CC BY
36
иначе принял бы на себя обязательство содействовать разводу. В этой сфере, отмечает К. Флетчер, существует очевидная проблема с источниками: в то время как вручение официальных даров запротоколировано, менее легальные дары не оставили явных следов. Реконструировать присутствие таких даров можно лишь на основании косвенных источников: дипломатической корреспонденции, судебных актов и некоторых предписаний церемониальных трактатов. Основным признаком «коррупционного дара» была окружавшая его атмосфера секретности.
Оценивая фигуру постоянного дипломатического представителя с точки зрения его официальной роли (практической политики и символического церемониала) и личной роли как дворянина и члена знатного рода, исследование К. Флетчер рисует целостную картину института постоянного представительства в том виде, как он оформился в своем ведущем центре - Риме.
Н.А. Занегина
ИСТОРИЯ РОССИИ, СССР И ГОСУДАРСТВ ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА
2017.02.010. ЛИВЕН Д. КОНЕЦ ЦАРСКОЙ РОССИИ. МАРШ К ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ И РЕВОЛЮЦИИ. LIEVEN D. The end of tsarist Russia. March to World war I and revolution. - N.Y.: Viking, 2015. - 448 p.
Ключевые слова: Россия, 1905-1917 гг.; Первая мировая война; Восточный фронт; дипломатия.
Монография профессора Д. Ливена (Лондонская школа экономики и политических наук, Тринити-колледж в Кембридже), состоящая из введения, восьми глав и заключения, посвящена истории России 1905-1917 г., а именно - ее «марша к революции» через внутриполитические преобразования, дипломатические перипетии и участие в Первой мировой войне. Обращение к этой теме особенно актуально для западной исторической науки, так как, по мнению автора, в работах большинства европейских и американских историков Россия и Восточный фронт Великой войны до сих пор «отведены на второй план» (с. 27). Участие России в войне 1914-1918 гг. по-прежнему изучается на основе «английских, американских,
французских и немецких взглядов и предположений», зачастую без учета российских источников и «реалий» (там же). Этот «драматичный и важнейший» период русской истории стал прологом «большинства катастроф, настигнувших Россию в ХХ в.», и потому «заслуживает повествования на более широкой источниковой основе» (с. 36).
Свое исследование Д. Ливен начинает с обзора основных тенденций развития Европы и в целом - «мира империй» в XIX -начале ХХ в. С точки зрения автора, в этот период европейские государства и народы относились условно к «первому» и «второму» мирам. Подразделение на «первый» и «третий» миры изначально было призвано продемонстрировать «фундаментальное различие» между «белой» и «не-белой» частью населения планеты и подразумевало расовую природу отсталости одних народов и лидерства других (с. 28). На фоне этого противопоставления отличие «второго мира» оставалось неочевидным, а его политические и социально-экономические границы - спорными и размытыми. Термин «второй мир» «практически исчез с распадом Советского Союза» (с. 29), однако в начале ХХ в. к этой части «мира» относилась значительная часть Европы. Ко «второму миру» автор относит прежде всего «европейскую периферию до 1914 г.», протянувшуюся «от Ирландии и Иберии на западе и Италии и Балкан на юге до Российской империи на востоке» (там же).
«Второй мир» к 1900 г. не имел четких границ и охватывал различные части развитых европейских держав, к примеру - южные и восточные территории Австро-Венгрии. В отличие от «третьего», отсталость «второго мира» определялась не расовыми, а прежде всего экономическими и политическими, реже - культурными факторами. «Европейская периферия» с запозданием проходила процессы модернизации, отставала в развитии экономики, политических институтов и социальной инфраструктуры. В результате вступление народов этой части Европы в эпоху массовой политики и образование здесь национальных государств началось только во второй половине Х1Х в. Эти модернизационные процессы протекали во «втором мире» весьма болезненно, зачастую сопровождаясь социальными катаклизмами и войнами.
