CC BY
87
США. И если развитию американо-китайских отношений всегда препятствовало военное соперничество из-за опасения, что рост могущества Китая создаст угрозу международной безопасности, то в отношениях с Индией такого сдерживающего фактора нет, напротив, рост индийской мощи воспринимается не как угроза, а как возможность продвижения американских интересов и ценностей в мировой системе. Готовясь к противостоянию с Китаем, США активно инвестируют в Индию, поскольку по мнению вашингтонских стратегов мощная и процветающая Индия будет находится в русле интересов Америки и либерального миропорядка.
Г.Д. Власов
КУЛЬТУРА
2017.02.023-024. КУЛЬТ ИМПЕРАТОРА В ЯПОНИИ. (Реферативный обзор).
2017.02.023. PARAMORE KIRI. Confucian ritual and sacred kingship: why the emperors did not rule Japan // Comparative studies in society and history. - Cambridge, 2016. - Vol. 58, N 3. - P. 694-716.
2017.02.024. RYU DAE YOUNG. Missionaries and imperial cult: Рolitics of the Shinto shrine rites controversy in colonial Korea // Diplomatic history. - Oxford, 2016. - Vol. 40, N 4. - P. 606-634.
Ключевые слова: Япония; синтоизм; культ императора; государственный синто.
Государственный синтоистский культ в Японии - сравнительно популярная тема, которой уже посвящено большое количество работ, но поскольку данное поле исследования не теряет своей актуальности, исследователи находят новые подходы и нераскрытые аспекты.
Кири Парамор (Лейденский университет, Нидерланды), исследователь религиозной и духовной истории Японии (023), пытается на материалах заимствования конфуцианства объяснить отсутствие реальной власти у японских императоров.
Несомненно, конфуцианство и китайская культура в целом оказали существенное влияние на японские представления о государстве и то, как они выражались. Самые ранние японские тексты, первые государственные хроники - «Нихон секи» и «Кодзики» -
многое заимствовали из китайских источников. Если «Нихон секи» почти полностью основано на китайских образцах, то предисловие к «Кодзики», более японифицированный текст, тем не менее почти полностью основано на модели «Уцзин чжэнъи» - танского собрания изящной словесности.
Хроника «Нихон секи» относит первое знакомство японцев с конфуцианским учением к 284 г., когда из Кореи ко двору прибыл конфуцианский ученый Ван И, чтобы стать учителем одного из принцев. Ссылаясь на Питера Корники1, Парамор отмечает, что реально это событие, скорее всего, произошло в 402 г., а возможно, является позднейшим вымыслом2. Но несмотря на достаточно раннее знакомство с конфуцианством, японцы, по мнению автора, никогда не усвоили его в том виде, в каком оно существовало в Китае. И в первую очередь это касается обрядовой, религиозной стороны конфуцианства.
Ритуал в Китае никогда не предполагал реальности, он являл собой образ некоего идеального бытия, которое создавалось в его рамках с целью улучшить не всегда совершенную реальность. Это позволяло, в частности, императорам, которые не являлись биологическими потомками предыдущих представителей династии, все же уподобляться им - благодаря правильно соблюденному ритуалу. То же касалось и новых династий. В Японии же в рамках ритуала император воспринимался как божество и потомок божеств в буквальном смысле, что делало почти невозможным включение в династию новых членов.
Парамор обращается к различным интерпретациям так называемой «Конституции (уложения) семнадцати статей» Сётоку-тайси (условно - 604 г.), наиболее раннего законодательного документа в Японии и чаще всего цитируемого другими авторами как в Средние века, так и в настоящее время. Сам документ носит рекомендательный, а не императивный характер и включает наиболее распространенные конфуцианские и буддийские поучения общечеловеческой значимости. В силу этого «Конституция» легко поддается самым разным интерпретациям. Так, перед и во время Второй
1 Kornicki P.F. The book in Japan: a cultural history from the beginnings to the
nineteenth century. - Leiden: Brill. 1998. - P. 278-279.
2
Приводимые в «Нихон секи» даты и описанные события весьма условны и с трудом поддаются верификации. - Прим. реф.
