CC BY
38
В годы Первой мировой войны роль исламского фактора во внутренней политике России значительно возросла, особенно после официального вступления в войну Османской империи. После 1917 г. проблема взаимоотношений государства и ислама в регионе стала существовать уже в рамках иного политического строя и иной государственной идеологии.
В. С. Коновалов
2017.03.019. ТУРКЕСТАНСКОЕ ВОССТАНИЕ 1916 г.: ФАКТЫ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ: Материалы междунар. науч. конф. (Москва, 23-26 мая 2016 г.) / Отв. ред. Петров Ю.А. - М.: ИРИ РАН, 2016. -224 с.
Ключевые слова: Туркестанское восстание 1916 г.; внутренняя политика; традиционное общество; мусульманское общество.
В сборник включены доклады, представленные на Международной научной конференции «Туркестанское восстание 1916 г.: факты и интерпретации», проведенной в мае 2016 г. Отделением историко-филологических наук РАН и Институтом российской истории РАН. Обращение к этой проблеме вызвано не только столетним юбилеем восстания, но и политизацией этой темы в централь-ноазиатских республиках. В своем приветственном слове директор ИРИ РАН Ю.А. Петров отметил, что для «адекватной оценки событий 1916-1917 гг. в Туркестане необходим обстоятельный научный анализ современной историографии и координация усилий в этой области» (с. 13). Однако на постсоветском пространстве научные связи в целом «находятся на весьма низком уровне», что отражается и во взгляде на Туркестанское восстание (с. 14). В некоторых странах, полагает Ю.А. Петров, события столетней давности «иногда трактуются весьма некорректно, очевидно, с претензией на некую собственную исключительность» (с. 12). Президент РГГУ Е. И. Пивовар также отмечает, что в современной региональной историографии «все силы брошены прежде всего на выявление виноватых среди царской администрации» (с. 29). В этом контексте, считает д-р ист. наук Е.М. Кожокин, органично уживается и продолжает культивироваться взгляд на Российскую империю как на «тюрьму народов». Происходит «перенос гиперкритицизма по от-
ношению к современному российскому государству на его исторического предшественника» (с. 19).
Основную причину этого авторы усматривают как в историографических, так и в политических тенденциях на постсоветском пространстве вообще и в Средней Азии в частности. По мнению Е.М. Кожокина, в то время как на Западе «идут похороны так называемого "национального романа"», в постсоветской Средней Азии написание этого «романа» приобрело «чрезмерную императивность» (с. 27). Д-р ист. наук Д.А. Аманжолова (ИРИ РАН) в качестве примера привела Казахстан, где «происходит активная мифологизация истории», а восстание 1916 г. «выступает одним из значимых сюжетов в реконструкции судьбы и памяти как национального страдания» (с. 133). Если в советских учебниках доказывался классовый характер восстания, то в казахских - этноцентричный (с. 134). Одной из главных причин этого Д.А. Аманжолова считает замкнутость научных школ и слабые научные связи между странами СНГ (с. 147).
Важную роль в появлении таких трактовок сыграли основные тенденции в советской, а затем - и в российской историографии. А.Е. Локшин сетует на то, что восстание в Туркестане, сравнимое по масштабам с польским восстанием 1863 г., в советский период оставалось в тени и «не получило должного освещения» в силу идеологических и политических причин (с. 173). За последние 25 лет сделано было также немного. Одна из современных характерных тенденций - «имперский» подход, согласно которому действия правительства по подавлению восстания были вполне адекватными, а иногда - излишне мягкими. Участники восстания характеризуются в работах этого направления как «бандиты» и «бунтовщики», подкупленные немцами и турками для дестабилизации положения внутри России (с. 174). В этом смысле неудивительно, считает д-р ист. наук В.П. Булдаков (ИРИ РАН), что «некоторые политики» используют недостаточно разработанную в науке тему для достижения собственных целей. Это отражение неизбежных процессов «этноконсолидации» и «патриотической мобилизации», характерных для молодых национальных государств (с. 106). Признавая «неизбежность среднеазиатских "национальных романов"», Е.М. Кожокин призвал противопоставить этому всестороннее научное исследование Туркестанского восстания, «чтобы идео-
логи не загнали народы в тупик национальной нетерпимости и вражды» (с. 27). Объективный анализ, полагает В.П. Булдаков, помогает выработать коллективную ответственность и память, прекратить «спекуляции на прошлом» и «сокрытие болезненных фактов ради благостных иллюзий современности» (с. 120).
Одним из основных вопросов, вызывающих политические спекуляции, остается вопрос о потерях в ходе восстания и его подавления. Так, д-р ист. наук Ш.Д. Батырбаева отмечает, что число жертв среди кыргызов находится в прямой зависимости от общего взгляда исследователя на восстание. Традиция «необоснованного преувеличения» была заложена еще в 1933 г., когда председатель СНК Киргизской АССР Ю. Абдрахманов назвал приблизительную цифру в 150 тыс. человек, не считая жертв среди беженцев и дальнейших демографических потерь (с. 38). Эти данные были восприняты как некий «усредненный» вариант, не основанный при этом на конкретных источниках (с. 39). В постсоветских исследованиях эта цифра постоянно росла, однако единственным источником и в 1990-е годы оставались данные военного губернатора Семиречен-ской области А.И. Алексеева, который определял убыль населения по числу кибиток, пересекших во время восстания границу Туркестана с Китаем, - около 38 тыс. кибиток, или 270 тыс. человек. Точные цифры назвать невозможно в силу практического отсутствия метрических данных, недостаточных статистических сведений о крае в это время, а также из-за неконтролируемых пересечений границы. По оценкам самой Ш.Д. Батырбаевой, прямые потери кыргызов не превышали 42 тыс. чел., притом что в киргизских учебниках эта цифра постоянно и необоснованно завышается в 5-6 раз (с. 45).
