CC BY
262
ОБЩИЕ ВОПРОСЫ
2017.02.001. ПОТАПОВА Н.Д. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ В ИСТОРИОГРАФИИ: Учебное пособие. - СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2015. - 380 с.
Ключевые слова: историография; язык исторического материала; идеология; ответственное письмо; лингвистический поворот.
Учебное пособие доцента факультета истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, канд. ист. наук Н.Д. Потаповой подготовлено по материалам курса, который читался на протяжении 2008-2012 гг. Показывая возможность применения междисциплинарных инструментов анализа языка и текста к историческому материалу, автор демонстрирует методологические возможности одного из наиболее влиятельных направлений в современной историографии. Особое внимание уделено идеологии и проблеме ответственного письма, ставших предметом широкого обсуждения в новом направлении. Книга состоит из введения, четырех глав и эпилога.
В главе «Интеллектуальные практики модернизма: аналитический анализ философии истории и приемы логического анализа языка» прослеживается процесс, создания бренда «лингвистический поворот» (как называет его автор), который приходится на послевоенное время, 1950-1960-е годы и связан с именем Густава Бергмана. В 1920-е годы он начинал свое образование в Австрии как студент-математик, а в 1938 г. бежал от нацизма в США и обосновался в университете шт. Айова. Сам исследователь определял лингвистический поворот (lihguistic turn) как интеллектуальное движение, начавшееся с публикации «Логико-философского трак-
тата» Людвига Витгенштейна в 1922 г., посвященного не лингвистике, как таковой, а логическому анализу языка - его избыточности, неполноты, неопределенности.
С 1925 г. в Чикаго началась университетская карьера американского лингвиста Эдварда Сэпира, работы которого оказали влияние на чикагскую школу антропологии и социологии. Сэпир специализировался на индейских языках, «его занимали трудности перевода, непереводимость многих образов одного языка на другой, несводимость двух картин мира» (с. 38). Цитирование его работ, как и его коллеги Бенджамина Уорфа, и логиков-эмигрантов из нацистской Германии стало заметным историографическим явлением в 1950-х годах, когда представители разных дисциплин обнаружили, что занимаются общим делом и видят свой предмет так похоже.
Во Франции утверждение «лингвистического поворота» автор связывает с именем Мориса Мерло-Понти. В еще оккупированном Париже он начал разработку концепции о феноменологии восприятия, которая, уже после освобождения страны, стала значимой для нескольких поколений интеллектуалов. Мерло-Понти считал слово не облачением мысли, а ее выражением, как и Витгенштейн, оказавший очень важное влияние на англосаксонский интеллектуальный мир. Благодаря Мерло-Понти эта традиция затронула и Францию, поскольку он был известен среди студентов Эколь нормаль, где в 1950-е годы учились Мишель Фуко, Пьер Бурдье и другие, в будущем - влиятельные в социальном знании авторы. В 1950-1960-е годы мода на англосаксонскую аналитическую философию приходит во Францию раньше, чем в другие страны, вместе с модой на все англо-американское (джаз, рок-н-ролл, молодежную культуру).
В этот интеллектуальный котел попал и К. Леви-Стросс, который привез из Нью-Йорка, где он несколько лет служил во французском посольстве советником по вопросам культуры, заимствованное у Романа Якобсона увлечение Владимиром Проппом, русским формализмом и заодно логикой Чарльза Пирса. Леви-Стросс также «вернул» интерес к швейцарскому лингвисту Ферна-ну Соссюру не только во Франции, но и в Англии и Америке. Развернувшиеся в Париже в начале 1960-х годов дискуссии, обозначенные как лингвистический поворот, стали важным событием не
только для интеллектуального мира, они повлияли и на художественные практики, например кинематограф Ж.-Л. Годара.
Это интеллектуальное движение было еще и популяризацией того способа анализа языка, который был предложен интеллектуальным авангардом в 1920-1930-е годы: в России - формалисты (эмиграция в Прагу, затем в США), в Вене - Витгенштейн и логический позитивизм, в Великобритании - связанная с традицией логического позитивизма теория речевых актов Остина, во франкого-ворящей среде - Соссюр, в Соединенных Штатах - Сэпир и Уорф (с. 56).
