CC BY
61
Затем он был помещен в богадельню, а после второго удара в 1925 г. при помощи родственников Сергей Михайлович был отправлен в Париж. Его жена осталась в России и вскоре заочно развелась с ним и вышла замуж за Сергея Есенина. Сухотин узнал об этом спустя время, из газет. Это известие сильно ухудшило и без того плохое состояние больного. Последние дни жизни С.М. Сухотин провел в доме Ф.Ф. Юсупова, где скончался 4 июня 1926 г.
Подводя итоги, С.М. Свидзинская отмечает изменения нравственного самоопределения героя ее исследования. В предреволюционную эпоху С.М. Сухотин разделял ценности патриотизма и офицерства, патриархальной семейственности, христианской нравственности. «Убийство Г.Е. Распутина стало кульминационным моментом фронтовой биографии С.М. Сухотина и его ответом на нравственный вызов времени... В период революционных событий входила личность с четкой внутренней индивидуализацией на традиционной дворянской и офицерской морали и обостренными офицерскими мотивациями служить на благо Родины. Именно эти две личностные тенденции и предопределили первую реакцию С.М. Сухотина на революцию, которую он и его семья считали временным явлением» (с. 276-277). Нежелание С.М. Сухотина адаптироваться к новым условиям, к бюрократическим реалиям на службе привело к судебному обвинению. Личный кризис (потеря семьи), осознание полной несовместимости с советской властью, тюремное заключение, ожидание смертной казни, сменившееся смягчением наказания, а потом и освобождением привели С.М. Сухотина к нравственному кризису. Он был вынужден выработать у себя «двойную мораль», отказаться от деятельности на благо государства, личные интересы ограничить сферой семьи. Это хоть и противоречило его прежним нравственным установкам, но помогало выживать в агрессивной среде революционной России.
Ю.В. Дунаева
2017.03.021-022. А.И. ДЕНИКИН, А.В. КОЛЧАК: МИРОВОЗЗРЕНИЕ, ПРИНЦИПЫ ПОЛИТИКИ. (Сводный реферат). 2017.03.021. ПУЧЕНКОВ А.С. Национальная политика генерала Деникина, (весна 1918 - весна 1920 г.) . - 2-е изд., испр. и доп. -М.: Научно-политическая книга, 2016. - 399 с.
2017.03.022. ШМЕЛЕВ А.В. Внешняя политика правительства адмирала Колчака, (1918-1919). - СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2017. - 266 с.
Ключевые слова: А.И. Деникин; А.В. Колчак; внешняя политика; национальная политика; борьба с большевизмом.
Национальная и внешняя политика правительств А.В. Колчака и А.И. Деникина, по мнению Пученкова и Шмелева, была тесно связана с их общим мировоззрением: с одной стороны, это было следствием идеи «непредрешенчества»1, с другой - стремлением сохранить великую и единую Россию. Кроме того, подобная установка должна была сыграть роль общенационального, объединительного фактора в борьбе с большевиками и выдвигалась в качестве противовеса их внешней политике. В связи с этим национальному вопросу отводилась второстепенная роль, поскольку рост национального самосознания белогвардейцы рассматривали в большей степени именно как дурное наследие большевизма.
Авторы разделяют мнение историков, которые считают, что такие лидеры Белого движения, как Колчак и Деникин, «сохраняли психологию "служения", а не "узурпации"». Они воспринимали свою власть как тяжкий крест и в рамках старой русской военной традиции рассматривали армию как внепартийную организацию.
В монографии А.С. Пученкова (021), состоящей из введения, четырех глав и заключения, рассматривается национальная политика генерала А.И. Деникина (весна 1918 - весна 1920 г.) на территориях Юга России. В книге затрагиваются такие проблемы, как взаимоотношения добровольческой администрации с Польшей и Финляндией, государственными новообразованиями Закавказья, горскими народами Северного Кавказа, украинскими сепаратистами, еврейским населением Юга России.
