CC BY
59
нормативной смене руководителей. Сохранится ли такой порядок в будущем1, неизвестно, заключает Дрейер (018, с. 147).
А.В. Гордон
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2017.02.019-020. СОВРЕМЕННОЕ ВОЗВЫШЕНИЕ КИТАЯ И ТРАДИЦИОННЫЙ МИРОПОРЯДОК ПОДНЕБЕСНОЙ. (Реферативный обзор).
2017.02.019. HUNG HO-FUNG. The Chinese boom: Why China will not rule the world. - N.Y.: Columbia univ. press, 2016. - XI, 232 p. -Bibliogr.: p. 187-220.
2017.02.020. China and international relations: The Chinese view and the contribution of Wang Gungwu / Ed. by Zheng Yongnian. - N. Y. : Routledge, 2010. - 351 p.
Ключевые слова: Китай; китаецентризм; мировой порядок; тянь ся; Восточная Азия; история международных отношений.
Хун Хо-фун, доцент социологии Университета Джона Гоп-кинса (г. Балтимор, США), оспаривает бытующее на Западе и особенно в США мнение, что возвышение Китая угрожает современному мировому порядку и чревато установлением китайской гегемонии в мире (019).
После поражения США во Вьетнамской войне и структурных кризисов 1970-х годов ряд специалистов мир-системного анализа в марксистских категориях Валлерстайн, Арриги, Силвер доказывали, что в исторической перспективе неминуема утрата Америкой мировой гегемонии. При этом один из теоретиков неомарксистско-
1 В китайской прессе, выражающей настроения в руководящих кругах КПК, обсуждается вопрос о «третьем сроке» для нынешних руководителей Си Цзиньпина и Ли Кэцяня. Два пятилетних срока их пребывания у власти заканчиваются в 2022 г. «Третий срок» отложит приход к руководству «шестого поколения» и станет отходом от принципа, установленного Дэн Сяопином. Введение этого принципа отражало страх повторения репрессий и хаоса, сопровождавших правление Мао Цзэдуна. Однако принцип опирался на согласие высших партийных кадров и не был закреплен формализованным образом. Его критики доказывают, что он уже сыграл свою роль и в новой обстановке, требующей проведения радикальных мер в политике и экономике, не может быть полезным. - Прим. реф.
го направления Андре Гундер Франк уже в 1990-х годах утверждал, что мировым гегемоном в ХХ1 в. станет Китай1.
По другой распространенной версии, Китай сделается важнейшим антагонистом мирового порядка во главе с США, причем в трактовке Сэмюэла Хантингтона к «синоцентричному миру» в борьбе с США присоединится мусульманский мир с «его предрасположенностью к ненависти к западной цивилизации». Однако более «уравновешенные» авторы находят угрозу подрыва существующего мирового порядка с возвышением Китая преувеличенной.
Этой позиции придерживается и Хун, которому последствия возвышения Китая видятся амбивалентными. Его вывод: «Китай будет способствовать сохранению существующего американоцен-тричного глобального неолиберального порядка и при том изменит баланс сил внутри этого порядка» (019, с. 116- 117).
Главный довод Хуна - Китаю выгодно сохранение существующего мирового порядка, обусловившего его феноменальный экономический рост и национальный подъем. И после своего выдвижения на мировую арену Китай в большой степени продолжает зависеть от сохранения существующего мирового порядка как крупнейший финансовый донор США и как торговая держава с экономикой, которая максимально ориентирована на экспорт, в первую очередь в те же США и Европу. При этом влияние возвышения Китая на мировую экономическую систему оказывается противоречивым и различается от региона к региону.
Для ряда развивающихся стран, особенно Латинской Америки, 80% экономики которой находится под китайским прессом, конкуренция с китайским экспортом продукции обрабатывающих отраслей промышленности оказывается губительной. Влияние быстро нараставшего и сохраняющегося в огромных размерах китайского экспорта в развитые страны ведет к «деиндустриализации» развивающихся стран Латинской Америки и «возврату к их зависимости от вывоза природных ресурсов» (019, с. 109).
В Африке существует сходная тенденция, однако континент сделался ареной огромных инвестиций Китая и сферой широкомасштабной экспансии китайских компаний в сфере разработки
1 Frank A.G. Re-ORIENT: Global economy in the Age of Asia. - Berkeley: Univ of California press, 1998.
природных ресурсов. При этом Китай преследует свои далеко идущие интересы и остается вопросом, будет ли деятельность китайских компаний более полезной для стран Африки, чем деятельность западных компаний.
В Азии Китай становится региональным экономическим центром, основным инвестором и торговым партнером большинства стран региона, последствия чего оказываются двоякими. Китай способствует развитию экспортно ориентированных экономик стран Восточной и Юго-Восточной Азии, промышленные изделия которых включаются в качестве комплектующих в продукцию «Сделано в Китае», широко распространяющуюся на мировых рынках. Но одновременно такие отношения превращаются в устойчивую зависимость стран региона от Китая.