Для великих держав «европейская периферия» служила ареной перманентного соперничества. Однако рост национализма в
течение XIX в. становился одновременно основой для дезинтеграции одних и военно-политического могущества других европейских государств. Революции 1848 г. способствовали взрывному росту национального самосознания в Европе, стремлению имперской «периферии» к политической идентификации. В этом смысле процессы объединения в Италии и в Германии были вызваны не только центростремительными тенденциями, но и ослаблением гегемонии Австро-Венгерской империи в Центральной Европе (с. 54). Объединенная Германия была провозглашена монархией и империей и в то же время вела внешнюю политику, основанную на национальных интересах. Эта «новая модель консервативного государственного образования» (с. 45) позволяла распространять «интересы» страны за пределы политических границ.
Тем не менее вступать в прямые конфликты с основными конкурентами из-за колоний и «исконных земель» Германия до поры считала нецелесообразным. На рубеже веков выбор был сделан в пользу постепенной, «ползучей» экономической экспансии на Ближнем Востоке. Основным путем распространения влияния и расширения «жизненного пространства» были Балканы и Турция. С одной стороны, решение было тактически верным: юго-восточная часть «европейской периферии» оставалась ареной длительного противоборства держав, и к началу ХХ в. ни одной из них не удавалось здесь безраздельно доминировать.
С другой стороны, ставка на экспансию в регионе, где сходились вековые интересы Англии и России, была изначально весьма рискованной и в перспективе неизбежно вела к открытым дипломатическим и военным конфликтам. Однако Германия стремилась оттянуть начало войны до более «благоприятного» момента. В идеале в этот «момент» два «наиболее грозных центра силы» (Англия и Россия) из-за острых противоречий не смогли бы выступить совместно против новой (после Наполеона I) попытки установить гегемонию на европейском континенте (с. 44).
Стремясь проникнуть на Ближний Восток через Балканы, Берлин потакал импульсивным и не всегда продуманным действиям своих союзников - Австро-Венгрии и Турции. Прежде всего это касалось Вены. Теряя свое влияние и вес в международных делах, Австро-Венгрия к началу ХХ в. «имела только одну область, где она могла действовать как великая держава» - Балканский полу-
остров (с. 54). «Периферийное» положение Балкан давало основания в Австрии (и не только) считать местное население «отсталым» а территории - требующими «облагораживания». Такая же роль отводилась и Трансильвании, и Галиции. Однако взгляд на Балканы как на обыкновенную колонию, мало чем отличающуюся от африканских владений Англии и Франции, был изначально ошибочен и более того - опасен для самой Австро-Венгрии. «Цивилизаторские» устремления Вены со временем только усложняли контроль над территорией и настроениями местного населения (с. 55).
Другой особенностью «колониальных» притязаний держав на европейской «периферии» был постоянный риск конфликта с соседними державами, имевшими в своих границах части «малых народов». Национальный фактор играл все большую роль в международной политике. Державы все чаще конфликтовали между собой из-за регионов, не представлявших для них прямого экономического или стратегического интереса. Но противоречия из-за Далмации и Галиции, при всей их остроте, не могли стать поводом для открытого военного столкновения Австрии с ее соседями. Наэтом фоне «сербский вопрос» изначально отличался крайней сложностью и остротой. Д. Ливен полагает, что «роковым» австро-сербский конфликт делала невозможность его разрешения только политическими мерами. В представлении как сербской, так и австрийской элит, присоединение Боснии и Герцеговины в 1908 г. делало австро-сербскую войну только вопросом времени, и результатом ее могло быть либо окончательное «поглощение» Сербии, либо распад Австро-Венгрии (с. 30).
Остроту противостоянию на Балканах прибавляли внутренние процессы у восточного соседа Австрии. К 1905 г. Россия «представляла собой классический случай тесной взаимосвязи империализма, войны и революции в стране Второго мира» (с. 100). Это был во многом «уникальный» случай, так как даже после «унизительного» поражения от Японии, пишет Ливен, Российская империя продолжала оставаться значимым фактором в европейском балансе. Во многом поэтому дискуссии о новых путях экспансионистской политики и во властных верхах, и в обществе возобновились сразу после подавления революции. Восстановление великой державы рассматривалось как гарантия решения внутренних про-
блем. Однако военная и политическая элиты России имели разное представление о внешнеполитических приоритетах.
