CC BY
18
2017.02.018. ГЕЛИОДОР ПРОТИВ КОГНИТИВИСТОВ. (Сводный реферат).
1. ГРЕТЛАИН Й. Является ли повествование «описанием вымышленной деятельности сознания?»: Гелиодор против Палмера, За-ншайн и компании.
GRETHLEIN J.Is narrative «the description of fictional mental functioning»?: Heliodorus against Palmer, Zunshine & Co // Style. -Dekalb: Northern Illinois univ., 2015..- Vol. 49, N 3. - P. 257-284.
2. ПАЛМЕР А. Ответ на статью Йонаса Гретлайна «Является ли повествование "описанием вымышленной деятельности сознания?": Гелиодор против Палмера, Заншайн и компании». PALMER A. Response to Jonas Grethlein's essay «Is narrative "the description of fictional mental functioning"? Heliodorus Against Palmer, Zunshine & Co» // Style. - Dekalb: Northern Illinois univ., 2015. -Vol. 49, N 3. - P. 285-288.
3. ФЛУДЕРНИК М. Измышляя опыт: Комментарий к статье Йонаса Гретлайна «Гелиодор против Палмера, Заншайн и компании». FLUDERNIK M. Plotting experience: A comment on Jonas Grethlein's «Heliodorus аgainst Palmer, Zunshine & Co» // Style. - Dekalb: Northern Illinois univ., 2015. - Vol. 49, N 3. - P. 288-293.
4. РАЙАН М.-Л. Ответ на статью Йонаса Гретлайна «Является ли повествование "описанием вымышленной деятельности сознания?": Гелиодор против Палмера, Заншайн и компании».
RYAN M.-L. Response to Jonas Grethlein's essay «Is narrative "the description of fictional mental functioning"? Heliodorus аgainst Palmer, Zunshine & Co» // Style. - Dekalb: Northern Illinois univ., 2015. -Vol. 49, N 3. - P. 293-298.
Ключевые слова: вымышленные сознания (fictional minds); нарратология; Гелиодор «Эфиопика»; теория сознания (Theory of mind); паралитература.
«Искушение когнитивизмом в нарратологии продолжается, -утверждает филолог-классик Йонас Гретлайн (Фрайбургский университет). - Разнообразные концепции, заимствованные по большей части из гуманитарной когнитивистики, используются для прояснения связи между деятельностью сознания и повествованием» (1, с. 257). Особую популярность приобрело представление о так называемой «теории сознания», имеющейся у приматов, и в ча-
стности людей, - способности приписывать определенные ментальные состояния другим индивидам. Определяемая в широком смысле как склонность человека объяснять поведение контрагентов в терминах их собственных верований, чувств, желаний, «теория сознания» называется некоторыми литературоведами ключевым фактором в восприятии повествований читателями.
Главными пропагандистами этой концепции стали два авторитетных исследователя. Первый из них - Алан Палмер (Лондон) -является автором двух работ, в которых он защищает тезис, что повествование является в первую очередь «описанием функционирования вымышленных сознаний»1. Процесс чтения определяется им через «способность референции к персонажу в тексте и связь его с предполагаемым сознанием, постоянно существующим внутри вымышленного мира, в том числе и в моменты между упоминаниями этого персонажа»2.
Несколько иной угол зрения избрала Лиза Заншайн, также считающая «теорию сознания» ключевым аспектом чтения. В книге «Почему мы читаем художественную литературу»3 она, опираясь на труды когнитивных психологов-эволюционистов, возводит появление художественной литературы к адаптационным механизмам, обеспечивающим наше взаимодействие с людьми в реальной действительности. Литература сталкивает нас с многоуровневыми вложенными процессами восприятия чужой интенциональности, позволяя нам тренировать свои способности к «чтению мыслей». Если Палмер подчеркивает своего рода прозрачность чужих сознаний, то Заншайн, напротив, акцентирует возможность недопонимания и удовольствие, получаемое нами при моделировании в лите-
1 Palmer A. Fictional minds. - L.; Lincoln: Univ. of Nebraska press, 2004. -
P. 17.
2
Palmer A. Social minds in the novel. - Columbus: Ohio state univ. press, 2010. -
P. 10.
Zunshine L. Why we read fiction: Theory of mind and the novel. - Columbus: Ohio state univ. press, 2006; Реф. кн. см.: Зуншайн Л. Почему мы читаем художественную литературу: Концепция «Theory of mind» и роман // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7, Литературоведение: РЖ / РАН. ИНИОН. - М., 2008. - № 1. - С. 23-29. - 2008.01.04. - (Автор -Е.В. Лозинская).