В историографии, отмечает Пученков, деятельность лидера южнорусского Белого движения А.И. Деникина оценивается неоднозначно. Традиционно в мемуаристике, а вслед за ней и в научной литературе принято показывать Деникина как личность недоста-
1 Основной принцип политики Белого движения во время Гражданской войны. Только после победы над большевиками Учредительное собрание должно было решить вопросы и государственного устройства, и дальнейшего развития страны.
точно решительную. Советские историки иронически писали о «царе Антоне», о том, что «на всей деятельности и взглядах Деникина лежала печать провинциализма». Пученков придерживается точки зрения тех исследователей, которые считают, что по крайней мере на первом этапе своей деятельности в качестве фактического диктатора подвластных ему территорий Деникин нес свою ношу с достоинством, проявив качества опытного политика и способности полководца. Это не исключает того, что он порой проявлял неприемлемые для условий Гражданской войны «либерализм» и «политическую маниловщину». По мнению Пученкова, это скорее свидетельствует об исключительном и не всегда характерном для российских правителей чувстве исторической ответственности перед страной и народом за последствия своей политики. Вместе с тем генерал был убежден в том, что его пребывание у власти является следствием исключительно деструктивных по своему характеру обстоятельств, а сам он к власти не готов и несет свой крест лишь временно, исполняя свой долг. Ставший политиком поневоле, Деникин понимал свою задачу просто: необходимо уничтожить большевиков - врагов и предателей России, а также не допустить распада страны. Из этих соображений он исходил и в оценке национального вопроса, который резко обострился после Февральской революции, когда усилились национальные движения на окраинах бывшей Российской империи (021, с. 45). Таким образом, пишет автор, зарождение Белого движения происходило в период так называемых «национальных революций», когда окраины стихийно откалывались от традиционного великорусского центра.
Руководители белых армий исходили из позиций «непредре-шенчества», поскольку наряду с другими вопросами (в частности, о форме правления России после окончания Гражданской войны) он был отнесен к разряду «первостепенных», а не «первоочередных» (там же, с. 74; 022, с. 221). Разумеется, по мнению Пученкова, они рассчитывали на то, что после освобождения страны от остатков большевизма эта проблема отпадет сама собой и в крайнем случае можно будет с позиции силы диктовать свои условия «окраинным образованиям» (там же, с. 32).
Интернационализму большевиков противопоставлялся государственный национализм белых, ставший ключевой идеей Белого
движения. Там, где большевики говорили о самоопределении наций, белые говорили об «изменническом сепаратизме».
Лозунг «единая и неделимая Россия» стал для Белого движения основополагающим. Сепаратизму окраин, на которых и базировались антибольшевистские силы, противопоставлялась концепция государственного единства России. И Шмелев, и Пученков подчеркивают, что только лозунг государственного единства России мог в тот момент привлечь под знамена Белой армии новых единомышленников. Однако такая политика проводилась прямолинейно, не учитывался расклад сил на местах, особенности времени и обстоятельств.
Хотя национализм белогвардейцев играл огромную роль в формировании идеологии Белого движения, однако он не предполагал этнической исключительности. Деникин и его окружение, полагает Пученков, стремясь сохранить осколки бывшей Российской империи, готовы были дать окраинам широкую национальную и культурную автономию, но, конечно, в рамках единого государства. Тем не менее даже с казачьими образованиями отношения дени-кинцев складывались чрезвычайно сложно, несмотря на то что Дон и Кубань пополнили их ряды многочисленными добровольцами.