Подобная система отчасти напоминает «торгово-даннические отношения (tribute-trade system)», существовавшие между Китаем и его соседями в прошлом, так что современное возвышение Китая можно расценить как «возрождение гегемонии Китайской империи» в Восточной Азии (019, с. 133). В отличие от Вестфальской системы международных отношений (МО) в Европе как взаимодействия государств-наций, китаецентричный миропорядок в Азии представлялся китайской традицией в универсалистских категориях Поднебесной. Эта система имела центром императорский двор и включала два круга - ближний в виде провинций, которыми император управлял непосредственно, и дальний из государств-вассалов, связанных с императорским двором «торгово-данничес-кими отношениями»1.
Такая система установилась еще при династии Тан (618-906) со столицей Сиань и ориентированностью в западном направлении, реализовавшейся в распространении китайского сюзеренитета на государства Центральной Азии. При династии Мин (1368-1644) система вассальных отношений дополнилась интенсификацией торговых связей, в том числе морских, и распространилась на Юго-Восточную Азию, Корею, Японию. Впоследствии сама Япония стала формировать аналогичную систему.
1 Hamashita Takeshi. China, East Asia, and the world economy: Regional a. historical perspectives. - N.Y.: Routledge, 2008.
Однако современное положение в регионе - это не воспроизведение системы МО, существовавшей до Нового времени. «Традиционная китаецентричная система торгово-даннических отношений была освящена конфуцианством и подразумевала взаимность в отношениях между центром и периферией как благосклонность центра и признательность периферии». Большинство стран региона видели в императорском Китае «образец управления, хозяйствования, учености» (019, с. 137).
Сейчас китаецентричная система основана лишь на «голом экономическом интересе и политическом прагматизме (геа1роИ-йк)». К тому же, в отличие от ситуации в прошлом с традиционной гегемонией Китая, ныне китаецентризм оспаривается влиянием США в регионе (там же).
Редактор-составитель коллективной монографии «Китай и международные отношения» (020) директор института Восточной Азии Сингапурского национального университета Чжэн Юннянь подчеркивает актуальность издания, в котором приняли участие ведущие специалисты-международники из КНР, Сингапура, США, Великобритании, Канады. В мире существует неопределенность относительно того, какое место займет быстро растущий и усиливающийся Китай на международной арене. Одна из причин этой неопределенности - «неадекватность» существующих теорий МО, утверждает Чжэн (020, с. Х111).
Рассматривать ли возвышение Китая как «возможность» улучшения международного порядка или как «угрозу» ему, зависит от идейно-теоретического подхода. На Западе господствуют две теории - «реализм» с упором на баланс сил отдельных держав и «либерализм», акцентирующий роль международных институтов, международного права и морали. Ни одна из этих теорий с их новейшими вариациями «не годятся в полной мере для Китая» (020, с. Х111).
Возникнув в КНР как самостоятельная дисциплина в начале 1980-х годов1, исследования МО бурно развивались в последующие десятилетия, и ныне китайские специалисты по МО представляют «одно из самых крупных сообществ в мире». Проблема, однако, в том, во-первых, что над этим сообществом тяготеет «американиза-
1 С переходом к политике «реформ и открытости». - Прим. реф.
ция», влияние теорий и политики США, а во-вторых - отрыв изучения МО от китаеведения (020, с. Х1У).
Вопрос, как совместить изучение Китая и теории МО, непрост. Здесь может оказать помощь творчество Ван Гунву1. Будучи историком Китая, Ван уделял большое внимание МО Китайской империи, и, вдохновляясь его подходом, авторы книги стремятся своими работами «интегрировать Китай» в исследования МО. Для этого нужно выяснить своеобразие поведения страны на международной арене, руководствуясь указанием Ван Гунву о многообразии путей развития различных стран (020, с. Х1У-ХУ).
Линейная концепция исторического развития, исходящая из неизбежной вестернизации всех обществ, господствует во внешней политике США со времен окончания холодной войны, достигнув крайности в стремлении «неоконсервативных сил установить демократию американского образца в различных частях мира». Мао Цзэдун выступал против такой перспективы, но и его историческое мышление было линейным. Под влиянием опыта исторического развития Запада Мао был убежден, что «ключ к неудачам Китая в Новое время - отсутствие научных знаний». Вместе с Мао китайская элита его поколения считала, что решением проблем страны должно стать «применение научного мышления к управлению Китаем». Более того, Мао был уверен, что для прогресса необходимо «креативное разрушение», и эта идея стала «вдохновляющей для целого поколения китайцев» (020, с. ХУ).
Были в это время и приверженцы плюралистического подхода к истории, но исход их борьбы с теорией линейного прогресса решался не в интеллектуальных дискуссиях, а на «поле боя». «Победа революции Мао ознаменовала победу западной концепции революционного прогресса». Современные китайские лидеры, по
1 Ван Гунву (1930 г.р.) учился и получил звание бакалавра и магистра в Университете Малайя в колониальном Сингапуре (1949-1954), звание доктора в Школе восточных и африканских исследований Лондонского университета (1957). В 1963-1968 гг. возглавлял кафедру истории Университета Малайя (Куала-Лумпур, Малайзия), затем кафедру истории Дальнего Востока и Школу тихоокеанских исследований Национального университета Австралии (1968-1986), был ректором Гонконгского университета в 1986-1995 гг. и директором Института Восточной Азии при Национальном университете Сингапура (1997-2000). - Прим. реф.