То, что начиналось как авангард, к концу 1950-х годов уже воспринималось как классика, а к середине 1960-х годов внимание интеллектуалов все определеннее смещается к теме нарратива и способам его анализа. Это была важная работа по формализации практического мышления, сопоставлению логического анализа исторической причинности и логики здравого смысла. Многие авторы привлекали внимание к тому, что привычка связывать настоящее с прошлым буквально вплетена в язык, и эта особенность языка делает обыденные способы мышления о мире историческими. В филологии, точнее в русской фольклористике, еще на рубеже Х1Х-ХХ вв. в работах А.Н. Веселовского предпринимались попытки различить сюжет и фабулу. У формалистов и Проппа эти различия были сформулированы таким образом: фабула - это перечень действий; а сюжет - это связь мотивов, являвшихся функциями действующих лиц.
В 1960-е годы не утихали споры о том, является ли история повествованием и можно ли применять к историческим текстам приемы анализа «сюжетостроения», что многим казалось подрывающим основания исторического знания. В те же самые годы литературоведение в Европе и США превращается в дисциплину, которая заявляет о продуктивных методах анализа текста. «Новая литературная критика» и теории сюжетостроения позволили поставить ряд неожиданных вопросов: что отличает историю от исторического романа? Дает ли справочный аппарат (ссылки на литературу и источники) гарантию научности?
«Обычная практика историографии предполагает конвертацию, перевод с языка источника на язык истории и использование словаря, порой серьезно трансформирующего исходные смыслы, а
порой практически разрывающего с ними» (с. 81). Дискурс истории традиционно сближается с художественными практиками и там, где предполагается интерпретация «психологической причинности», интенций, целей и намерений действующих лиц. Само допущение того, что научная монография использует сюжет вместо объяснения, в 1960-х казалось крамольной мыслью, подрывающей основы исторической науки. Однако тогда же, на рубеже 19501960-х годов франко-итальянский кинематограф «новой волны» как один из видов художественной практики сам начинает использовать прием имитации документализма, как бы подчеркивая условность границы между вымышленным и реальным.
В начале 1970-х правомерность применения лингвистической логики к анализу исторических событий попытался использовать молодой сотрудник Университета Калифорнии в Беркли Хейден Уайт. Его «Метаистория» была воспринята многими как поворот в философии истории и теории исторического знания, что он сам многократно отрицал в своих выступлениях и текстах. Признанию и растущему влиянию предложенного исследователем подхода посвящена глава вторая «От структурализма к поэтике истории Хей-дена Уайта». Важным условием оказалось и то обстоятельство, что лингвистический поворот как особого рода методология гуманитарного знания оказался вписанным в еще один поворот общесоциального характера - поворот к критике идеологии и анализу дискурса (это тема третьей главы).
Если в 1970-1980-е годы на волне популярности неомарксизма термин «идеология» был обязательным в инструментарии аналитика, то с тех пор критика марксизма способствовала резкому снижению его популярности как аналитической категории. «Рост популярности постструктурализма и постмодернизма, концепции Фуко, Маркузе, Бурдье и их продолжателей низвели функции термина "идеология" к нескольким новым аналитическим понятиям: дискурсу, метанарративу, симулякру и идентичности. Новый мир казался трансидеологическим и ориентированным больше на индивидуальную самореализацию, чем на коллективизм прошлых лет. В концептуальном инструментарии, созданном в те годы, идентичность казалась доминирующей идиомой для исследования постклассового общества и после периода холодной войны. Это понятие использовали для анализа самых разных сфер опыта, от
академии до повседневной жизни, политики, экономики, культуры» (с. 191).
Наиболее объемна четвертая глава «Под общим "зонтом" поворота к языку: институализация направлений в 1980-1990-е годы». На смену массовому увлечению социальной историей, которое переживала англо-американская наука в 1960-е годы, приходит новая история культуры (Cultural History). Поворот к культуре автор определяет как фундаментальный поворот гуманитарного знания в истории, литературе, лингвистике, который обычно прослеживают на фоне падения империй и формирования нового постколониального мира, «...а марксисты пытаются связать его с разложением фордистского режима макроэкономического регулирования, экономическим кризисом рубежа 1970-1980-х годов, изменением форм и способов решения производственных конфликтов» (с. 195). В этом движении видели попытки дискредитировать классовую идею, заняв внимание людей гендерными, национальными, этническими, возрастными проблемами и даже навязать им идеологию мультикультурализма, в поддержании которой якобы были заинтересованы государства и бизнес эпохи позднего капитализма. «Жесткость идеологической критики выдавала силу и влияние этого направления, в 1980-1990-е годы исследования культуры становятся одним из лидирующих направлений в истории и социальных исследованиях, быстро вытесняя другие направления и подчиняя культуральной проблематике традиционные темы, казалось, культура способна ответить на все вопросы» (с. 195).