Не могло не сказаться на взаимоотношениях деникинцев с новыми государственными образованиями в Закавказье и на Украине и то, что все они положили в основу своей идеологии агрессивную русофобию и отрицали позитивный опыт в период недавнего пребывания в империи. Кроме того, пишет Пученков, эти государственные новообразования рассчитывали и на то, что затягивание в России Гражданской войны является гарантией сохранения их государственной независимости. Сильная, «великая, единая и неделимая Россия» казалась им в этой связи опасной угрозой самому факту существования их независимой государственности. К тому же их опасения усугублялись той неопределенностью, которая сохранялась в вопросе их признания со стороны правительства Деникина в течение всего 1919 г. - года наивысших успехов белых армий в Гражданской войне.
И хотя рост национального самосознания рассматривался де-никинцами исключительно как дурное последствие большевизма, для некоторых территорий делалось исключение, например в отношении Польши. Но именно с ней, по мнению Пученкова, Дени-
кин не сумел выстроить должным образом свою политику. Признавая ее право на независимость, он все же не находил возможным согласиться на дальнейшие территориальные уступки для Польши. Несомненно, считает автор, на итог кампании 1919 г. повлияло и то, что Деникин не сумел договориться с Ю. Пилсудским. Завершение же советско-польской войны 1920 г. позволило Красной армии ускорить разгром уже преемника Деникина - генерала Врангеля. Анализируя эти события в 1937 г., Деникин не преминул возложить ответственность за поражение Белой армии на Ю. Пилсудского и предрекал, что стратагема маршала Пилсудского обернется тем, что «Гитлер в решительный момент использует ее в отношении Польши так, как Пилсудский применял ее некогда в отношении России...» (021, с. 65).
Особенно болезненно воспринимали деникинцы даже само намерение отделения от России Прибалтики, Закавказья, Финляндии. Однако реально повлиять на ход событий на окраинах России деникинцы практически не могли, а в ряде случаев не хотели. Например, признание государственной независимости Финляндии, несомненно, усилило бы антибольшевистский фронт. Юденич и Колчак предпочитали отложить решение этого вопроса до созыва Всероссийского учредительного собрания. Деникин также не спешил с подобным признанием, и это в то время, когда независимость Финляндии уже фактически была признана советским правительством. В немалой степени, по мнению Пученкова, такому восприятию событий способствовало и то, что все руководители Белого движения плохо были знакомы с общеполитическим положением дел в Финляндии, где на белых смотрели как на врагов ее государственной независимости, к тому же стремящихся втянуть финнов в войну с большевистской Россией. Между тем «антирусские настроения активно культивировались в финской печати, называвшей русских клопами, саранчой и обвинявшей беженцев в том, что они объедают давшую им приют страну» (там же, с. 77).
Что касается отношений с Белоруссией, Украиной и Бессарабией, то даже намеки на предоставление им независимости дени-кинцами категорически отметались. Теснейшая языковая, культурная и историческая близость не позволяли белогвардейцам рассматривать эти народы иначе как в неразрывном государственном единстве с Россией. Если Белоруссия находилась слишком да-
леко от театра военных действий Добровольческой армии, то на Украине развернулись главные события.
Легкость падения и Центральной рады, и гетмана Скоропад-ского, и петлюровской Директории убеждали деникинцев в искусственности украинского сепаратизма, и они упорно не желали признать, что его рост стал очевидной данностью. Если в 1918 г. А.И. Деникин сознательно избегал контактов с гетманским режимом и его украинскими ставленниками, а украинский сепаратизм воспринимался им исключительно как следствие австро-германских интриг, то в 1919 г. те или иные формы отношений с ультранационалистами-петлюровцами стали неизбежны, хотя деникинцы пытались вести переговоры с позиции силы, а сам Деникин считал союз с Петлюрой позорным и недопустимым.
Пученков разделяет мнение историков, которые считают, что Деникин был единственным лицом из всех претендовавших в годы Гражданской войны на власть на Украине, кто не сделал никаких уступок местным националистам; однако нигде, полагает он, ошибки и просчеты добровольческой администрации не прослеживались столь явно, как на Украине (021, с. 209). Одной из таких ошибок в политике белогвардейцев на Украине стала русификация и, соответственно, деукраинизация края. Но уже не ошибкой, а позором Белой армии стали еврейские погромы. Они не только вредили популярности белых в глазах Запада, давали убедительные доводы для красной пропаганды, являлись фактором разложения армии, но и демонстрировали всему миру несостоятельность белых как государственной власти (там же, с. 339).