мировой войны в документе усматривали уникальные японские ценности, а после - напротив, объявляли его содержание универсальным, достоянием всего человечества. Кроме того, выводы исследования часто сильно варьировались в зависимости от политических пристрастий автора, к ней обращавшегося.
Современные исследователи, возможно, несколько приблизились к истине, говоря об общем для Восточной Азии культурном контексте, нашедшем отражение в «Конституции». Даже первая фраза этого текста взята из «Ли цзи»: «Цените согласие и положите в основу [дух] несопротивления»1. Другие отрывки текста позаимствованы из «Лунь юй» Конфуция или «Сяо цзин».
В то же время, несмотря на акцент на мирном управлении, конфуцианство часто служило основой для оправдания завоевания сопредельных народов, поскольку устанавливало иерархию в соответствии с цивилизованностью этносов. Япония в VII в. также ощущала себя цивилизационным центром, окруженным «варварами» (живущими в периферийных частях архипелага).
Парамор обращает внимание на период, когда конфуцианство заимствовалось наиболее интенсивно в Древней Японии: он указывает на то, что культура и умонастроения в эпоху китайской династии Тан (618-907), с которой в Японии брали пример, значительно отличались как от предыдущих, так и последующих периодов истории Китая. Одно из отличий состояло в том, что господство конфуцианства не ощущалось столь явно, буддизм и даосизм во многом выступали наравне с ним. Это в свою очередь сказалось и на восприятии конфуцианства в Японии: при заимствовании оно пришло наряду и одновременно с буддизмом и даосизмом.
Раннее японское законодательство восходило к танским кодексам и во многом повторяло их. Самое серьезное отличие, однако, относилось к культу государя. Танские кодексы устанавливали проведение императорских ритуалов в одном из двух храмов: Предков или Неба. Такое разделение не было нововведением эпохи Тан, а восходит по меньшей мере к Поздней Хань. Таким образом, легитимация, восходящая к культу Неба, и культы правящей дина-
1 Цит. по: Конституция Сётоку (604 г. н.э.) / Пер. К.А. Попова // Народы Азии и Африки. - М., 1980. - № 1.
стии были отделены друг от друга пространственно. Это облегчало переход от одной династии к другой. В кодексах предполагалось, что это был централизованный культ с меньшими по статусу храмами Неба и Предков в каждой из провинций.
В Японии не было разделения между абстрактным культом Неба и культом предков императора. Раздельное отправление этих ритуалов происходило только дважды за всю историю Японии (в правление государя Камму в 785-787 гг.). Хотя терминология соответствующих законов была также позаимствована из китайских источников, конкретное наполнение ритуала осталось японским.
«Небесные и земные божества» обозначали не разные категории конфуцианских божеств, а всех в совокупности японских божеств ками, деление было условным. Только один из государственных ритуалов (тосигои-но мацури) должен был совершаться одновременно в разных святилищах по всей стране дважды в год, как китайские государственные ритуалы, при этом к IX в. он фактически перестал осуществляться. Прочие же государственно установленные обряды совершались в одном, изредка в двух святилищах. При этом государственный культ в Японии не воспроизводил ни одного конфуцианского ритуала.
Националисты обычно настаивали на том, что конфуцианская обрядовость не прижилась в Японии в силу того, что эта ниша была уже прочно занята синтоистским государственным культом. Однако это также не совсем верно, поскольку и то, что преподносится как государственный культ и отображено в законодательных сводах, сложилось незадолго до этого, вероятно, в конце VII в. и было еще довольно рыхлым образованием, искусственно соединившим ритуалы различных местных культов с фокусом на родовом божестве императорского рода. Конфуцианские ритуалы совершались в Японии в академии Хаяси, но это были крайне ограниченные мероприятия, да и основной целью академии дайга-ку и провинциальных школ была, главным образом, образовательная, а не религиозная функция. Впрочем, и эти образовательные заведения довольно скоро пришли в упадок.
Рю Дэюн (024) исследует особенности функционирования государственного синто в Новейшее время, а именно - в колониальной Корее.