ратуре задач, которые в реальной жизни могут вызывать фрустрацию.
Й. Гретлайн указывает, что представление о «теории сознания», априорно принимаемое в работах Палмера, Заншайн и их коллег за соответствующее научной истине, на самом деле в последние годы вызывает активную критику именно в тех дисциплинах, где оно возникло. Однако его собственная цель - поставить под сомнение тезис о связи между теорией сознания и нарративными механизмами, рассмотрев его в историко-литературной перспективе.
Палмер, Заншайн и другие когнитивисты тестируют свои теоретические положения преимущественно на материале классического романа Х1Х-ХХ вв. Й. Гретлайн обращается к эллинистическому роману «Эфиопика» Гелиодора (IV в.). Хотя ранее было общепринятым мнением, что герои античного романа представляют собой своего рода марионеток, в последнее время эта позиция была пересмотрена. В своем анализе «Эфиопики» Й. Гретлайн опирается на работу К. Теммермана1, который показал, что в греческом романе герои не являются типизированными, идеализированными и статичными персонажами, напротив, они динамичны, реалистически обрисованы и индивидуализированы. Тем не менее при интерпретации труда Гелиодора «теория сознания» не обнаруживает своей пользы, даже в тех ситуациях, которые, казалось бы, предрасполагают к ее применению. Роман Гелиодора обращает внимание читателя прежде всего на темпоральную динамику нарратива, а не на психологические движения героев.
Й. Гретлайн анализирует с этой точки зрения несколько ключевых эпизодов романа. Так, согласно К. Де Теммерману, важнейшими характеристиками Хариклеи являются сила духа (рИгопеша) и добродетель (8орИго8упе). Однако с ними не связаны серьезные изменения в ее характере, он скорее подвергается испытанию, чем трансформации. «На самом деле в Хариклее есть что оценить, но нечего понимать» (1, с. 263), - утверждает автор статьи. И, что еще важнее, сюжет продвигается вперед не благодаря этим чертам ее личности, а в силу совершенно иных факторов. Ее взаимодействие
1 De Temmerman K. Crafting characters: Heroes and heroines in the ancient Greek novel. - Oxford: Oxford univ. press, 2014.
с предводителем разбойников Тиамидом, которого она с помощью риторики убеждает отказаться от мысли жениться на ней, направляет внимание читателя не на анализ нюансов характеров и психологии этих персонажей. С одной стороны, читателю интересно, кто такая Хариклея и какова ее предыстория (в данной сцене это еще остается неизвестным), а с другой - он испытывает тревогу (suspense) относительно того, увенчается ли ее поведенческая стратегия успехом.
В другой сцене, когда девственность Хариклеи становится причиной, по которой ее могут принести в жертву, мы снова имеем дело не с анализом ее психологии, ее восприятия того факта, что добродетель может привести к гибели, а с новеллистической деконструкцией традиционного топоса. Аналогичным образом здесь деконструируется и ее способность к риторике, связанная с ее духовной силой: Хариклее не удается убедить царя Эфиопии (ее настоящего отца) не приносить ее в жертву, и только вмешательство толпы спасает ее от гибели. В этом эпизоде характер Хариклеи не изображается, а выполняет роль препятствия на пути к счастливой развязке, и только в качестве такового привлекает внимание читателя.
Начальная сцена «Эфиопики», описывающая морское побережье сквозь перспективу разбойников, также связана с сюжетной динамикой, а не изображением ментального состояния. В этом заключается существенное отличие эллинистического романа от классических романов Нового времени. Внутренняя фокализация в последних - важнейшее средство, с помощью которого читатель получает доступ к сознанию героя, и именно этому приему уделяется особое внимания в трудах, опирающихся на концепт «вымышленных сознаний». Но в «Эфиопике» внутренняя фокализация не используется для того, чтобы заинтересовать читателя в том персонаже, которому она приписывается. Разбойники, глазами которых показывается побережье, не играют в дальнейшем никакой роли, они просто покинут сцену, когда появится другая их группа. Целью автора в данном случае является усиление сценичности действия, его миметичности и живой изобразительности, для которой античные критики использовали термин «enargeia». Подобная образность призвана с самого начала повествования вовлечь читателя в изображаемый мир, а не в процесс анализа чужого сознания.