Еврейские погромы, пишет Пученков, были обычным явлением на Украине и до появления белогвардейцев. Вступление добровольцев в «черту еврейской оседлости» летом-осенью 1919 г. усугубило ситуацию чрезвычайно. По его мнению, основной причиной «экстремальности» погромов 1919 г. была война. Значительная часть общества превратилась в деклассированных элементов, потерявших человеческий облик. Не случайным было и обидное прозвище, которым обыватели наградили армию Деникина, -«грабьармия».
В то же время Пученков считает несправедливым обвинения непосредственно Деникина в «зоологическом антисемитизме», ксенофобии или же ультранационализме. До революции, пишет
автор, он придерживался достаточно либеральных взглядов и в целом благожелательно относился к еврейству. В немалой степени этому способствовала и та многонациональная среда, в которой он вырос. Однако революция резко изменила многие прежние убеждения. Генерал оказался в значительной степени подвержен традиционным среди кадрового офицерства взглядам, усматривавшим в российской революции еврейский след. Антисемитизм был принят им на вооружение как инструмент политической борьбы. Вместе с тем бытовой антисемитизм Деникина, считает Пученков, отнюдь не означал, что генерал сознательно потворствовал погромщикам. Более того, А.И. Деникин принимал решительные меры по обузданию бесчинствующих белогвардейцев. Однако попытки отдельных представителей Добровольческой армии бороться со зверским характером, который приобрела Гражданская война, полагает автор, оказались бессильны. Армия была деморализована бесконечным кутежом, «самоснабжением» и откровенным разбоем (021, с. 329).
Что касается взаимоотношений деникинцев с государственными новообразованиями Закавказья, то они, как отмечает Пучен-ков, складывались для южнорусского Белого движения очень непросто. Причин этому было много, в том числе и то, что и правительства Закавказья, и белые относились друг к другу с предубеждением. Цели сторон изначально были диаметрально противоположными. Привыкшие мыслить категориями традиционного армейского единоначалия, белогвардейцы с трудом привыкали к необходимости проведения гибкой и не всегда честной дипломатии. Особенно трудно это давалось по-военному прямолинейному А.И. Деникину. Резкий, не всегда сдержанный генерал так и не научился говорить с «инородцами» (там же, с. 337).
Найти общий язык было действительно трудно. Так, в основу политики Грузии (как и практически всех других новообразований) была положена откровенная русофобия, и деникинцы с самого начала воспринимались грузинскими политиками как возможные противники самой идеи независимой грузинской государственности. При этом, по мнению Пученкова, отношение к русскому населению в Грузии было двойственным: если простой народ в целом хорошо относился к русским, то правительство ориентировалось на большевиков (там же, с. 106).
В то же время, считает автор, напряженность обстановки усугублялась тем, что в Аджарии и Абхазии крайне нетерпимо относились к территориальным посягательствам Грузии, а абхазы и аджарцы с ненавистью относились и к самим грузинам, и к грузинскому правительству. В свою очередь Деникин был уверен, что Грузия жила исключительно «русским наследием» и не могла проводить самостоятельную внешнюю политику.
