CC BY
42
перевооружение. К началу XVI в. складывается комплекс вооружения конного воина - сабля, топор и лук; его фиксируют на Руси иностранные путешественники, оставившие зарисовки таких воинов и их вооружения (с. 298). Данные археологии подтверждают этот процесс и позволяют его детализировать.
Следующий период - «образование войска "царства Московского"» (вторая половина XVI - начало XVII в.). При Иване III и Иване IV складывается единое централизованное государство, что повлияло и на структуру армии; созданы стрелецкие полки и поместная конница. Однако столкновения с «армиями европейского образца обозначили и общий кризис русского военного дела». Ориен-тализация, вызванная татарской угрозой, привела к появлению специфического комплекса вооружения, не соответствующего новым задачам. Отдельные нововведения, такие как бердыши, не могли полностью решить проблему. Дальнейшее ее решение пошло уже с использованием западноевропейского опыта, «сначала через привлечение наемников, а позднее через создание... войск по западному образцу» (с. 305-306). Археологические данные показывают четкую тенденцию стандартизации разных видов оружия, которая может быть связана с созданием единого государства и армии.
Завершает монографию каталог находок, разделенных по категориям оружия (с. 312-485).
Ек.Ю. Лебедева
2017.01.033. ВЕРТИЕНКО А.В. ИКОНОГРАФИЯ СКИФСКОЙ ЭСХАТОЛОГИИ.
ВЕРТ1СНКО Г.В. Iконографiя сюфсько! есхатологи. - Кшв: Вида-вець Олег Фшюк, 2015. - 224 с.
Ключевые слова: скифы; археологические раскопки; декоративно-прикладное искусство; скифская эсхатология; иконография.
Монография сотрудника Института востоковедения им. А.Ю. Крымского НАН Украины канд. ист. наук А.В. Вертиенко посвящена мифологическим представлениям скифов, связанным с идеей смерти и посмертного существования. Основным материалом для анализа являются произведения декоративно-прикладного искусства, обнаруженные при раскопках, а также детали самого
погребального обряда, прослеженные археологами. Книга состоит из предисловия, семи глав, заключения и приложений.
В предисловии автор отмечает неутихающий интерес исследователей ко взглядам на смерть в архаичных культурах. Скифская культура в этом плане может рассматриваться как часть общеиранской. Предметом исследования является «проблема концептосферы смерти (эсхатологии), выраженной на идеологическом уровне в танатологическом мифе, а на материальном уровне - в совокупности действий, объединенных понятием погребально-поминального обряда» (с. 6). Подобные обряды входили в ряд так называемых «ритуалов перехода», отмечавших в архаических культурах поворотные моменты в жизни человека и коллектива; смерть связана в них также с понятиями рождения и возрождения.
В первой главе исследовательница рассматривает мифы про появление смерти в мире («первой смерти») в иранской традиции в целом. Ссылаясь на тексты таких древних памятников, как «Авеста» и «Ригведа», она приходит к выводу, что сюжет был двухступенчатым. Вначале речь шла о «золотом веке» правления мифического царя Йимы (Ямы). Йима был убит змеевидным чудовищем и стал хозяином загробного мира. Однако за его смерть отомстил Феридун (Траетона), который в свою очередь стал царем, а затем разделил землю между своими тремя сыновьями. Младший впоследствии был убит братьями, но за него отомстил его потомок; так в мире восстановилась справедливость. С сюжетом правления Йимы связано представление о хварно - персонификации счастья и удачи, которой мог быть наделен не только один человек, но и, например, целая царская династия.
Предположительно, эти две стадии не отражают первоначальную индоевропейскую мифологему, поскольку уже содержат концепцию царской власти и обосновывают ее легитимность
(с. 21).
