателя, достраивающего художественный мир. Однако у В. Изера возникает понятие сверхдетерминации (overdetermination1), позднее разработанное С. Лессе-ром2, как способности читателя достраивать дополнительные смысловые уровни - аллегорические, символические или, в формулировке автора статьи, «метафигуративные интерпретации», на основе тех же пробелов, неполноты, о которых шла речь у Р. Ингардена.
Критика В. Изером некоторых представлений Р. Ингардена во многом определяется эволюцией литературы и критики за годы, прошедшие между написанием их работ. В. Изер, в отличие от польского философа, не расценивает «зияние» (непоследовательность, разрыв в тексте) как эстетический дефект, нарушение полифонической гармонии целого, а, напротив, считает такие моменты эстетически маркированными. Вместе с тем В. Изер, по мнению автора статьи, видимо, все же неправ, когда приписывает Р. Ингар-дену представление об однонаправленности взаимодействия между автором и читателем, которое и критикует. Э. Кржановска-Ключев-ска приводит текстуальные доказательства того, что Р. Ингарден мыслил эти взаимоотношения более комплексно, полностью учитывая роль читателя как сотворца литературного произведения.
Исследовательница находит крайне продуктивным изеров-ский концепт «пропусков» (blanks), отличный от «пробелов» (в англ. - gaps). Пропуски предполагают не заполнение, а рекомбинацию, установление связей между элементами текста. Это понятие позволяет обойти проблему изолированности пробелов друг от друга: все они образуют сеть, «систематически структурирующую текст и направляющую интерпретативный процесс в определенную сторону» (с. 10). Второй важный момент она видит в том, что
1 Смысл слова - иной, чем у Р. Ингардена, фактически это - терминологические омонимы.
2
Lesser S.O. Fiction and the unconscious. - Boston, 1962.
В. Изер критикует имеющую негативные оттенки идею о «прагматической пустоте» фикциональных речевых актов. В. Изер напоминает, что задолго до возникновения «теории речевых актов» Р. Ингарден писал о «квазисуждениях» в литературе. Впоследствии это привело к появлению обширной области литературной теории, которую можно обозначить как литературную прагматику, связывающую референциальные аспекты языка и процессы инференции с эстетическим восприятием литературного текста1.
Далее исследовательница обращается к концепциям, расширяющим ингарденовскую идею пробелов или переводящим ее на иной уровень. М. Фуко рассматривал «разрыв» («границу», «порог») как переход от старого типа дискурса к новому и видел в этих «разрывах» фундамент порождения новых смыслов. П. Де Ман2 ввел категорию «слепых пятен» - не замеченных читателем (даже идеализированным) моментов текстуальной неопределенности, проистекающей из сущностной амбивалентности языковой системы, в которой аллегорическое и изобразительное могут затушевывать друг друга. У. Эко в своей теории «открытого произведения» говорит об «областях свободы», которые предлагаются читателю наиболее комплексными из текстов. Однако открытость в его представлении не предполагает окончательной неопределенности или неограниченных возможностей истолкования. Он обращает внимание на парадоксальность того факта, что любое прочтение одновременно является законченным и незаконченным, поскольку в своей определенности исключает другие возможности. Проблему «неполноты» У. Эко затрагивает в обсуждении онтологических основ художественного мира3, который, по сравнению с возможными мирами модальной логики, кажется сравнительно полным и богатым, но на самом деле беднее реальности. Отсюда проистекает непреодолимое желание читателя достроить его, эпистемологически приближая к собственному опыту восприятия окружающего.
Адаптация логической категории «возможных миров» к задачам литературоведения Л. Долежелом получила всеобщее при-
1 Cm., HanpuMep: Leech G. Language in literature. Style and foregrounding. -
Harlow, 2008.
2
de Man P. Blindness and insight: Essays in the rhetoric of contemporary criticism. - N.Y., 1971.
Eco U. The limits of interpretation. - Bloomington; Indianapolis, 1990.
знание. Не ссылаясь на Р. Ингардена напрямую, Л. Долежел разрабатывает его частное замечание о разных типах неполноты и разграничивает неполноту эпистемологическую (заполняемую с помощью логических рассуждений) и онтологическую (принципиально не поддающуюся заполнению исходя из данных текста)1. Он также вводит понятие «функции насыщенности», характеризующей соотношение в произведении определенных, эпистемологически неопределенных и абсолютно неопределенных фактов.
