CC BY
23
вий терактов ученым важно уметь абстрагироваться от эмоциональных и идеологических оценок: это позволит избежать искажения результатов исследования [с. 187].
Ю.О. Кондрашова, М.А. Ядова
2016.04.002. УОЛШ Дж. КОНСТРУИРОВАНИЕ МОРАЛЬНОЙ ПАНИКИ ПРИМЕНИТЕЛЬНО К ТЕРРОРИЗМУ. WALSH J. Moral panics by design: The case of terrorism // Current sociology. - L., 2016. - March 10. - P. 1-20.
Ключевые слова: терроризм; моральная паника; социеталь-ная реакция; политическое насилие; страх; «народные дьяволы».
На протяжении более сорока лет основные положения теории моральной паники оставались востребованным инструментом анализа процесса конструирования социальных проблем. Авторы, стоявшие у истоков разработки данной концепции - С. Коэн, С. Холл -использовали термин «моральная паника» для описания преувеличенной, не соответствующей реальной опасности социетальной реакции на некое условие. То есть речь шла о знаковых темах общественной «повестки дня», поднимавшихся моральными «крестоносцами» и обязанных своим широким распространением любви масс-медиа к сенсациям. При этом ключевой особенностью обсуждения соответствующих тем был гиперболизированный страх перед так называемыми «народными дьяволами» - явлениями или группами, воспринимаемыми в качестве угрозы социальному порядку. Сохранению аналитического потенциала концепта «моральной паники» способствовала его переоценка в свете произошедших в современном обществе культурных, институциональных и структурных сдвигов, проведенная А. МакРобби и С. Тортон1, Ш. Хайе-ром2 и Д. Гарландом3 и т.п. [c. 1].
1 McRobbie A., Thornton S.L. Rethinking «moral panic» for multi-mediated social worlds // British j. of sociology. - Oxford, 1995. - Vol. 46, N 4. - P. 559-574.
2
Hier S. Conceptualizing moral panic through a moral economy of harm // Critical sociology. - L., 2002. - Vol. 28, N 3. - P. 311-334.
Garland D. On the concept of moral panic // Crime, media, culture. - L., 2008. -Vol. 4, N 1. - P. 9-30.
Атаки 11 сентября 2001 г. вывели на передний край общественного внимания проблему терроризма и спровоцировали сильнейшую моральную панику, выразившуюся в преувеличении существующих угроз, утверждении морализаторского дискурса и готовности к несоразмерным ответным действиям. Однако, по мнению Дж. Уолша (Технологический институт Университета Онтарио, г. Ошава, Канада), как раз спровоцированные трагическими событиями 9/11 попытки совместить исследование терроризма с концепциями моральной паники высветили ограниченность последних. Логика большинства современных работ, посвященных распространению массовой истерии относительно какого-либо явления, строится по одной и той же схеме: фокус внимания исследователя оказывается направлен на моральных антрепренеров, СМИ и агентов социального контроля, т.е. тех, кто извне оркестрирует «охоту на ведьм». При таком подходе «народные дьяволы» предстают пассивными жертвами развернувшейся пропагандистской кампании. Но говоря о терроризме - «оружии слабых» - мы сталкиваемся с принципиально иной ситуацией: культивирование паники осуществляется изнутри, самими «народными дьяволами», компенсирующими таким образом недостаток военной мощи и использующими методы устрашения в целях придания себе большего политического веса. В настоящей статье через детальный анализ терроризма как социокультурного явления Дж. Уолш углубляет понимание акторов, процессов и сил, вызывающих моральную панику. В конечном итоге, этот прием способствует не только более полному раскрытию эвристических возможностей предложенного С. Коэном концепта, но и лучшему освещению особенностей политики риска, страха и ослабления общественной безопасности, характерной для периода «позднего модерна» [с. 2].
Свою статью Дж. Уолш начинает с определения базовых категорий, существующих в обозначенном им исследовательском поле.