мнению Ван Гунву, еще находятся под влиянием линейной теории прогресса и убеждены в решающей силе науки. Проявляясь в «американизации» исследований МО в Китае, такой подход «может привести к тому, что Китай по мере своего возвышения займет конфронтационную позицию по отношению к остальному миру» (020, с. ХУ).
Вместе с тем Ван Гунву отмечал, что китайские руководители начинают прибегать к конфуцианским понятиям «гармонического общества», «гармоничного мира». Обращение к конфуцианству может придать линейной концепции иной характер, как было в древности, когда ученые-конфуцианцы внушали правителям свое мировосприятие. Обнадеживают официальные установки на развитие с «китайской спецификой» и «мирное возвышение». Они ориентируют сообщество китайских международников на использование в теориях МО «собственного опыта Китая, исторического и современного» (020, с. XVI).
Размышляя о факторах, которые следует принять во внимание при концептуализации «поведения Китая на международной арене», Ван Гунву вводил категории «империи», «нации-государства», «государственной идеологии», «китайского представления о мировом порядке». Отправляясь от них, авторы книги стремятся сделать «шаг дальше» в понимании прошлого и будущего положения Китая в мире (020, XVI).
Профессор Нью-Йоркского университета (США) Дж. Сиюн считает, что линейная концепция исторического развития коренится в самой западной иудео-христианской цивилизации и что концепция «азиатских ценностей», обусловившая отличный от западного пути развития экономический успех Японии, «малых тигров», наконец самого материкового Китая, «коренится в конфуцианской онтологии, которая трасплантировалась странам, традиционно находившимся под культурным влиянием Китая» (020, с. 22).
В противоположность иудео-христианской цивилизации с ее постулатом первородного греха и порочности человеческой природы конфуцианская традиция отстаивает возможность исправления человеческой природы в силу ее потенциальной расположенности к добру, которая может быть развита воспитанием. Поэтому развитие происходит благодаря превращению общества в пожизненную школу для его членов, при этом функция государства удержать
общество от негативных влияний. Поэтому государственная власть «должна быть сильной, эффективной и дружелюбной (citizen-friendly)» (020, с. 24).
Исторически государство в Китае «было больше, чем общество». Обеспечивая «макроразвитие общества и социальную справедливость», оно структурировало общество посредством экзаменационной системы, которая разделяла общество на элиту и простолюдинов. Культивировавшееся конфуцианством «уважение к власти» было воспринято в Японии, воплотившись в комплексе бусидо, который сделался основой модели «государством инициированного развития (developmental-state model)», распространившейся из Японии в другие страны. Таким образом, «общее для всех влияние конфуцианства облегчало другим странам Азии возможность воспринять значение государственного интервенционизма в обретении общественного процветания» (020, с. 24-25).
«Либеральные идеи Запада не плохи сами по себе, но они не отвечают насущным потребностям постколониальной Азии», для которой главной задачей было обеспечить «социально-политическую стабильность и экономическое развитие», а не демократизацию политической системы, «коллективное благосостояние», а не «индивидуальные свободы и эгоцентрические права» (020, с. 25-26).
Поскольку либеральные ценности не универсальны, у Запада нет культурно-исторических оснований обвинять Китай в их нарушении, и, так же как с либеральными идеями, в отношении азиатских стран неприменима «неореалистическая теория» МО, которая расценивает возвышение Китая как «китайскую угрозу» мировому порядку1 (020, с. 26). Она не учитывает, что исторически Китай существовал в рамках иерархического порядка в МО, большей частью находясь во главе, но примерялся и к обстоятельствам «вассального» положения.
К истории Восточной Азии применима схема «азиатского иерархического порядка», предложенная американским профессором Дэвидом Каном. В Европе международный порядок включал
1 Оценка основана на том, что, по расчетам специалистов, Китай сравняется с США в экономическом отношении к 2025 г. и в военном - к середине века (Power transition: Strategies for the 21 st Century / Tammen R.L., Kugler J., Lemke D., Stam III F.C., Abdollahian M., Alsharabati C., Efird B., Organski A.F. K. - N.Y.: Seven Bridges, 2000. - (Приводится по реф. источнику).
«официальное равенство суверенных государств в сочетании с неофициальной иерархией, при которой крупнейшие державы пользовались исключительным влиянием»; в Азии, напротив, «существовало неофициальное равенство при официальной иерархии»: Китай - центр, остальные - периферия, «вассалы». «Пока иерархия соблюдалась, не было особой необходимости в войнах между государствами, поэтому за период от воцарения династии Мин до Опиумных войн (Х1У-Х1Х вв.) в Восточной Азии было меньше войн, чем в Европе за аналогичный период»1 (020, с. 28-29).
Иерархический порядок был порожден «естественным взаимодействием Китая с соседними государствами», поскольку до середины Х1Х в. Китай был несравненно могущественнее своих соседей. В экономическом отношении это превосходство было аналогичным положению США в 1950-х годах: с середины Х1У до середины ХУ11 в. китайский ВВП составлял 28-30% мирового. Еще в начале Х1Х в. промышленное производство Китая составляло 33% мирового2. Таким образом, совершенно естественно, что «столетиями Китай находился в центре иерархического порядка в Восточной Азии», что закрепилось в самоназвании страны Чжунго -Срединное царство (020, с. 29).