Непросто складывались и отношения с Азербайджаном, не скрывавшим своего неприятия «московских черносотенцев», т.е. белогвардейцев. В то же время, по мнению Пученкова, нельзя утверждать, что правительство Азербайджана вело какую-то русофобскую политику или торопилось с национализацией делопроизводства и образования, как это происходило на Украине или в Грузии. Для понимания ситуации в Азербайджане, полагает автор, надо учитывать фактор интервенции. Власти Азербайджана, изначально ориентировавшиеся на турок, в значительной мере способствовавших возникновению азербайджанского сепаратизма, после оккупации Баку англичанами резко изменили свою политику. Стало намечаться тяготение к достижению гражданского согласия, к разделению власти между представителями коренных национальностей Азербайджана и русской диаспоры. Однако, считает Пучен-ков, и азербайджанское, и грузинское правительства в 1919 г. в большей степени были готовы пойти на уступки большевикам, чем белым, опасаясь того, что победа Деникина приведет к неминуемой ликвидации национальных государств Закавказья, тогда как большевики воспринимались националистически настроенной частью Закавказья в качестве естественного союзника (021, с. 163).
К Армении деникинские власти, пишет Пученков, относились достаточно благожелательно, полагая, что армяне воспитаны на уважении к русской культуре и всесторонняя помощь им станет залогом «поддержки и усиления русофильских тенденций» в регионе, а также в деле пропаганды идей Добровольческой армии в Закавказье. В действительности же армяне были настроены отнюдь не так лояльно, крен их политики менялся в зависимости от обстоятельств. Армянское население определенно тяготело к России, выказывая сильную ненависть к Грузии и Азербайджану. Такое положение автор объясняет исключительно неблагоприятной для самого существования армянского народа ситуацией, и, по его
мнению, реальную помощь армянам могла оказать только Добровольческая армия. «Союз с Арменией был, как признавал Деникин, обоюдовыгоден: получая от администрации добровольцев действенную помощь, армяне в значительной степени усмиряли воинственный пыл Грузии и Азербайджана» (021, с. 141-142).
Наибольшее затруднение у белых вызывали взаимоотношения с народами Северного Кавказа, который Деникин стремился сохранить в составе России. Причудливое переплетение межнациональных противоречий, устоявшихся столетиями традиций, нерешенность аграрного вопроса, стремительный рост национального самосознания малых народностей, искусственно подогреваемый большевиками, и, конечно же, религиозный фактор - все это предопределило размах борьбы на горском Северном Кавказе и ее остроту. Горцы не были психологически готовы к тому, чтобы принять власть белых, ассоциируемую ими с самодержавием, а значит, и с их смертельным врагом - казачеством. Добровольцы не смогли прочно закрепиться в регионе и не смогли найти союзников в лице горских народов. Стремление горцев к независимости от Добровольческой армии совпадало с намерениями правительств Азербайджана и Грузии, которые пытались использовать горцев в качестве орудия борьбы с «деникинской опасностью».
Что же касается позиции интервентов (в Закавказье это были англичане) по отношению к армии Деникина, то, по мнению Пу-ченкова, она не может быть охарактеризована каким-то определенным образом, так как, претерпевая изменения, эволюционировала то в сторону признания существования независимых государств Закавказья и определяющего влияния Англии в экономической жизни нефтеносных районов и вообще всего Каспия, то, напротив, делалась ставка на Деникина как основного партнера Великобритании в регионе. Сам генерал считал политику Англии «своекорыстной» и направленной на то, чтобы стать главной силой и верховным распорядителем судеб Кавказа. Естественно, что такая позиция Англии порождала многочисленные конфликты между белыми и интервентами (там же, с. 338).
В целом же, оценивая отношение лидеров Белого движения к национальному вопросу, авторы отмечают, что ни Деникину, ни Колчаку не удалось умело провести свою национальную политику. И если красные, сделав в период Гражданской войны ставку на союз
со вчерашними «инородцами», сумели в целом заручиться их поддержкой и деятельной помощью, проявив куда большую гибкость, чем их противники, то усилия белых в этом направлении оказались безрезультатны, что во многом предопределило их поражение (021, с. 341).
Вместе с тем изначальный ориентир Деникина на союзников предопределил очевидное: без поставок союзников и интервенции белое движение никогда бы не приобрело таких масштабов, в то же время интервенция пробудила в русском народе решительное неприятие. В любом случае интервенция способствовала не только эскалации Гражданской войны, но и созданию негативного образа Белого движения в глазах населения. В то же время, не теряя надежду на победу, и Колчак, и Деникин понимали интервенцию и помощь снабжением как меры, приближающие их победу.