Заимствуя из работы Э. Гуда и Н. Бен-Йехуды1 схему разграничения обоснованного социального беспокойства и моральной паники, автор указывает пять конституирующих элементов последней: 1) тревожность (сам предмет обсуждения кажется злове-
1 Goode E., Ben-Yehuda N. Moral panics. - Oxford: Wiley, 2010.
щим и внушающим опасения); 2) враждебность (те, на кого возложили ответственность за слом общественного порядка, сталкиваются с проявлениями интолерантного отношения); 3) консенсус (опасения охватывают широкую аудиторию); 4) несоразмерность (тема вызывает гиперреакцию); 5) нестабильность (паника возникает и рассеивается с поразительной быстротой). Будучи крайне далека от спонтанности, моральная паника проистекает из взаимосвязанных реакций агентов социального контроля, медиа и общественности. Пути распространения информации могут варьироваться в зависимости от того, какие сообщества транслируют эти реакции: широкие массы; группы интересов; элита. В первом случае моральная паника инициируется спонтанно возникшими чувствами обычной публики, инкорпорированными по мере распространения в медийный и политический дискурсы. Во втором случае панику провоцируют преднамеренные действия моральных антрепренеров, осуществляющих работу по направлению общественного внимания на какое-либо определенное моральное «зло». Последняя модель подразумевает наличие скоординированной пропагандистской кампании по упорядочиванию существующей системы иерархии и отвлечению внимания от глубинных структурных проблем, угрожающих интересам элиты [с. 3].
Вне зависимости от источника распространения моральной паники, именно медиа рассматриваются большинством социологов как ее «основные инициаторы и... бенефициары»1 [с. 4]. СМИ играют роль своеобразных «гейткиперов», посредников, которые «визуализируют девиацию, концентрируют и выносят на публичное рассмотрение грубое нарушение... определяют перспективы социального контроля и наполняют жизнью образы "народных дьяволов"»2. Соответственно, они задают повестку дня, конструируя реальность и определяя, что является «социально приемлемым» [с. 4].
1 Garland D. On the concept of moral panic // Crime, media, culture. - L., 2008. -Vol. 4, N 1. - P. 9-30; Altheide D.L. Moral panic: From sociological concept to public
discourse // Crime, media, culture. - L., 2009. - Vol. 5, N 1. - P. 79-99.
2
Cohen S. Folk devils and moral panics. - L.: Routledge, 2002. - P. 89.
С точки зрения А. МакРобби и С. Торнтон1, технологические инновации, ускорившие распространение медиапродукта и создавшие благоприятные условия для развития правозащитных организаций, обеспечили «народным дьяволам» и их адвокатам возможность независимо воздействовать на динамику трансформации общественного мнения. Однако А. МакРобби и С. Торнтон сконцентрировали свое внимание лишь на одной грани использования данными акторами своего потенциала агентности - способности сопротивляться несправедливому обращению, т.е. исключительно на ответной реакции. Но как призвана продемонстрировать статья Дж. Уолша, в определенных обстоятельствах «народные дьяволы» начинают работать на опережение, стремясь спровоцировать и интенсифицировать моральную панику [с. 5].
Автор отмечает, что терминологическая неопределенность понятия «терроризма» вытекает из его ситуативной и пейоративной природы, т.е. тех качеств, которые очень хорошо передает расхожая максима: «кто для одного - террорист, для другого - борец за свободу». Политически окрашенные определения терроризма зачастую используются властями с целью возбудить общественные чувства, демонизировать оппонентов и придать легитимность собственным действиям.
В настоящей статье, продолжая линию, начатую работами Б. Хоффмана, А. Шмидта и А. Хонгмана, Ч. Тилли, П. Уилкинсона, автор определяет терроризм как использование экстраординарных форм насилия против случайно выбранных или символических целей с тем, чтобы: 1) внушить страх и панику; 2) воздействовать на значительно больший круг людей, чем непосредственные жертвы; 3) спровоцировать политические изменения, повлияв на тех, кто принимает решения.