Тем не менее временами иерархия перевертывалась, и императорский двор соглашался на понижение своего статуса в патрон-клиентских отношениях. Так было при правлении династии Южная Сун (1127-1279), когда основатель династии ради заключения мира с государством Цзинь принял вассальный статус, а его преемники присылали этим правителям ежегодные дары.
Из таких исторических примеров очевидна склонность Китая к иерархическому порядку, независимо от собственного статуса в этом порядке. Поэтому главное, «находится ли Китай внутри существующего мирового порядка?». При Мао Цзэдуне Китай «бунтовал против гегемонии США, потому что режим был исключен из международной системы». Теперь же Китай «внутри системы» и признает гегемонию США в нем, аналогично европейским союзникам США. Вопреки «неореалистам» нет «железного закона», со-
1 Kang D.C. East Asia before the West: Five centuries of trade a. tribute. - N.Y.: Columbia univ. press, 2010. - 240 p.
2 Segal G. Does China matter? // Foreign affairs. - 1999. - Vol. 78, N 5. - P. 25.
гласно которому изменяющее соотношение сил обусловливает крушение иерархического порядка: «Лучше иерархия, чем анархия»! (020, с. 30).
Исторический опыт стран Восточной Азии - это «интегрирование в существующий порядок (bandwagoningi)», а не оспаривание иерархии. Такое поведение обеспечивает более слабым государствам «стабильность и другие преимущества иерархического порядка». Если эти преимущества утрачиваются, происходит «голосование ногами»: формой протеста против существующей системы МО становится выход из нее. Нечто подобное случилось в 2003 г., когда Франция и Германия, наравне с Россией и Китаем, не поддержали США в Иракской войне. Более распространенный вариант - совмещение приспособления и протеста (020, с. 31-32).
Профессор Института международных отношений Фудань-ского университета (Шанхай, КНР) Жэнь Сяо отмечает, что в связи с возвышением Китая крайне актуальным становится вопрос об особенностях традиционного китайского мировосприятия. Обычно оно определяется предложенным классиком американской синологии Дж. Фэрбэнком термином «китайский мировой порядок»2, а последний сводится к набору положений, устанавливающих систему отношений между китайским императором как Сыном Неба и теми правителями, кто желал установления этих отношений. На самом деле, как писал Ван Гунву, эти нормы были не отражением реальности, а порождением «риторики», которая выражает «древний космологический идеал»3 (020, с. 102).
Стандартное определение этих отношений «данническая система» (ДС) тоже некорректно. В действительности эти отношения, по метафоре Жэня, представляли «улицу с двусторонним движением» (020, с. 103). Зачастую дары императору носили церемониальный характер, скорее обозначая, чем являя по существу вассальные отношения. К тому же обычно император «отдаривал» дарителей, а главное, признав сюзеренитет китайского императора, вассальные
1 Букв. «вскочить в вагон в последний момент». - Прим. реф.
2
The Chinese world order / J.K. Fairbank (ed.). - Cambridge,MA: Harvard univ. press, 1968.
3
Wang Gungwu. China and Southeast Asia: Myths, threats a. culture. - Singapore: Singapore univ. press, 1999. - P. 65.
правители в обмен получали от него титулы, которые повышали их престиж внутри своей страны и международный авторитет.
Те, кого официальная китайская терминология называет «данниками», получали выгоду от льготных условий торговли с империей, поскольку официальные экономические связи допускались лишь при формальном признании вассалитета, получали и защиту. В выигрыше оказывалась и империя. Дело отнюдь не сводилось к тщеславию императоров. «Даннические» отношения обеспечивали мир на ее границах. То была оборонительная стратегия использования «варваров» у). Жэнь признает, что она напоминает современную практику создания буферных государств на границах крупных держав, но в традиционном китайском мире акцент делался на влияние «более развитой цивилизации и ее моральный авторитет» (020, с. 107-108).
Императорский двор не вмешивался во внутреннюю политику «вассальных» государств и не навязывал им правила, если те были для них неприемлемы, придерживаясь принципа «царствовать, но не управлять», или ближе к китайской терминологии -«подчинять, но не управлять (еквп ег Ьи гЫ)» (020, с. 105). В то же время империя осознавала ответственность за своих «внешних подданных» и в случае необходимости приходила им на помощь.
Существовавший в Восточной Азии порядок МО, или, по определению Жэня, «восточно-азиатский порядок» можно представить в виде концентрической модели. Центр олицетворял император, «Сын Неба». Внутренний круг образовывали территории, которые были полностью интегрированы в административном отношении и разделяли ценности китайской культуры, т.е. были «цивилизованы». Внешний круг составляли территории «варваров», с которыми поддерживались патерналистские отношения, но они не платили имперских налогов (прежде всего земельного) и не подлежали административному управлению имперского чиновничества. Самый отдаленный круг вообще не считались «подданными». Это были «иностранные государства» в современном смысле (020, с. 106-107).