В колониальный период Япония пыталась распространить на колонии культ государственного синто. Хотя заявлялось, что ритуалы, привносимые в Корею и на Тайвань, носят не религиозный, а «государственный» (светский) характер, по содержанию они отчетливо повторяли то, что представляли собой синтоистские ритуалы и восходили к архаическим верованиям.
Государственный культ синто был организован вскоре после Реставрации Мэйдзи. Главным объявлялось святилище Исэ, в подчинении которому находились региональные храмы. Каждая семья была приписана по территориальному принципу к какому-либо из храмов, а также была обязана хранить дома частицу божественного духа из святилища Исэ (тайма). После присоединения неяпонских территорий государственный синто стал искусственно насаждаться и там: в 1925 г. в Сеуле было сооружено Тёсэн-дзингу (т.е., святилище высшего разряда), а к моменту капитуляции всего в Корее было 1140 синтоистских святилищ (024, с. 609).
В самой Японии по-настоящему широкую популярность государственное синто завоевало только после военных успехов Японии на рубеже Х1Х-ХХ вв., а в период Тайсё, относительно благополучный с внешнеполитической и экономической точки зрения синто уже не вызывал такого интереса. Но и власти тогда не очень настаивали на проведении этих ритуалов. Однако после вступления на престол государя Сёва (1926) Япония вступила в менее благоприятную эпоху, период отмечен нарастанием милитаристских настроений и как следствие повсеместным насаждением государственного культа.
Необходимо отметить, что в Японии не было единого подхода к государственному синто в период Сёва. Многие из колониальных чиновников в Корее, к примеру, сами не посещали эти ритуалы, считая их анахронизмом. Но в обществе синто все же насаждался активно. Так, с 1932 г. во всех школах Кореи стало обязательным участие в синтоистских ритуалах первого числа каждого месяца. Это привело к серьезным разногласиям между миссионерами, руководившими школами, и властями.
На первых порах, пока распространение государственного культа было в ведении местных властей, по договоренности с миссионерами существовали некоторые послабления для учеников протестантских школ: их посещение либо проверяли не очень стро-
го, либо разрешали им не совершать поклонов по направлению к божественным объектам. Но позже с усилением стремления к консолидации центральные власти взяли дело в свои руки и потребовали, чтобы все ученики, независимо от школы, участвовали в ритуалах. Наказание было строгим, включающим даже тюремное заключение, а миссионеров, которые не были согласны отпускать учеников на эти церемонии, депортировали.
Христианские миссионеры стали одними из главных, кто сопротивлялся насаждению государственного синто. Протестанты появились на территории Кореи сравнительно рано, задолго до японской аннексии, и поначалу новые власти их терпели и в какой-то мере поддерживали, поскольку не хотели портить отношений с США, а несколько позже также и потому, что в них видели способ противостоять распространению коммунистических идей.
Считалось, что миссионеры могут создать благоприятное впечатление о японском колониальном режиме за рубежом, в первую очередь в США, поскольку оттуда происходило 70% проповедников. За американцами по численности следовали британцы (25%) (024, с. 616). Миссионерские школы стали первыми современными образовательными учреждениями на территории Кореи и продолжали функционировать и в период японской колонизации. В 1923 г. на полуострове действовали 920 начальных и 54 средние школы, в которых училось 58 017 и 7816 детей соответственно (024, с. 612). В 1936 г. генерал-губернатор Угаки Кадзусигэ даже дал обед в честь двоих миссионеров, которые прибыли на полуостров с инспекцией для выяснения вопроса с посещением государственных синтоистских обрядов учащимися христианских школ.
Миссионеры, в свою очередь, также изначально позитивно воспринимали японское продвижение, считая, что Япония прольет свет цивилизации на отсталую Корею. Те же, кто сочувствовал корейскому народу, не предпринимали никаких активных действий для поддержки антиколониального движения. Отдельные миссионеры даже полагали, что участие в государственных ритуалах необходимо поощрять.