Во второй главе автор переносит это общее представление на более конкретную почву, чтобы выяснить, как проявлялся миф о «первой смерти» в скифской идеологии. С почитанием Йимы исследователи предположительно ассоциируют почитание одного из скифских божеств, Тагимасада; атрибутом и того и другого был конь. С самим мифом автор сопоставляет изображения битвы героя с чудовищем - грифоном, кошачьим хищником или драконоподоб-
ным существом, поскольку «все эти существа на семантическом уровне связаны с потусторонним миром» (с. 25). Наиболее близки иранскому циклу те сцены, где изображено змеевидное животное. Подобные сюжеты представлены на разнообразных предметах (серьги, навершие, ножны, роспись склепа в Боспорском царстве и т.д.). Даже на миниатюрном горите (футляр для лука и стрел), изображенном рядом с одним из персонажей на гривне из Толстой могилы, можно увидеть схематическое воплощение этого сюжета. Автор обращает внимание на то, что горит (или колчан) изображается висящим на дереве или на стене рядом с персонажами из сюжетов, многие из которых связаны с погребальной обрядностью (надгробия, роспись склепа). А.В. Вертиенко предполагает, что колчан может указывать на принадлежность персонажа к потустороннему миру, поскольку при раскопках некоторых курганов удалось выявить следы подвешивания одного или нескольких колчанов на железных крюках, вбитых в стену склепа (с. 41).
В третьей главе исследовательница продолжает изучение скифского варианта интерпретации второй части общеиранского сюжета «первой смерти», с которой скифологи убедительно отождествляют миф о происхождении скифов, изложенный Геродотом и рядом других античных авторов. Чаще всего речь идет о царе и трех его сыновьях (в одной из дошедших до нас версий их двое). Д.С. Раевским была на основе мифологических аналогий и произведений скифского декоративно-прикладного искусства предложена дополненная версия сказания о сыновьях Таргитая, в которой только младший из сыновей смог забрать себе упавшее с неба священное золото. По мнению ученого, далее речь шла о сговоре старших братьев и убийстве ими младшего, Колаксая. Принимая эту интерпретацию, А.В. Вертиенко сопоставляет с данным сюжетом изображения скифской торевтики, представляющие борьбу или битву двух (ср. сюжет с двумя братьями) или трех скифов. Одно из таких изображений (золотой гребень из кургана Солоха) ряд исследователей считают иллюстрацией к историческому сюжету, известному нам из книги Геродота: убийству скифского царя Скила его братом за чрезмерную приверженность эллинским обычаям. По мнению автора, одно не отменяет другого, поскольку реальный эпизод скифы «могли толковать через призму мифической или эпической традиции» (с. 62). В целом распространение этих сюже-
тов, как считает А.В. Вертиенко, указывает на укорененность мифологических иранских сюжетов о «первой смерти» в скифской традиции.
Наиболее полным воплощением этого сюжета, по ее мнению, является многофигурная композиция на золотой пластине из кургана Сахновка, рассмотрению которой и посвящены последующие главы.
В четвертой главе изложена история изучения этого предмета. Пластина была найдена в 1901 г. в кургане около с. Сахновка (современная Черниговская область), в свернутом виде в одной из столбовых ямок. Она считается частью женского головного убора. Обстоятельства находки вызывали у многих исследователей сомнения в подлинности предмета, но позже она была подтверждена анализом технологии и деталей изображения, представленных в нескольких сценах; центральная из них - коленопреклоненный скиф с ритоном перед сидящей на троне женщиной, в руках у которой округлый кубок. Этот сюжет, как и ряд других, известен в произведениях скифского прикладного искусства. Смысл композиции исследователи интерпретируют по-разному. В персонажах центрального изображения практически единодушно видят скифского царя и богиню (или жрицу, изображающую ее). Однако интерпретации сюжета изображения на пластине в целом расходятся: приобщение божеству, жертвенный пир, пир в честь победы, свадебное торжество, гадание и т.д. (с. 80).
В пятой главе автор анализирует изображения на сахновской пластине, рассматривая их как отражение «скифского танатологического мифа» - сюжета о смерти и посмертном существовании Колаксая. Исходя из того что само расположение на головном уборе может предполагать круговое прочтение сцен, исследовательница вначале рассматривает сцену, расположенную за спиной сидящей на троне женщины. Сцена коленопреклонения скифа перед богиней, таким образом, должна стать завершающей.
Первая (по нумерации автора) сцена изображает двух скифов, пьющих из одного ритона. Этот сюжет (так называемые «побратимы») неоднократно встречается на скифских золотых бляшках. Автор поддерживает интерпретацию Д.С. Раевского, по мнению которого это могут быть два старших брата, злоумышляющих против Колаксая. В то же время она обращает внимание на примеры в
иранской мифологии двух близнецов, связанных с потусторонним миром; а также на изображение пустого колчана у одного из персонажей, поскольку символика колчана, как предполагалось выше, может быть связана с потусторонним миром.