Утверждение международного значения китайской традиции вылилось в КНР в пропагандирование концепции тянъ-ся, начало которому было положено в 2005 г. книгой философа Чжао Тинъя-
на1. В географическом аспекте тянъ-ся, согласно Чжэнь Сяо, означает центр и четыре страны света. Это либо Поднебесная- Чжунго, Китай в окружении четырех морей, либо весь земной шар, все территории под Небом. В политическом смысле это некая общность Народ-Государство. В культурном - культурное единство.
Традиционно последнему китайцы придавали большее значение, чем политической общности. Это прототип современного понятия «мягкой силы», основанный на привлекательности китайской культуры. Если христианская цивилизация навязывала себя силой, китайская действовала примером. Именно такой образ действий в прошлом позволяет, по Чжэню, «понять будущую траекторию поведения Китая» (020, с. 111-112).
Немаловажно и нравственное значение тянъ-ся. В этом значении она не только идея, но и идеал, ценность, которую нужно хранить и защищать. Для китайской традиции значение нравственных категорий обусловлено тем, что китайцы всегда дорожили «идеальным, тем что пребывает за пределами реальности». По большему счету идеальное - это наследие, которое китайцы должны сохранять и развивать (020, с. 112).
Поскольку, заключает Чжэнь, интеграция Китая в мировой порядок все возрастает, становится актуальным изучение «последствий распространения китайской культуры и китайской мысли на весь мир». Особую остроту этому вопросу придает то обстоятельство, что западным критикам пропагандирование концепции тянъ-ся в КНР видится претензией на «новую гегемонию» в мире, а воссоздание иерархического порядка по образу традиционной имперской системы представляется «устаревшей идеей для XXI века» 2 (020, с. 113).
Преподаватель Института международных исследований Университета Цинхуа (Пекин, КНР) Чжан Фэн критикует существующие концепции ДС - концепцию Дж. Фэрбэнка «китайского мирового порядка», зиждившегося на иерархии и признании китайского верховенства; распространенную среди китайских историков
1 Zhao Tingyang. Tianxia Tixi: Shijie Zhidu Zhexue Daolun (The Tianxia system: A philosophy for the World institution). - Nanjing: Jiangsu Jiaoyu Chubanshe, 2005.
Callahan W.A. Chinese visions of world order: Post-hegemonic or a new hegemony? // Intern. studies rev. - Oxford, 2008. - N 10. - P. 749-761.
концепцию «бюрократического управления» МО, в которой акцент делается на роль ученых-бюрократов Империи; институционный подход британской исторической школы, признающей ДС основополагающим институтом в истории МО Восточной Азии (020, с. 78-80).
Их общим недостатком является прежде всего китаецентрич-ность: не обращается внимания на мотивы, побуждающие другие страны вступать в подчиненные отношения с Китаем, и не учитывается, что у других стран, среди которых Япония и Вьетнам, тоже обозначалась тенденция ставить себя в центре международного порядка. Китаецентризм усугубляется культуроцентризмом: ДС характеризуется на основе нормативных положений, которые больше относятся к имперской риторике, чем к реальному положению дел, а оно менялось от одного периода китайской истории к другому. Фактически «риторика превосходства», как указывал Ван Гунву «основывалась на силе и ничего не значила в периоды слабости и хаоса» в Китае (020, с. 82).
Тем не менее презумпция китайского верховенства оставалась неизменной фигурой речи, поскольку легитимировала статус императора как Сына Неба, центра международного порядка тянъ-ся. Это не означало, что китайские императоры претендовали на главенство во всем мире. В реальности их претензии не простирались дальше прилегающих территорий в Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии и отдельных областей Центральной Азии.
В соответствии с современной интерпретацией китайской традиции мир подразделялся на три части: «внутренние вассалы», «внешние вассалы» и «территория невассалов»1. По отношению к последним существовала целая гамма обозначений. Они могли даже считаться «равными», с ними провозглашались «братские» отношения, как с уйгурами и Тибетом до их завоевания, затем по мере усиления подобных племенных объединений они оказывались, по официальной терминологии, «врагами» (020, с. 81-82).
По существу действовала «ситуационная логика». Военная слабость Китая при династии Сун (960-1279) побуждала императорских чиновников «трактовать соседей как равных», а изоляцио-
1 Gao Mingshi. Dongya gudai de zhengzhi yu jiaoyu (Politics and education in Ancient east Asia). - Taipei: Himalaya Foundation, 2003.
низм как крайняя форма китаецентризма относится больше к эпохе правления Цин (1644-1911), на основе которой и сложилась модель «китайского мирового порядка» (020, с. 91). Институционная модель имеет тот недостаток, что ДС лишь один из институтов МО в Восточной Азии, не охватывающий всего многообразия этих отношений.
Термин ДС, заключает Чжан Фэн, «западное изобретение», это «интеллектуальный продукт Нового времени». В китайской традиции эти отношения никак не концептуализовались. Обращение к ДС - вопрос идейно-теоретического выбора исследователя. Можно, считает, Чжан, «описывать и анализировать отношения между Китаем и его соседями», не обращаясь к этому понятию (020, с. 96).
Ши Иньхун, профессор Школы международных отношений Народного университета Китая (Пекин, КНР), рассматривает обращение к «chineseness - китайскости» в творчестве Ван Гунву и значение его подхода для понимания места Китая в современном мире. Проблема современного теоретизирования в этой сфере, считает Ши, заключается в том, что западные подходы имеют лишь ограниченную пригодность, а ученые КНР не смогли до сих пор разработать альтернативные подходы.