С ингарденовскими «пробелами» исследовательница сопоставляет и категорию «легкости» И. Кальвино - искусства умолчаний, краткости, ускоренного повествования, связанного с «поэзией невидимого, бесконечных и не предугадываемых возможностей», «поэзией пустоты» (цит. по: с. 14).
Однако ни сам Р. Ингарден, ни вышеупомянутые авторы не поставили вопрос, откуда берется эта неполнота в языковых и эстетических объектах. Попытки найти ответ были сделаны учеными, работающими на стыке литературоведения и когнитивных наук. Исследовательница отмечает работу Э. Спольски «Лакуны в природе»2, где источники неполной текстуальной определенности связываются с модулярной структурой человеческого сознания. Другой вариант представлен в книге П.Б. Армстронга3, создавшего «феноменологически ориентированную нейроэстетическую модель восприятия литературных произведений». «Он рассматривает процесс чтения как игровую активность, в основе которой лежит глубоко укорененное в человеческом мозге и сознании антитетическое устремление. С одной стороны, он стремится к достижению гармонии через процесс интерпретации как внутренне согласованного конструирования, заполнения пробелов - вполне в согласии с ин-гарденовским идеалом эстетически прекрасного, с другой - он жаждет возбуждающего эффекта, создаваемого непредсказуемыми, дефамилиаризирующими разрывами в информации, которая поступает в него для обработки» (с. 15).
1 Dolezel L. Fictional worlds: Density, gaps, and inference // Style. - DeKalb, 1995. - Vol. 29, N 2. - P. 201-214.
2
Spolsky E. Gaps in nature: Literary interpretation and the modular mind. - Albany, 1993.
Armstrong P.B. How literature plays with the brain: The neuroscience of reading and art. - Baltimore, 2013.
Сама Э. Кржановска-Ключевска рассматривает концепт пробелов в общефилософском ключе. Представление об абсолютной пустоте, восходящее к Демокриту, с психологической точки зрения всегда виделось пугающим (horror vacui). Поэтому еще с аристотелевских времен возникла идея о постепенном заполнении пустоты, которое обусловливается самим существом материи («природа не терпит пустоты»), и на фоне идеи абсолютной пустоты появилось понятие о пустоте неполной, не окончательно пустой. Здесь исследовательница проводит параллели с некоторыми идеями буддийской философии и современной физики. Именно в этом метафизическом устремлении к заполнению пустого она находит фундамент для отмеченного еще Р. Ингарденом читательского желания восполнить текстуальные пробелы в процессе эстетического восприятия.
«Феномен неопределенности - как в языке, так и в когниции -завораживающий диалектическим взаимодействием того, что дано и что не дано, наложенными друг на друга в напряженном диалоге, до сих пор остается не до конца исследованной темой. Именно Р. Ингардену принадлежит заслуга открыть длительную дискуссию относительно онтологической, эпистемологической и эстетической неполноты в литературе и искусствах, которая за прошедшие десятилетия стала предметом междисциплинарного интереса» (с. 18).
Е.В. Лозинская
2017.04.006. МЛ. ГАСПАРОВ. О НЕМ. ДЛЯ НЕГО: СТАТЬИ И МАТЕРИАЛЫ / Сост., предисл. Акимовой М., Тарлинской М. - М.: Новое литературное обозрение, 2017. - 720 с.
Ключевые слова: М.Л. Гаспаров; О. Э. Мандельштам; М.А. Кузмин; С.Я. Маршак; Пиндар; экспериментальный перевод; филология; верлибр; теория поэтического перевода; «Форель разбивает лед»; английская баллада.
Реферируемое издание - о жизни и творчестве выдающегося отечественного филолога Михаила Леоновича Гаспарова (19352005) - состоит из нескольких разделов. В первом помещены тексты самого Гаспарова, в том числе впервые публикуются его статьи о сборнике О.Э. Мандельштама «Камень», подготовленные для «Мандельштамовской энциклопедии», приведены переписка Гас-парова с Ю.М. Лотманом по проблемам стиховедения, письма к