Степень участия интервентов в Гражданской войне в России, отмечают и Пученков, и Шмелев, не везде была одинаковой: если на востоке, севере (здесь возникновение фронта Гражданской войны было вызвано именно действиями интервентов) и северо-западе можно говорить об их доминировании в отношениях с белым командованием, то на юге России, несмотря на громадную военную помощь, полученную в годы Гражданской войны Белыми армиями, главнокомандующие стремились к осуществлению политики, выражающей сугубо русские интересы (там же, с. 28; 022, с. 149). Самым неуступчивым и независимым от интервентов из всех вождей Белого движения был Деникин, для которого было «неприемлемым обращение» с ним, как «с колониальными бутафорскими туземными властителями» (там же, с. 19).
В работе А.В. Шмелева, состоящей из введения, трех глав и заключения, анализируется внешняя политика правительства адмирала А.В. Колчака, рассматриваются взаимоотношения правительства Колчака с иностранными державами через призму трех главных направлений его внешнеполитической деятельности: международного признания правительства, иностранной помощи Белому движению и сложного вопроса об отношениях с новообразованными государствами на территории Российской империи.
Исследование ограничивается в основном периодом с ноября 1918 по январь 1920 г. В отдельных случаях автор обращается к
предшествующему времени, включая период существования Директории.
А.В. Шмелев считает, что, несмотря на зависимость от союзников, Колчак вел свою собственную внешнеполитическую линию, на которую значительно больше влияли внутренние группировки и политические силы, чем внешние. Боязнь связать руки России чрезмерными уступками пронизывала всю политику Омска. Это проявилось и в реакции на предложение мирной конференции на Принцевых островах, и в отношении к плану Нансена накормить Россию, и в вопросе о переговорах с Финляндией и прибалтийскими государствами.
Фактически, по мнению Шмелева, это была выжидательная тактика, которая объяснялась непониманием того, чего хотят союзники, которые не имели единой позиции, а их политика подвергалась частым изменениям. К тому же при всей своей враждебности к большевизму союзники в целом не проявляли и особой симпатии к белым в 1918-1919 гг. (022, с. 148). Между тем, подчеркивает Шмелев, для белогвардейских правительств, выступивших против Советской власти, фактор признания их Западом был фактически единственным шансом на продолжение борьбы. Важность признания как способа подчинить себе различные группировки на территории России вполне осознала уже и Директория, которая, называя себя всероссийской властью, тем самым хотела положить конец местному сепаратизму. Считая себя легитимной наследницей Учредительного собрания, она стремилась использовать признание, чтобы закрепить за Учредительным собранием верховную власть до окончательного установления будущей формы правления в России.
После ноябрьского переворота 1918 г., когда была свергнута Директория, задача признания омского правительства всероссийским, безусловно, стала одной из важнейших для А.В. Колчака. От ее положительного решения зависело многое: признание территориальной целостности государства, размораживание старых кредитов Временного правительства и открытие новых, возвращение русского имущества, попавшего в руки немцев, а от них к союзникам (золото, суда торгового флота, оружие и прочие запасы). Тесно связанными с признанием оказались также вопросы преемственности политики и прав (незыблемость договоров императорского и Временного правительств, которые признаются не только омским
правительством, но и союзниками), равноправия в отношениях с другими государствами, внутрироссийской сплоченности, официального статуса и положения представителей омского правительства (в частности, за рубежом) и их полномочий вести переговоры и производить закупки вооружения и снабжения в различных государствах. Для Колчака признание мыслилось и как средство стабилизировать положение правительства внутри страны - оно облегчило бы борьбу с неподчинением дальневосточных атаманов и с сепаратизмом окраинных народностей.