Безусловно, нельзя, определяя «китайскость», видеть «один Китай». Ее можно концептуализовать только в «сравнительном анализе древних цивилизаций» и в отношениях современного Китая, «явных и имплицитных», с «глобализующимся миром» (020, с. 272). Западному универсализму следует противопоставить «умеренный партикуляризм», примеров которого было немало в истории европейской мысли: идея «государственных интересов» Ришелье, «нации-государства» у Ранке1, роль традиций и обычаев согласно Эдмунду Бёрку2 (020, с. 274).
1 Meinecke F., Machiavellism: The doctrine of raison d'état and its place in modern history / Chinese translation by Shi Yinhong. - Beijing: The commercial press, 2008.
2 Характерное недопонимание: ирландец по происхождению, британский консерватор по убеждениям Бёрк проявил себя апологетом государственных традиций Великобритании и выступал, в частности, за насаждение их в колониальной Индии как имеющих универсальное значение. - Прим. реф.
Поправить дело в теориях мирового порядка должен учет «китайскости», акцентирование специфики истории и культуры Китая. По мнению Ван Гунву, нынешнее возвышение Китая является «возвратом» - «возвращением могущества, творческой устремленности и духовного потенциала» Китая, «сколь бы тяжелыми превратностями этот процесс ни сопровождался». Следовательно, и возвратом того положения в мире, которое страна занимала до Опиумных войн. Соответственно это явление надлежит рассматривать в «реставрационистских» категориях. Требуется восстановить преемственность между современным и традиционным Китаем (020, с. 272).
Однако это не означает отказа от нововведений, воспринятых страной и заимствованных с Запада. Серьезной интеллектуальной задачей остается найти «точки соприкосновения преемственности и изменений» в современном Китае с точки зрения его традиции (020, с. 271). Сложность задачи объясняется исключительной «цепкостью (tenacious)» китайской традиции и зачастую особо резким характером ее разрыва как в силу ее длительности, так и из-за обостренного осознания положения в мире. Недооценка перемен превращает «китайскость» в нечто «фундаментально статичное», акцент на них превращает ее в нечто несущественное (020, с. 277).
Существует отождествление китайской традиции с учением Конфуция, которое приводит к ее акцентированности на мораль как замену силы в МО. Между тем, судя по «Ши цзи» Сыма Цяня (145-86 гг. до н.э.), в период империи Хань «не существовало еще никакой конфуцианской теории» МО. В последующие столетия китайской истории упор делался на силу. И вообще, как отмечал Ван Гунву, практика отличалась от теории. То, что получило название «конфуцианской теории», «развивалось посредством прагматических соображений» и имело «мало общего с философской концепцией Китая как центра мира». Лишь когда Китай обрел уверенность в своем могуществе, укрепилась мысль, что МО Китая определяет мораль, «добродетель - дэ». Таким образом, «сила, жесткая, мягкая, умная, и прагматическая оценка ситуации являются ключом» к китайской теории МО (020, с. 278-279).
«Двусмысленно» поэтому, считал Ван Гунву, датировать начало новой истории Китая Опиумными войнами, приведшими к подчинению Китая. То был общемировой процесс, захвативший в
XIX в. Алжир, Египет, Турцию, Индию, Бирму, Индокитай. С этого момента «судьба и жизнь Китая переплелись с глобализацией мира и по сути, и в долговременной перспективе». Но «первым возрождением» Китая явилась антияпонская война и последующая «мобилизация крестьянства», а его наглядным воплощением сделалось создание КНР с последующим допуском страны в ООН и визитом Никсона в Пекин (020, с. 279).
«Величайший китайский националист современности» Мао Цзэдун одержал победу благодаря «удачной комбинации современного национализма с социальной революцией китайского народа» (020, с. 281). Китайский национализм (КН) стал «решающей движущей силой» в осуществлении перемен и в то же время в «сохранении традиционной китайскости». Хотя это «относительно новое явление», КН имеет глубокие корни в политической традиции и прежде всего в конфуцианстве с его признаками официального учения, основы подбора чиновников, использования этических критериев, регламентацией социальных отношений, разносторонним обоснованием «неизменности авторитарной системы» (020, с. 278).
Истоком КН сделался «сильный психологический шок и интеллектуальное пробуждение в условиях униженности иностранным господством и национального кризиса». Поэтому первоначально, в конце XIX в. это был, по определению Ван Гунву, «реставрационистский национализм», обращенный больше в прошлое, чем в будущее. Характерно письмо Сунь Ятсена 1896 г., в котором говорилось одновременно о «реставрации древнего порядка» и «следовании пути Запада» во имя Неба и человека (020, с. 279, 290).
Амбивалентность КН отражалась и в идеях модернизации, ставшей не только «пылким желанием», но и «магическим словом». Содействие ей считалось «патриотическим долгом» как единственным средством спасения страны, в обоснование чего привлекался социал-дарвинизм вкупе с идеологическими установками первых советских пятилеток (020, с. 281).