Расстройство финансов и ослабление армии были важными, но далеко не единственными причинами этого разномыслия. С.Ю. Витте и П.А. Столыпин в период своего премьерства настаивали на необходимости для России длительного мира и восстановления «внутренних сил» страны (с. 122). Многие видные консервативные публицисты того времени разделяли эту точку зрения. Особой критике подвергались попытки тесно связать внешнюю политику с панславянскими идеями (В.П. Мещерский, М.О. Меньшиков, Р. Розен, А.А. Гирс). Но после неудачной войны с Японией подобные мнения уже не могли быть восприняты как руководство к действию, так как считались в высших кругах слишком радикальными. Не способствовала продвижению этих идей и репутация их сторонников, которых обвиняли в «скрытом германофильстве» и непонимании «национальных задач» России. В то же время, считает автор, популярные в обществе панславянские идеи начали проникать в дипломатическую среду (с. 141).
На фоне этих настроений министры иностранных дел лавировали между «дворцом» и «общественностью». В отличие от
B.Н. Ламздорфа, относившегося еще к «старой школе» русских дипломатов, А.П. Извольский и С.Д. Сазонов стремились прислушиваться к общественному мнению. Власть нуждалась в консенсусе с обществом во внешнеполитической линии и частично этого удавалось достичь за счет сохранения франко-русского союза. Сближение с Францией и Англией положительно воспринималось либеральной интеллигенцией. Однако эта поддержка отражала не практические взгляды на внешнюю политику, а скорее идеологические убеждения оппозиции, которая видела в «сердечном согласии» важный шаг России к демократии и конституционному строю. Возможность сближения с Германией и Австрией либералы считали «торжеством реакции» и оценивали негативно вне зависимости от возможных выгод такого шага для России.
Тем не менее Д. Ливен призывает «не переоценивать» роль общества в российской внешней политике предвоенных лет. В конечном счете все решения принимались «весьма узким» кругом людей, причем к 1914 г. в этот круг входили фактически только
C.Д. Сазонов и Николай II. Основы такого механизма принятия
внешнеполитических решений были заложены задолго до войны: правом напрямую докладывать императору обладали все министры иностранных дел в эпоху последнего царствования. Однако и Витте, и Столыпин стремились не допустить, чтобы ключевые дипломатические решения принимались без учета мнений Совета министров и его председателя. Но в отличие от своих предшественников В. Н. Коковцов не был столь харизматичен и уже не мог в той же мере влиять на МИД. Это развязывало руки Сазонову в продвижении своих взглядов, которые во многом совпадали со взглядами царя. Политику Сазонова Д. Ливен считает «обновленной версией старой "дворцовой" стратегии», согласно которой отношение к Германии и Австро-Венгрии как к «главным потенциальным противникам» сочеталось с «симпатией к балканским народам». Экспансия России на Ближнем Востоке, которая и так «никогда не была только лишь вопросом геополитики» (с. 83), в предвоенные годы окончательно приобрела идеологическое обоснование. Как и в случае с Австро-Венгрией, это представляло опасность для внутренней устойчивости России, и без того ослабленной войной и революцией 1905-1907 гг.
Внутренние тенденции получали значительную «подпитку» извне, благодаря нараставшему международному напряжению. Оказавшись в изоляции после Альхесирасской конференции 1906 г., Германия сделала ставку на поддержку своего единственного союзника - Австро-Венгрии. Помимо «нибелунговой верности», Берлин руководствовался и иными расчетами - «отплатить» Петербургу за его поддержку Франции в конфликте из-за Марокко и «сделать все, чтобы Россия почувствовала цену своего сближения с Лондоном» (с. 217). Для «мести» была выбрана самая болевая точка: поддержав австрийские притязания на Боснию, Германия «унизила» Россию, вынужденную уступить из-за военной слабости. Однако Германия, руководствуясь желанием «мести», явно недооценивала последствия своих действий. Проблема заключалась в том, что конфликты «между империями и национальными государствами в Центрально-Восточной Европе уладить было гораздо сложнее, чем англо-германское соперничество» (с. 357). В результате к 1914 г. национализм «превратился в главную угрозу для империй», это был «большой долговременный вызов стабильности и всему миропорядку» (с. 308), на который дипломаты «старой школы» ответили
противоречивыми и непродуманными шагами. Во многом поэтому как Сараевское покушение, так и давно ожидавшаяся мировая война стали для многих современников «громом среди ясного неба» (с. 309).