Й. Гретлайн отмечает также полное отсутствие у Гелиодора так называемой несобственно-прямой речи (free indirect discourse). Конечно, существуют и другие средства передачи внутренних состояний персонажей, однако именно этот стилистический прием, смешивающий голос повествователя и субъективность персонажа, получил развитие в те эпохи, когда основное внимание стало уделяться именно психологии героев.
По мнению автора статьи, важнейшими факторами, определяющими восприятие «Эфиопики», являются напряженное ожидание (suspense) и любопытство, интерес (curiosity). В этом плане ему намного ближе нарратологическая теория М. Штернберга, считающего эти два момента, наряду с третьим - удивлением, неожиданностью (surprise), - ключевыми аспектами любого повествования1. И этот третий элемент также мастерски используется Гелиодором, например в сцене, когда Теаген находит в пещере мертвое тело, как ему вначале представляется, его возлюбленной, предается скорби, оплакивая ее преждевременную гибель, но тут внезапно обнаруживает, что Хариклея жива, а умерла совсем иная девушка. Даже в этой сцене, где мы, казалось бы, имеем дело с переживаниями одного из протагонистов, они находят выражение в стандартных риторических топосах, не располагающих к эмпатии, а подготавливающих неожиданную развязку этого сюжетного хода.
Й. Гретлайн подчеркивает также метарефлексивность текста Гелиодора, в котором осмысляются используемые повествовательные приемы. Инструментом для этого служат многочисленные включенные рассказы героев, передающие предысторию того или иного персонажа или, напротив, содержащие прогнозы будущего развития событий. Но опять же речь здесь идет не о психологических аспектах нарратива, а о рефлексии относительно способов развития сюжета.
Аналогичные черты исследователь находит не только в античных повествованиях: особый раздел статьи посвящен анализу сходства между ними и современной паралитературой, в частности романами Я. Флеминга о Джеймсе Бонде. Этот большой и весьма
1 Sternberg M. Telling in time (I): Chronology and narrative theory // Poetics today. - Durham, 1990. - Vol. 11, N 4. - P. 901-948; Sternberg M. Telling in time (II): Chronology, teleology, narrativity // Poetics today. - Durham, 1992. - Vol. 13, N 3. -P. 463-541.
популярный у реального читателя корпус текстов показывает, что и в настоящее время «функционирование вымышленных сознаний» далеко не всегда является фундаментальным принципом восприятия нарратива.
Й. Гретлайн отмечает, что он не стремится противопоставить сюжет и характер, оба являются ключевыми компонентами повествования. Для лучшего понимания их взаимодействия он предлагает использовать понятие рецептивного опыта (experience). По его мнению, это более удачная категория, связанная с когнитивным или феноменологическим подходом к повествованию. Однако его понимание experience отличается от того, который имеется у М. Флудерник1, с чьим именем обычно и связывается нарратологи-ческое использование этого понятия. У Й. Гретлайна оно скорее восходит к поздней немецкой герменевтике, в частности к Х.-Г. Гадамеру, который подчеркивал темпоральный характер человеческого опыта2.
Рецептивный опыт имеется не только у персонажей, но и у читателя. Он помнит о том, что уже произошло, и делает предположения о дальнейшем развитии сюжета. Чтение, таким образом, ставит наше сознание перед лицом той же темпоральной динамики, что и в реальной жизни, только как бы заключая ее в скобки условия «вообразим как будто». Античные критики были в особенности чувствительны к этому аспекту читательского опыта, подчеркивая силу воздействия словесного искусства. Однако важно отметить, что читательский опыт не всегда медиируется через опыт протагониста повествования, он может быть вообще не связан со сферой персонажей, а иметь отношение к соотношению фабулы и сюжета.
В своем ответе на статью Й. Гретлайна А. Палмер подчеркивает (2), что его концепция «вымышленных сознаний» связана как раз с представлением о том, как читатель воспринимает сюжет, поэтому постоянное противопоставление сюжетной динамики и изображения ментальных состояний представляется ему весьма натянутым. В частности, остается непонятным, почему, например, в сцене, когда Теаген обнаруживает, что мертвое тело - это не его
1 Fludernik M. Towards a «natural» narratology. - L.: Routledge, 1996.
2
Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Grundzüge einer philosophischen Hermeneutik. - Tübingen: Mohr, 1986 [1960]. - P. 352-368.