Дискуссионным остается вопрос и о характере восстания, его причинах и движущих силах. А.Е. Локшин отмечает, что «мы крайне мало знаем о настроениях, целях, думах и задачах, которые ставили сами участники восстания и его лидеры» (с. 177). Из всех докладчиков только д-р ист. наук, проф. Г.С. Жугенбаева однозначно указала на экономические причины восстания: земельный вопрос в Казахской степи «остро стоял» еще в начале ХХ в. Царский указ о мобилизации стал, по ее мнению, поводом, но не основной причиной массовых выступлений (с. 200). С.М. Исхаков к экономическим причинам прибавлял и внешний фактор - Германия
и Турция прилагали, по его мнению, большие усилия к разжиганию восстания среди российских мусульман (с. 103). В этом им активно «помогали» непродуманные и исламофобские действия царского правительства. В целом, считает С.М. Исхаков, выступления в Туркестане по своему характеру были «в гораздо большей степени религиозными, чем национальными... превращаясь все больше в мусульманское восстание» (с. 103). Это была реакция не только на мобилизацию в разгар уборочной кампании, но и на «вторгавшуюся из Европы и России современность» в виде тотальной войны и социально-экономической унификации (с. 103).
Профессор университета Хоккайдо У. Томохито, напротив, обращает внимание на то, что историческая наука не знает документов, «которые конкретно доказали бы, что основным мотивом повстанцев был гнев против царской власти» (с. 77). Томохито призывает «избавиться от наследия советской историографии, которая всячески искала социально-экономические корни событий, пренебрегая их непосредственными причинами» (с. 78). Среди этих «непосредственных» причин Томохито называет международное положение России и борьбу на идеологическом фронте. В условиях информационного «голода» слухи приобретали значение еще большее, чем системная обработка населения вражескими агентами. Во главу угла У. Томохито ставит слухи не о «джихаде» против стран Антанты, а о военных неудачах России. Вывод о том, что «дела у русских совсем плохи», к середине 1916 г. был широко распространен в Туркестане (с. 83). Вследствие этого с появлением указа о мобилизации местное население ясно ощутило глубокое несоответствие слабой административной системы уровню мобилизации, необходимому для всеобщей войны. Почувствовав слабость «русских», местные народы восстали прежде всего из-за своего нежелания более подчиняться слабому.
Со своей стороны В.П. Булдаков полагает, что единого восстания не было в принципе, «скорее это была серия масштабных, но разрозненных бунтов» (с. 106). Той же позиции придерживается канд. ист. наук. Т.В. Котюкова (ИВИ РАН). По ее мнению, восставшие имели разные цели и «не выступили единым фронтом против царской власти» (с. 130). Недостаточно обоснованным выглядит и ограничение восстания рамками Средней Азии. Царский указ 25 июня 1916 г. объявил мобилизацию не только в Туркестане,
но и на Кавказе, однако там выступления не имели таких масштабов. Причины для недовольства были и у коренных народов Севера. В целом Т.В. Котюкова полагает, что более адекватной была бы другая формулировка - «восстания 1916 г. в Азиатской России» (с. 130).
Попытку найти причины восстания в особенностях российского административного механизма предприняла д-р ист. наук И. Е. Бекмаханова (ИРИ РАН). По ее мнению, Петербург стремился к установлению единообразия управления как европейской, так и азиатской частями империи. Помимо большей управляемости это обеспечивало постоянное место во власти наиболее зажиточной части населения и постепенно лишало привилегий местную феодальную аристократию (с. 58). Необходимо было и усиление контроля за кочевым и полукочевым населением. Однако при решении этих задач царское правительство изначально натолкнулось на многочисленные трудности. Приходилось считаться и с фактическим сохранением родоплеменных отношений, и с параллельным существованием традиционных судебных органов (суд биев). На особом положении вплоть до 1916 г. оставалось большинство населения, хотя формально управление им было максимально приближено к российским реалиям (сельское общество - волость -уезд). Формальность этой системы и одновременно живучесть традиционных механизмов взаимодействия наглядно продемонстрировало восстание 1916 г. Несмотря на все усилия по централизации и унификации управления, Туркестан сохранял свою самобытность и привилегии, которых местное население не желало лишаться.
В сборнике также представлены обзоры документов российских архивов о Туркестанском восстании и выдержки из дневника А. Н. Куропаткина о подавлении выступлений. Авторы выражают надежду, что процесс публикации документов «будет способствовать появлению полных и непредвзятых исследований по истории трагических событий 1916 г.» (с. 196).
И. Богомолов