Подобное обоснование модернизации открывало дорогу радикализации КН, отчасти под прикрытием «националистического популизма», оправдания национализма «интересами народа». КН оказался направлен одновременно против иностранного империа-
лизма и китайского прошлого, включая конфуцианство. Так в своей радикальной форме КН «описал полный круг», принеся «великие достижения» и продемонстрировав «возрастающее несоответствие потребностям развития Китая и китайского народа в трансформирующемся мире» (020, с. 281-282).
В этих условиях под официальными лозунгами «великого возрождения китайской нации» в КНР возродился «реставрацио-нистский национализм», совмещающий «селективную реставрацию» китайской традиции и «селективное восприятие западного пути» как средства модернизации китайских ценностей и возвращения величия китайской цивилизации». Распространяясь под видом «народного национализма», КН становится «все более самоуверенным», включающим «апелляцию к китайскому величию как нации и цивилизации», требование установления нового мирового порядка на основе морали, нетерпимость к неуважительному отношению со стороны Запада, отказ от западных ценностей во имя «китайского пути». Основным элементом государственного КН при Дэн Сяопине сделался упор на китайские особенности, т.е. «китайскость», формула «социализма с китайскими чертами» -важнейшим выражением КН в идеологии КПК (020, с. 282-283).
Все же, как считал Ван Гунву, на внешнюю политику Китая будет оказывать влияние характерное для китайской политической традиции циклическое восприятие истории, восходящее к парадигме династических циклов, и стойкое представление, что «за политическими успехами и процветанием неизбежно следует упадок и падение»1 (020, с. 284).
В заключительной статье издания Чжэн Юннянь указывает на значение дискурса в подходе к традиционному и современному миропорядку. В конечном счете, «китайскость» в таком подходе -это обращение к понятиям китайской традиции. Начиная с Х1Х в. китайская элита прибегала с «импортированному языку». Стремясь к преобразованию традиционного порядка, она «революционизировала» и политизировала дискурс: научные дискуссии о традиционном порядке сводились к тому, «является ли ученый прогрессив-
1 Wang Gungwu. To act is to know: Chinese dilemmas. - Singapore: Eastern univ. press, 2003. - P. 89.
ным или консервативным, революционером или антиреволюционером» (020, с. 294).
Заимствование терминологии приводило к уподоблению традиционного китайского миропорядка колониальным империям Запада. «Пока китайские ученые-международники не выработают собственный язык, они не смогут истолковать поведение своей страны» в отношениях с другими. Выработка собственного языка не означает полного возврата к китайской традиции. «У Китая нет своей традиции социальных наук», поэтому для выработки собственного языка китайским международникам «необходимо использовать научную методологию Запада». Только язык, разработанный таким путем, будет «коммуникабельным». Только выработка такого языка «сделает исследования китайских международников интегрированной частью исследований международных отношений в мире» (020, с. 296).
На протяжении тысячелетий своей истории внешняя политика Китая «базировалась на концепции тянъ-ся». Обоснованная конфуцианской традицией, она охватывала внутренний строй Китая вместе с его окружением, становясь «распространением внутреннего порядка» Китая на восприятие его отношений с соседями (020, с. 294).
Тянъ-ся - Поднебесную («аП-и^ег-Иеауеп») возглавлял тянъ-цзы (Сын Неба), его отношения с подданными представлялись разновидностью семейных отношений (отец - сын). Принцип семейности распространялся и на отношения Китай с некитайцами. Это был «естественный порядок» и потому «универсальный» (020, с. 301-302).
Традиционное китайское государство было «универсальной империей», и его правители полагали, что их мировосприятие имеет значение «не только для народа хань, но и для всего человечества». При том, хотя Китай виделся центром мира (Чжунго - Срединное царство), у них «не было никакого понимания, где этот мир заканчивается». Лишь когда Китай столкнулся с другими империями, претендовавшими на свою универсальность, он был вынужден «определить свое национальное пространство». Самыми ранними пограничными соглашениями стали Нерчинский договор 1689 г. и Кяхтский 1727 г. с Россией (020, с. 302).
Это не означает, что тянь-ся было недифференцированным пространством. Выделялись «экуменическая» и «внеэкуменические зоны» с «контактными зонами» между ними1. «Экуменическая зона», в свою очередь, включала «ядро», «интенсивно» организованные и «экстенсивные», неразвитые районы, бедные ресурсами и малонаселенные. В последних сосредоточивалось неханьское население, которое ханьцы считали недостаточно цивилизованными. Между китайской экуменой и внеэкуменическими территориями находилась «контактная зона». За нею шла «внешняя зона»: Тибет, Синьцзян, Внешняя Монголия. Еще дальше «периферия»: Корея, Аннам, Бирма, а также Афганистан и Ладакх (020, с. 302-303).
Они не были «колониями» в европейском смысле слова, у них было общее культурное наследие и в течение тысячелетий общая историческая судьба. Однако это отнюдь не означает, что, «будучи нормативной для китайцев в их отношениях с некитайцами», концепция тянь-ся была принята некитайцами. У последних могли существовать альтернативные теории мироустройства, и некоторые, например вьетнамцы, веками боролись с Китайской империей за свою национальную идентичность (020, с. 304).