Культуральные исследования раньше всего стартовали в Британии, и началось все в 1960-е годы с исследования культуры рабочего класса в прошлом и настоящем. В этом движении одним из первых симптомов поворота от социального реализма к социальному воображению автор считает книгу Эдварда Томпсона «Создание английского рабочего класса», которая вышла в 1963 г., а еще через год была издана и в Америке1. Культуральные исследования помещали в фокус внимания трудовые, производственные, властные отношения, но для их изучения, для выявления действующих факторов и причинно-следственных связей предполагалось проводить не количественные исследования (считать доходы,
1 Thomhson E.P. The making of the English worring class. - N.Y., 1964.
плотность населения, соотношение численности населения и роста доходности), а качественные изменения - изучать идентичности и солидарности, ценностные позиции, которые с ними связаны, представления о должном и норме, о возможных санкциях за нарушение порядка.
В том же 1964 г. в Бирмингеме был создан центр современных культуральных исследований (Centre for contemporary cultural studies). В конце десятилетия сотрудники Центра примут участие в семинарах History workshop, связанных с исследованием «истории снизу», локальной, устной историей меньшинств и дискриминируемых социальных групп, движения, которое за несколько десятилетий превратится в Британии в мейнстрим.
Американские историки, первыми начавшие исследование культуры, занимались рабочим движением, социальным протестом, революцией. Возможность обратиться к интеллектуальной истории маргиналов вызвали интерес к методам культурной антропологии, взаимодействие с которой происходило, например, в рамках семинара по символической антропологии в Институте фундаментальных исследований (Чикаго, 1972-1974 гг.) под руководством Клиффорда Гирца и Виктора Тернера при участии Томаса Куна и Ральфа Гизи. «Не все пришли в историю культуры через антропологию, многие - через обращение к теории литературы, постструктурализм, ассоциировавшийся с именами Деррида, Лакана и Фуко» (с. 219).
В Университете Калифорнии в Беркли в Центре славистских и восточноевропейских исследований (Centre for Slavic and East European studies), в значительной степени благодаря усилиям Виктории Боннелл и Реджинальда Зелника культуральная история стала одним из наиболее популярных направлений в американской русистике.
С этим же университетом, журналом «Representations» и именем Стивена Гринблатта связан «новый историзм» - еще одно направление в современной американской критической практике, как обозначает его автор. Инициированный в 1980-е годы, он не поддается точному и догматичному определению; в это время ждали появления новой методологии, которая сумела бы связать текст и контекст. «Новый историзм был соткан из интертекстуальности и образовал зону в пограничье дисциплинарных дискурсов. Исследо-
ватели, принявшие новый историзм, находили и исследовали множество способов пересечения исторического и литературного, затрагивающих самые разные сферы человеческого опыта, вплоть до экономики и производства» (с. 251-242).
Вместо больших нарративов, критика которых в 1980-е годы становится привычным делом для радикальных интеллектуалов, новый историзм предлагал формат анализа анекдота или описаний странного события с позиций современного исторического момента. Междисциплинарность, теоретическая рамка и эмпирический характер исследования были основными требованиями к публикациям, представляемым журналом «Representations», вокруг которого сложилось длительное общение заинтересованных авторов. Сюда раньше других импортировали новинки американских и европейских интеллектуальных центров, разрабатывали собственные модели исследований англо-американской истории и литературы.
В процессе лингвистического поворота происходило не только создание и конкуренция новых научных направлений-«брен-дов», но менялись и практики новой историографии. Один из признанных «отцов-основателей» мощного интеллектуального течения Хейден Уайт в качестве сотрудника Университета Санта Круз (штат Калифорния) много внимания уделял организационной работе: он много рецензирует, критикует, инициирует совместные трансатлантические проекты, на поддержку которых в начале 1980-х правительство охотно выделяло средства. Проекты со временем становятся не только международными, но и междисциплинарными. Уайт организует переводы и конференции - «осваивает новые территории» в терминах того, что он называет лингвистическим поворотом. «Он пытается внушить, что есть такая мегаимпе-рия, покрывающая аналитическую философию истории, новый историзм и европейские интеллектуальные продукты, современную теорию литературы и французский постмодернизм» (с. 266).