Однако слабость Директории для Запада становилась все более очевидной. Союзники медлили с признанием, обнадеживая лишь обещаниями поддержки. Фактически, полагает Шмелев, белые обманывали себя тем, что признание соответствует пожеланиям союзников. В Омске продолжали считать, что Запад поможет белым в первую очередь из-за боязни большевизма. На самом деле, многие на Западе опасались восстановления старого режима в России больше, нежели победы большевизма. Значение большевизма еще не было осмыслено на Западе, в то время как ту великую единую Россию, за которую ратовали Колчак и Деникин, на Западе хорошо себе представляли (022, с. 55).
К тому же, пишет Шмелев, признание по-разному оценивалось заграничными представителями России. Некоторые политические деятели (в частности, А.Ф. Керенский, появившийся в Лондоне в то время) обменивались мнениями о пользе признания какого-либо из образовавшихся антибольшевистских правительств. Одни предлагали настаивать на признании союзниками какого-либо одного центра в надежде, что он таким образом укрепится и объединит остальных. Другие, напротив, предлагали поддерживать все центры борьбы, но повременить с признанием, пока они сами не объединятся в активное и жизнеспособное правительство. О нецелесообразности победы Колчака высказывались и радикально настроенные русские эмигранты, в основном эсеры. Наиболее непримиримые принципиально отрицали всякое сотрудничество с Колчаком. «Ни Ленин, ни Колчак» - лозунг обширной группы левых деятелей, включая А.Ф. Керенского, Н.Д. Авксентьева, М. Зензинова, М. В. Вишняка и др. «С другой стороны, представители союзников в Омске покровительствовали различным врагам правительства
Колчака, от эсеров до казачьих атаманов, что фактически ограничивало его влияние на своей же территории» (022, с. 49).
Весеннее наступление Колчака в 1919 г. поставило союзников перед фактом его возможной победы, и только после этого обещания стали более обнадеживающими. Однако для правительства Колчака отношение к признанию несколько изменилось - с одной стороны, признание по-прежнему открывало путь моральной поддержки и материальной помощи, а с другой - считалось унизительным просить признания, так как взятие Москвы должно было окончательно решить вопрос (там же, с. 52).
В свою очередь союзники испугались возможности утверждения в Москве неподконтрольной им власти. Сложность союзнических настроений и отношения к белым, Колчаку и России в это время проявилась и в том, что союзники не имели общих взглядов на развитие событий: США и Франция были настроены против сепаратизма и поддерживали идею единой (федеративной) России. Япония и Англия проявляли склонность к отделению Сибири от России.
Если в политике официальной Англии отмечалась благожелательность к Омску, то Военное министерство страны было настроено к нему враждебно. В Америке все было наоборот - Государственный департамент неизменно поддерживал правительство Колчака, порой вплоть до рекомендации признания, в то время как военные проявляли к нему недружелюбие. Французы поддерживали идеи образования Великой Польши, Великой Румынии, Великой Финляндии - все за счет русских территорий; и если они не благословляли на независимость прибалтийские государства, то только потому, что последние считались нежизнеспособными и могли оказаться легкой добычей для будущей германской экспансии.
Что касается Японии, то милитаристская часть ее политических сил, поддерживающая Семенова, была вынуждена на время отступить перед более умеренными силами, выдвигавшими требования поддержки Колчака, чтобы не остаться ни с чем в случае его признания другими странами. На ситуацию влияло и то, что тогда Японию очень интересовали концессии на Дальнем Востоке, которыми могло распоряжаться лишь законно признанное правительство, поэтому в Японии брали верх те, кто не скрывал заинтересованности в признании Омского правительства. С другой стороны,
США и Франция выступали против таких концессий: США утверждали, что они противоречили принципу равного доступа к богатствам Сибири, а Франция считала, что все сырьевые ресурсы России должны идти на погашение русского долга Франции (022, с. 61).