Миссионер Мак-Кьюн из Южной Дакоты был даже специально приглашен в Корею будущим премьером Сайто Макото, поскольку был известен своим противостоянием коммунизму на родине (024, с. 619). При этом надо учитывать, что коммунистическое
движение с самого начала было тесно сопряжено с антиколониальным и находилось под сильным влиянием советских агентов.
Японские власти рассматривали школьное обучение как один из главных инструментов интеграции корейцев в японское общество, возлагая большие надежды на молодое поколение. Закон об образовании 1915 г. по сути ставил миссионерское образование вне закона, поскольку исключал из этой сферы любые религиозные элементы. Директоров миссионерских школ колониальные власти стали de facto воспринимать так же, как директоров общих школ, предъявляя им аналогичные требования.
Активнее других с колониальными властями сотрудничало руководство Методистской церкви в Корее. Католические миссионеры и священник Канадской объединенной церкви поначалу неохотно, но все же приняли японскую интерпретацию синтоистского ритуала как нерелигиозного. Представители австралийской Пресвитерианской церкви пытались проявлять гибкость: они оставляли посещение церемонии на усмотрение самих учащихся и предлагали им во время государственных ритуалов молиться христианскому богу. Вскоре, однако, посещение стало строго обязательным, а молитвы несинтоистским божествам во время обрядов были запрещены, и австралийцы были вынуждены закрыть свои школы.
Что касается католической церкви, она в итоге склонилась к официальной позиции Токио и подтвердила, что рассматривает посещение святилищ как акт патриотизма или образовательное мероприятие, не имеющие религиозного значения. В данной ситуации нелегко пришлось американской дипломатической миссии, которая должна была лавировать между сравнительно дружественными на тот момент отношениями с Японией (которые, впрочем, уже начали осложняться) и поддержкой миссионеров из собственной страны. В целом, дипломаты предпочли не вмешиваться и сообщили, что требование посещать синтоистские церемонии не противоречит японской конституции, гарантировавшей свободу вероисповедания. Той же позиции официально придерживался и Государственный департамент. Дипломатов также раздражала национально-освободительная подоплека корейского противостояния посещению святилищ, потому что в вопросе антиколониального движения американцы однозначно поддерживали японскую метрополию.
В ответ на протесты протестантских церквей полиция стала запрещать христианские собрания, и в этой ситуации американские дипломаты также оказались на стороне японских властей, практически не поддержав миссионеров. Даже когда начались аресты христиан, не посещавших синтоистские церемонии, дипломатическое представительство не вмешалось. Некоторые миссии стали в знак протеста закрывать школы, что вызвало негодование уже корейского населения, поскольку в протестантских школах видели альтернативу японизации, которая неизбежно происходила при посещении государственной школы.
С вводом войск США во французский Индокитай в 1940 г. ситуация поменялась. Американская миссия порекомендовала своим гражданам в Корее (и других территориях, подвластных Японии) покинуть страну, что сделали большинство консервативно настроенных миссионеров, противостоящих посещению синтоистских храмов. Некоторые их либерально настроенные коллеги решили остаться, но после нападения на Перл-Харбор подверглись либо домашнему аресту, либо интернированию. Многие из них были обвинены в шпионаже и даже подвергались пыткам. В итоге большинство миссионеров были обменяны на японских граждан в США и высланы в середине 1942 г.
В целом необходимо отметить, что те, кто наиболее рьяно противостоял синтоистским ритуалам, вероятнее всего, плохо понимали суть происходящего, в особенности его идеологическую, а не религиозную подоплеку.
А.А. Новикова
2017.02.025. ГАЛЬЕН К. БРИТАНСКИЕ ВОСТОКОВЕДЫ КОНЦА XVIII в. И СОЗДАНИЕ ИНДИЙСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО КАНОНА.
GALLIEN C. Les orientalistes britanniques de la fin du XVIII-e siècle et la création du canon littéraire indien // Revue de litérature comparée. -P., 2015. - A. 89, N 4(356). - P. 405-417.
Ключевые слова: индийская литература; литературный канон; ориентализм.
Клер Гальен (Университет Поля Валери, Монпелье, Франция) показывает, что представление о существовании единой «ин-