С середины 1980-х годов появляется еще одна действенная форма академической экспансии - поддержка стипендиатов из Европы, и Уайт использует ее для продвижения своего направления. Поддержку получали и те, кто занимался критикой французской историографии, в первую очередь Школы Анналов. Это был мировой и уже раскрученный качественный продукт, интересный для многих, поэтому его критика давала новой историографии про-
странство для экспериментов. Данная стратегия позволила лингвистическому повороту как кампании Хейдена Уайта быстро заявить о себе.
Собранные Уайтом «под одним зонтиком» молодые выпускники престижных университетов заняты переосмыслением европейской истории, историографией, которую пытаются читать через новую исследовательскую «оптику». «Оптика у каждого своя, но ритуальные ссылки на Хейдена Уайта и друг друга обязательны (это административный прием, который внушал идею единства направления)» (с. 269). Теперь не период, который исследует историк, а направление, как торговая марка, определяет его профессиональное «лицо».
На излете холодной войны, в середине 1980-х годов, когда в США кипят бурные теоретические дискуссии, начинается постепенное движение на восток, за океан. Огромное финансирование накануне падения берлинской стены получают совместные проекты, исследовательские коллективы и мероприятия на территории Европы. Когда в 1985 г. журнал «History and theory» провел в Германии международную междисциплинарную конференцию, в фокусе оказались проблемы нарратологии, а во многих выступлениях подчеркивалось, «что историография - это та же литература, фигуративное построение художественного мира с определенным сюжетом, персонажами, идеологией» (с. 291).
Конец 1980-х годов открывает эпоху переписывания историй в глобальном масштабе: в нее вовлекаются не только Америка и европейские страны, но и Советский Союз. Новые формы письма прокладывали себе дорогу в академическом сообществе не просто. Почва, как считает автор, во многом была подготовлена критикой устройства академического мира, которую развернули историки, близкие к течению лингвистического поворота в США. В одном из подготовленных ими сборников вышла статья Ричарда Рорти «Наука как солидарность»1. «Автор коснулся вопроса о том, как "рациональность", "научность", "истина", "методология", "твердое установление фактов" оказываются инструментами дискриминации в профессиональной среде, позволяя академическому сообществу
1 Rorty R. Science as solidarity // Rorty R. Objectivity relativism, and truth. Philosophical papers. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1991. - Vol. 1. - P. 35-45.
расправляться с неугодными научными гипотезами, которые, как кажется академическим элитам, представляют угрозу для их статуса - статуса привилегированных, доминирующих научных групп» (с. 299). Исследователь делает заключение, что не существует «чистой науки», ученый всегда ангажирован, наука наряду с бизнесом и правом - лишь одна из сфер рациональностей, необходимая в культуре и обществе как религия и литература.
Аналогичные оценки звучат в целом ряде вышедших в те же годы работ американских историков, определяющих социальную функцию компетентного сообщества гуманитариев. «История должна заставлять людей думать, а не давать им ответы. Рассказывание историй дает власть, но историк должен не подчинять, а привлекать людей во власть, мобилизовать на производство инструментов преобразования социальной среды, каковыми являются мифы-факты (исторические верования)», - резюмирует автор их выводы (с. 301).
Автор выделяет в постмодернистском письме еще одну форму - «новую нарративную историю», для создания которой интеллектуалы обращаются к художественным техникам - литературы и кино - вместо привычных монографий. Самым известным произведением этого жанра в России стал роман, а затем и фильм по роману Умберто Эко «Имя Розы».
В 2000-е годы начинается игра с форматом кинодокументалистики, с форматом телевизионных фильмов и визуальной презентации и репрезентации. «Это командная работа, недешевое и непростое с организационной точки зрения мероприятие, проводить которое историки только учатся и о котором стоит говорить отдельно» (с. 340), - заключает автор, впрочем, продолжая эту тему в разделе «Вместо эпилога. История на телевидении: Большие надежды на большую иллюзию?» перечнем нескольких отечественных и зарубежных телепроектов исторического содержания.
Т.Б. Уварова