Вторая сцена толковалась исследователями различно из-за некоторой неясности изображения: один из участников держит кинжал, у другого заведена за спину рука (возможно, связаны руки), перед ним изображена голова барана. Ясно, что речь идет о принесении жертвы, но мнения о том, приносится ли в жертву человек или баран (которого держит второй персонаж), расходились. По мнению А.В. Вертиенко, сцена действительно носит двойственный характер: «...в ритуальном смысле - это изображение жертвоприношения, в мифологическом - убийство Колаксая» (с. 96). Изображение барана, помимо указания на жертвоприношение, она считает связанным с общеиранской коцепцией хварно, сопутствующего династиям мифических царей, указывая на их связь с богами, и изображалось иногда в виде барана или подобного ему существа.
В шестой главе автор анализирует две следующие сцены. Первая изображает двух скифов, переливающих напиток (вероятно, вино) из амфоры в сосуды для питья (ритоны и кубки). Вторая представляет собой так называемого «скифского арфиста» - музыканта с крупным струнным инструментом. Обе сцены, по мнению исследовательницы, являются «маркерами потустроннего мира». Так, те же ритон и кубок появляются в последней сцене в руках богини и скифского царя. Автор находит параллели в росписях боспорских склепов и предполагает связь с присутствующим в индоевропейской и собственно иранской мифологии образом «напитка бессмертия» (амрита, сома).
Персонажу-арфисту А.В. Вертиенко находит соответствия как в изобразительном искусстве, так и в эпосе осетин, где появление арфы-фандыра связано с сюжетами, относящимися к потустороннему миру. В варианте сахновской пластины на ней играет, возможно, сам Колаксай, главный герой этого мифа.
Седьмую главу автор посвящает анализу заключительной сцены композиции - изображению коленопреклоненного скифа и женщины на троне. В частности, уделяется немалое внимание предметам, с которыми представлены персонажи. Так, скиф упира-
ется в землю предметом, которому исследователи давали разные толкования (чаще всего его считали тем или иным оружием). Исследовательница полагает, что в данном случае изображена рукоять плети. Она находит аналогии в предметах декоративно-прикладного искусства, на каменных изваяниях, в материалах погребений. В данном случае плеть может являться символом царской власти. Атрибутами богини являются зеркало и округлый сосуд, а скиф в другой руке держит ритон. Зеркало, неоднократно применявшееся в иранских обрядах жизненного цикла, А.В. Вертиенко считает знаком своеобразного «портала» в потусторонний мир, а также предполагает символическое значение формы сосудов в руках персонажей. Все они при этом имеют аналогии в предметах, употреблявшихся в свадебном обряде иранских народов, что, по мнению автора, не противоречит идее возрождения после смерти, поскольку свадебные и похоронные обряды имеют нередко между собой много общих черт (с. 124). Сама сцена со скифом, стоящим перед богиней, часто представлена на скифских бляшках, а также в росписи боспорских склепов и на каменных надгробиях, особенностью которых является изображение мужского персонажа всадником или колесничим. Такой же сюжет встречается и на ряде памятников иного характера (например, ковер из Пазырыкских курганов). Если в целом встреча героя и богини интерпретируется автором как возрождение после смерти, то фигура верхом или на колеснице может указывать на вознесение души в потусторонний мир (с. 146). Изображением «возрожденного Колаксая» на сахнов-ской пластине автор считает фигуру, стоящую за спиной у богини. Несколько схожих композиций были обнаружены в средневековых аланских склепах, в том числе христианского времени. Это указывает на живучесть представлений о «первой смерти», укорененных в иранской традиции.
В приложении рассмотрен один из сюжетов, связанный со священным золотом скифов и изложенный Геродотом. Он писал, что, по скифскому преданию, тот, кто заснет с этим золотом во время праздника, не проживет и года. Исследователи давно предположили, что речь здесь идет об обряде, связанном со скифской мифологией. Автор дополняет эту интерпретацию рядом деталей, приводя параллели с осетинскими сказаниями и обрядами.
Ек.Ю. Лебедева