Вариабельность мотивов, возможностей, стратегических и идеологических ориентаций акторов терроризма крайне велика, но в любом случае использование ими страха и насилия как механизмов политических и исторических изменений выводит террористов в особый класс преступников и девиантных групп. В отличие от традиционных «народных дьяволов», ассоциирующихся с социаль-
1 McRobbie A., Thornton S.L. Rethinking «moral panic» for multi-mediated social worlds // British j. of sociology. - Oxford, 1995. - Vol. 46, N 4. - P. 559-574.
ной или сексуальной девиацией, хулиганством, террористы принадлежат к формализованным сетям, которые демонстрируют коллективное поведение, интенциональность и четко обозначают свои политические цели. Наличие ярко выраженной идеологической составляющей отличает террористов от представителей организованных криминальных групп, которые, также используя насилие, руководствуются инструментальными соображениями поиска максимальной выгоды. Таким образом, заключает Дж. Уолш, цитируя Б. Хоффмана, террористы действуют в качестве «интеллектуалов от насилия, которые ставят последнее на службу логически связанного комплекса мотивов и систем верований»1 [с. 5].
Технологическая модернизация способствовала возрастанию степени потенциальной опасности терроризма. В иерархии источников социального беспокойства произошли резкие сдвиги. Отдавая себе отчет в существовании риска получения преступниками доступа к радиоактивным материалам, которые могут быть использованы в создании «грязной бомбы», биологическим агентам и иным видам высокотехнологичного оружия, способным обеспечить эффект массового поражения, эксперты занесли терроризм в список актуальных угроз глобальной безопасности2.
В интерпретации Дж. Уолша современный терроризм занимает промежуточное пространство между обычной моральной паникой и «потенциальной политической катастрофой общества рис-ка»3 [с. 6]. Следуя логике У. Бека, автор рассматривает феномен риска через процессы модернизации и глобализации, полагая, что категория риска со временем приобретает всеобщий и экстерриториальный характер, охватывая не только социальную систему, но и повседневную жизнь каждого человека. Транснациональный характер терроризма, его разрушительный потенциал, непредсказуемость отражают и укрепляют «широкую культуру отсутствия безопасности, страха и виктимизации»4 [с. 6].
Взаимосвязь между официальной и общественной реакцией на терроризм и базовыми компонентами моральной паники, автор
1 Hoffman B. Inside terrorism. - N.Y.: Columbia univ. press, 2006. - P. 38.
Laqueur W. The new terrorism. - Oxford: Oxford univ. press, 2000.
3
Ungar S. Moral panic versus the risk society // British j. of sociology. - Oxford, 2001. - Vol. 52, N 2. - P. 271-291.
4 Cohen S. Folk devils and moral panics. - L.: Routledge, 2002. - P. 16.
описывает, опираясь на таксономию, предложенную Э. Гудом и Н. Бен-Йехудой.
Если говорить о согласованности реакций, то терроризм, отмечает Дж. Уолш, безусловно, воспроизводит «культуру страха», но так же, как и любая внешняя угроза, может способствовать значительному, хотя и мимолетному подъему патриотизма и лояльности [с. 6-7].
В отношении враждебности автор признает, что в тех же США на фоне объявленной «войны с террором» агрессия публичной риторики значительно возросла. Политические элиты не только направили, но также взрастили общественное негодование через навязывание одномерных противопоставлений между друзьями и врагами - ингруппой респектабельных граждан и аутгруппой угрожающих «других». События 11 сентября в заявлениях официальных представителей властей США были представлены как нападение на американские исключительные моральные и политические ценности: демократию, открытость и плюрализм. Атаки намеренно сводились к действиям отдельных патологически больных индивидов. Такой подход был призван воспрепятствовать развитию идеи о том, что американский милитаризм и агрессия в арабском мире могут привести к «возвращенному насилию» и новым террористическим актам. Как и в случае с любой другой срежиссированной элитами моральной паникой, выступления чиновников были направлены на то, чтобы объединить граждан в коллективном негодовании, укрепить их мораль и идентичность и отвлечь общественное внимание от других трудноразрешимых вопросов [с. 7].