Успех армии Колчака вызывал у союзников опасение того, что в России может победить реакция. На Западе все настойчивее требовали от Омского правительства гарантии, что новая Россия будет демократической.
Однако для Колчака и тех, кто принял участие в перевороте 18 ноября 1918 г., весь смысл его диктатуры состоял во временном отказе от демократических порядков и в полном подчинении всей общественной и политической жизни Сибири надобностям фронта. Любой маневр в сторону народовластия считался гибельным. По мере продвижения фронта вперед в Омске усиливалась тенденция к «непредрешенчеству» и отметалась всякая мысль о демократизации.
И хотя Колчак и Деникин выступали с заявлениями о гражданских свободах, созыве Учредительного собрания, временности их почти диктаторских полномочий, на Западе им тем не менее не доверяли. Адмиралу Колчаку предлагалось организовать партийную борьбу за успех на выборах в нестабильной обстановке Гражданской войны. Опасения Ллойд Джорджа относительно того, что победа белых может привести к торжеству не демократии, а нового Наполеона, Шмелев считает лейтмотивом всей союзнической политики в отношении Колчака в этот период (там же, с. 63).
Требование союзниками демократизации ужесточали отношение правительства Колчака к независимости окраинных народностей. И Колчак, и Деникин исходили из положения, что большевизм - явление преходящее и любое отступление от территориальной целостности страны ради сиюминутной выгоды неприемлемо (021, с. 7; 022, с. 218).
К государствам-лимитрофам и у Колчака, и у Деникина в этот период сложилось двойственное отношение: победа белых армий означала бы восстановление великой России, и тогда сами лимитрофы были бы заинтересованы не порывать связи с такой Россией по экономическим, торговым, военным и политическим соображениям. Со слабой и разрозненной Россией им не было смысла
связываться. Поэтому лидеры Белого движения оставляли вопрос открытым до созыва Национального собрания, т.е. до победы.
Как и русская армия во время мировой войны, армии Колчака и Деникина зависели от материальной помощи союзников. Проблемы, связанные с этой помощью, трудноразрешимые во время мировой войны, стали во много раз сложнее в Гражданскую. Положение армий Деникина усугублялось еще и тем, что они действовали далеко от промышленных и оружейных центров. Следовательно, зависимость от иностранных поставок становилась фактически абсолютной. Историки оценивают эту помощь по-разному. В этой связи Шмелев напоминает, что для поддержания иллюзии, что союзники приложили все силы к снабжению белых, исследователи часто приводят голые цифры: сколько обещано союзниками, сколько выкуплено белыми и т.п. При этом забывается, что обещания далеко не всегда выполнялись, выкупленное не значит отправленное, отправленное не значит полученное (как в случае с винтовками для Сибири, поставленными в Архангельск), а полученное, в конце концов, отнюдь не значит годное к использованию (022, с. 213).
В результате, пишет Шмелев, белые получили больше обещаний, чем реальной помощи. Для Колчака ситуация усугубилась тем, что с начала августа 1919 г. англичане сосредоточили свою помощь на фронте Деникина, а США так и не развернули снабжение до нужного уровня: к зиме даже вопрос о теплой одежде не был решен. Результат для Шмелева очевиден - босая армия, даже вооруженная новой боевой техникой, столь же небоеспособна, сколь и обутая, но безоружная (там же, с. 213).
Отсутствие кредитов заставляло Омское правительство идти на продажу части золотого запаса, причем на невыгодных условиях. Однако, подчеркивает Шмелев, такая плата считалась предпочтительнее, чем раздавать концессии или торговать территориями.
Таким образом, приходят к общему выводу Шмелев и Пу-ченков, несмотря на все усилия союзников полностью контролировать снабжение белых, последние пытались сохранить самостоятельность как во внутренней, так и во внешней политике. Именно это стремление к самостоятельности во многом предрешило судьбу белых.
В. С. Коновалов