Хариклея, описание его удивления не является описанием его ментального функционирования. Большая часть пересказов отдельных сцен романа и приведенных в статье Й. Гретлайна цитат описывают, как отмечает А. Палмер, побуждения, верования, планы, решения, реакции персонажей, но именно так вымышленные сознания определяют движение сюжета.
А. Палмер указывает, что критика теории сознания в современной науке представляется ему вполне обоснованной, более того, сам он предпочитает использовать не это понятие, а представление об «атрибутировании ментальных состояний». Он также не видит, каким образом концепция «вымышленных сознаний» противоречит идеям М. Штернберга относительно природы нарратива, в принципе не разделяя распространенного в литературоведческой среде убеждения, что различные теоретические подходы являются взаимоисключающими. По его опыту, напротив, различные аналитические перспективы могут прекрасно дополнять друг друга.
В этом с ним солидаризируется М. Флудерник (3): сюжетная динамика и эмпатия с героями, основанная на экстраполяции читательских ментальных состояний на героев и наоборот, - это два аспекта повествования, неотделимые друг от друга. Дискуссия о том, какой из них первичен для рецептивного эффекта читательского погружения в повествование, на самом деле является спором о том, что было раньше - курица или яйцо.
Она также отмечает, что, возможно, Й. Гретлайн абсолютизирует некоторые моменты, связанные как с применением концепции «теории сознания» к нарративу, так и с категорией экспериен-циальности самой М. Флудерник. Эффект погружения в повествование через эмпатическое восприятие персонажей не требует детализированной передачи их намерений, эмоций, планов и т.п. Более того, нередко эмпатия основана на том, что читатель «достраивает» содержимое сознания героя в своем собственном, и это и является характерным случаем работы нашей «теории сознания». Без подобного предположения нам было бы сложно ответить на вопрос, почему судьба двух влюбленных или удачливого шпиона, их приключения и превратности судьбы продолжают нас волновать, почему мы, собственно, следим за сюжетной динамикой.
Й. Гретлайн принял переопределение М. Флудерник сущности нарратива за желание маргинализовать или даже исключить
сюжет из рассмотрения в нарратологии. На самом деле это не так: М. Флудерник подчеркивает, что стремилась скорее восстановить баланс между двумя взаимосвязанными аспектами повествования. В течение многих лет именно сюжет был основным объектом анализа нарратологов, но, исследуя его, нельзя забывать, что «он -часть экспериенциальной драмы персонажей» (3, с. 292). Приведенные Й. Гретлайном примеры из Гелиодора на самом деле лишь подкрепляют, а не опровергают важность категории экспериенци-альности.
М.-Л. Райан также считает, что критика Й. Гретлайном концепции Палмера основана на недопонимании (4). Палмер в своем анализе текстов нередко сосредоточивается как раз на таких отрывках, которые показывают вымышленные сознания в действии, когда они проявляют себя через доступное внешнему наблюдению поведение персонажей. Подобная аналитическая стратегия прекрасно применима к роману Гелиодора, хотя он и фокусируется преимущественно на внешних событиях, минимизируя изображение мыслей. Вместе с тем эти события являются реализацией или результатом целенаправленных действий героев, которые они предпринимают для достижения определенных целей или осуществления своих планов. Но планы и цели, несомненно, являются продуктами деятельности сознания.
Идеи Л. Заншайн представляют собой более доступный объект критики, поскольку она эксплицитно связывает восприятие повествования с использованием нашей «теории сознания». Однако на самом деле она не ограничивается именно этим аспектом, и любопытно, что одним из текстов, который Л. Заншайн считает экспериментальным в плане воздействия на человеческие ментальные способности, является как раз «Эфиопика». Однако в ней используется не изображение «вложенной интенциональности», а другой инструмент: многоуровневый дискурс, сложная композиция, обилие персонажей, связанных между собой различным образом, - все это способно развивать когнитивные способности в не меньшей степени, чем применение «теории сознания». Анализ самого Й. Гретлайна сосредоточен на конкретных эпизодах, но не учитывает сложности общей структуры романа.
Е.В. Лозинская