Все же главное отличие тянь-ся от древних империй и империй Нового времени (Османской, Британской, Французской или Российской), что Китайская империя сформировалась «естественной экспансией Срединного царства, а не завоеванием». Экспансия базировалась на бесспорном преобладании Китая в регионе, факторами которого были размеры территории и населения, развитие культуры и экономики. Это и обеспечило длительность «имперской истории» Китая, насчитывающей два тысячелетия (020, с. 304).
Из-за универсальности тянь-ся «у Срединного царства не было никакой необходимости в концепции территориального разграничения», как и в концепции суверенитета. Не было ничего соответствовавшего европейской категории «нации». Отсюда в частности сложность приобщения Китая в Х1Х-ХХ вв. к «международной системе наций-государств». «Великая традиция китайского миропорядка» продолжает «оказывать влияние на китайское политическое мышление и сегодня» (020, с. 304, 306).
1 Whitney J.B.R. China: Area, administration, and nation building. - The univ. of Chicago. Department of Geography. research paper. - 1970. - N 123. - P. 26-45. -Описано по реф. источнику.
Поэтому существует «озабоченность, не собирается ли Китай вернуться к традиционным феодальным отношениям между собой и остальным миром». На самом деле, считал Ван Гунву, традиционный Китай был самодостаточен и опасность для существующего миропорядка заключена в том случае, если модернизированный Китай «уподобится в своем поведении великим западным державам модерности» (020, с. 306-307).
Современный Китай «желает быть нацией», такой же великой, как Великобритания, Франция, Германия, Россия, США, с которыми он себя сопоставлял в Новое время. Запад обучил Китай не только как «стать великой державой», но тому, как «ведут себя великие державы». Поэтому встает вопрос, сумеет ли Китай сопротивляться «позывам экспансионизма и вступления на путь сопер-ничества»1 (020, с. 307-308).
Устами своих лидеров Китай стремится доказать миру, что он не собирается «ни возвращаться к древней даннической системе, ни вступить на путь западного империализма». Как заявил премьер Госсовета Вэнь Цзябао на выступлении 2 февраля 2009 г. в Кембриджском университете, «становится гегемоном вопреки нашей традиции, вопреки воле китайского народа». Тем не менее, «возвысившись, Китай готов сказать свое слово о будущем международного порядка» (020, с. 308-309).
Из своего опыта, истории системы тянъ-ся Китай понимает важность культурной гармонии в мире. Поэтому, хотя он осознает, что нормы современного миропорядка установлены Западом, он принимает эти нормы по практическим и культурным соображениям. Эти нормы обеспечивают суверенитет и целостность Китая, и они позволяют усваивать достижения Запада, «не теряя своей ки-тайскости» (020, с. 309-310).
Суверенитет и территориальная целостность - абсолютная ценность для Китая, поэтому в стране так приветствовали возвращение Гонконга и Макао, поэтому КНР предпринимает самые настойчивые усилия, чтобы не допустить провозглашения независимости Тайваня. Вместе с тем Китай озабочен суверенностью малых стран. Китай против доктрины «гуманитарной интервенции» и ис-
1 Wang, Gungwu. The Chinese way: The China's position in international relations. - Oslo: Scandinavian univ. press, 1995. - P. 69.
ходя из уникального исторического опыта предлагает свой способ разрешения конфликтов. Это «философия гуаньси», взаимовыгодных связей. В сущности, данническую систему прошлого «можно интерпретировать как систему отношений гуаньси между Китаем и малыми государствами». Такой способ будет проявлением «мягкой силы» в международной политике (020, с. 314).
Вопрос, «станет ли Китай снова с обретением статуса великой державы естественным гегемоном», заключает Чжэн Юннянь, «не имеет очевидного ответа». Китайцы понимают, что «возвышающаяся держава может стать революционной силой для существующего международного порядка. Китай должен найти способ разрешения противоречия между сохранением существующего порядка и своим собственным возвышением». Китай - самый активный поборник глобализации и «воспринимает глобализацию как механизм для своего мирного возвышения» (020, с. 310, 315).
А.В. Гордон
2017.02.021. КАПЛАН Р.Д. АЗИАТСКИЙ КОТЕЛ: ЮЖНО-КИТАЙСКОЕ МОРЕ И КОНЕЦ СТАБИЛЬНОСТИ В ТИХОМ ОКЕАНЕ
KAPLAN R.D. Asia's cauldron: The South China sea and the end of a stable Pacific. - N.Y.: Random house, 2014. - 256 p.
Ключевые слова: Южно-Китайское море; гонка вооружений; территориальные споры.
Книга Р.Д. Каплана (Center for New Amercian Security) посвящена ситуации в Южно-Китайском море (далее - ЮКМ). Автор пытается проанализировать, каким образом будет развиваться обстановка в этом регионе и каким образом она, с одной стороны, повлияет на Евразию и мир в целом, и, с другой - каким образом глобальные процессы влияют на то, что происходит в акватории.
Начиная с холодной войны, ученые и аналитики в США неизменно относили большинство стран Юго-Восточной Азии к более крупному региону Восточной Азии и, как следствие, к Тихому океану. Но это не совсем верно, по мнению Каплана, поскольку этот регион, центром которого является Южно-Китайское море, относится сразу к двум более крупным регионам, а именно - к Индийскому и к Тихому океанам и лежит на их стыке. И французы, по