Мотивы участия России в этой войне, отмечает Д. Ливен, внешне типичны для мировой державы того времени. Более того, предвоенную внешнюю политику России «невозможно понять без учета общемирового контекста» (с. 360). Вызванные войной экономические и социальные проблемы были в общих чертах схожи во всех воюющих государствах. Уникальность России состояла в том, что она одновременно оставалась великой державой, многонациональной империей и страной «второго мира». Масштабы войны и ее продолжительность требовали значительного ускорения мо-дернизационных процессов, быстрых и решительных перемен в общественных отношениях и государственном устройстве.
Эти проблемы приходилось решать и более развитым воюющим государствам - Германии, Англии и Франции. Однако для России 1914-1917 гг. масштаб этих проблем был гораздо большим и соответствовал обширности и неоднородности империи Романовых. Так, общие для всех стран проблемы с транспортом усугублялись слаборазвитой дорожной сетью, а дефицит промышленных товаров и рост инфляции были в значительной степени вызваны незавершенностью индустриализации. Кроме того, характерными чертами России были незавершенность конституционных преобразований и «отчужденность большей части образованного общества от государства» (с. 76). Ключевые вопросы государственного развития оставались вне общественного контроля, вследствие чего правительство «было гораздо легче обвинить в неудачах и даже предательстве национальных интересов» (с. 82). Еще война с Японией «разожгла давние подозрения, что внешняя политика, проводимая "дворцом", некомпетентна» и не отражает стремлений и нужд всего общества (с. 103). В годы Первой мировой войны подобные соображения значительно подкреплялись неразвитостью массовой печати и высокой долей неграмотных, которые имели очень ограниченный доступ к официальной информации, либо интерпретировали ее по-своему. Только этим, считает Д. Ливен, можно объяснить распространение «истеричных и совершенно неправдоподобных слухов об измене в высоких кабинетах и о так называе-
мых "темных силах"» (с. 83). В результате «вместо того, чтобы быть главным источником патриотизма, монархия к январю 1917 г. рассматривалась как главное препятствие к победе» (с. 344).
Помимо характерных для военного времени проблем, «ключевая дилемма» для российской имперской власти заключалась в том, «как легитимизировать государство континентального масштаба в эпоху национализма» (с. 360). Необходимость общественного единения перед внешними вызовами вынуждала империи схожего с Россией типа (Австро-Венгрия, Турция) разрешить и даже поощрять развитие национального самосознания для воспитания общеимперского патриотизма. Однако эти усилия в годы Первой мировой войны потерпели поражение в силу хрупкости и неустойчивости архаичных форм политического и общественного устройства, характерных для стран «второго мира» в начале ХХ в.
И.К. Богомолов
2017.02.011. ИМПЕРИЯ И НАЦИОНАЛИЗМ НА ВОЙНЕ. The Empire and nationalism at war / Ed. by Lohr E., Tolz V., Se-myonov A., von Hagen M. - Bloomington: Slavica Publishers, 2014. -XVI, 288 p.
Ключевые слова: Первая мировая война; национализм; империи; «имперский антиколониализм»; деколонизация.
Выпущенный в рамках масштабного международного проекта «Великая война и революция в России, 1914-1922» сборник -первый том из запланированной серии изданий. Цель проекта, в котором участвуют ученые из Великобритании, Северной Америки, России, западноевропейских и азиатских стран, а также из Австралии, - ознакомить как специалистов, так и широкую читательскую аудиторию с новейшими достижениями мировой историографии (с. Х).
В предисловии к сборнику американский историк Р.Г. Суни (Мичиганский ун-т) определил его тему как «возвращение империи» в исследования Первой мировой войны. Актуальность такого подхода определяется тем, что тогда произошло падение континентальных империй в Европе; Вторая мировая война, добавляет он, оказала тот же эффект на морские колониальные империи. Распад империй под натиском освободительных движений и образование