Исследуя то, что, по мнению Э. Гуда и Н. Бен-Йехуды, представляет собой «центральную проблематику литературы по моральной панике»1 - несоразмерность реакции, - Дж. Уолш констатирует, что применительно к социальному феномену терроризма -угрозе, обращенной в будущее, - зачастую невозможно однозначно признать проявленную социетальную реакцию гиперболизированной. В то время как многие «народные дьяволы» «наколдовываются» исключительно медиа и политическими кампаниями, террористы собственными силами активно культивируют неопределенность
1 Goode E., Ben-Yehuda N. Moral panics. - Oxford: Wiley, 2010. - P. 29.
и производят отложенное будущее, наполненное повседневным насилием [с. 8].
В терминах институциональных ответов терроризм, что типично и для других форм моральной паники, способствует укреплению социального контроля и дисциплины, а в отдельных случаях приводит к политическим репрессиям и умножению числа нарушений прав человека [с. 8-9].
В отношении нестабильности отмечается, что моральная паника может различаться по длительности, интенсивности и воздействию. Если одни поводы для беспокойства носят кратковременный и эфемерный характер, то другие (говорим ли мы о наркотиках, уличной преступности или терроризме) представляют собой постоянные источники тревоги. Истерия вокруг темы терроризма может ослабевать, однако ее долгоиграющие негативные последствия сохраняются, выражаясь, в частности, в не проходящем чувстве уязвимости, способном быстро мутировать в очередную взрывную паническую волну или обернуться ужесточением политического режима [с. 9].
Проанализировав роль террористов в конструировании моральной паники, автор выявляет четвертый канал распространения последней (помимо обозначавшихся ранее широких масс, групп интересов и элит), а именно провокаторов. В осуществлении террористических актов преступники используют следующие тактики возбуждения моральной паники: 1) применение эмоционального насилия; 2) эксплуатация массмедиа и 3) поощрение диспропорциональной общественной реакции [с. 10].
Неотличимые от обычных граждан (не имеющие униформы и опознавательных знаков) террористы стирают различия между полем боя и повседневной жизнью, превращая концепт безопасности в химеру. Люди начинают с подозрением относиться к самым обычным вещам. Терроризм разбивает миф о всевластии государства в обеспечении порядка и суверенитета, погружая общество в атмосферу войны «всех против всех». Сила эмоционального воздействия терроризма во многом объясняется тем, что нападению подвергается инфраструктура повседневной жизни - магазины, школы, театры, отели и т.п. В ситуации, когда каждый может оказаться потенциальной жертвой или преступником и никто не знает, какого поведения следует ожидать от других, разрушаются грани-
цы социального общежития и сообщества превращаются в скопления возбужденных и атомизированных индивидов [с. 11].
Взаимоотношения террористов с медиа описываются Дж. Уолшем в терминах взаимной эксплуатации и созависимости. СМИ расширяют число свидетелей террористических актов. Производя образы более контрастные, чем реальность, медиа напрямую вмешиваются в ее устройство.
Провоцируя власти на «закручивание гаек», преступные группы добиваются возрастания конфликтогенности и поляризации общества. Цитируя авторитетного итальянского социолога Дж. Агам-бена, автор пишет, что государство, одержимое идеей безопасности, это «очень хрупкий организм; он всегда может быть спровоцирован террористами на то, чтобы самому стать террори-стическим»1. Данный тезис иллюстрируется указанием на контрпродуктивность избранной Америкой стратегии борьбы с «Аль-Каидой». По мнению Дж. Уолша, военная операция США против Ирака - «Иракская свобода» - вдохнула новую жизнь в эту террористическую организацию, придав вес транслируемым ею обвинениям в адрес западного империализма и поспособствовав расширению повстанческого движения. В конечном итоге кампания по войне с террором обернулась радикализацией всего Ближнего Востока [с. 12].
В заключение автор констатирует, что в задачи терроризма входит продуцирование и использование тех самых условий - преувеличенной тревожности, интенсивного возмущения, обвинительной гиперреакции, - которые определяют моральную панику. Прибегая к неожиданному и прямому насилию в отношении самых обычных людей, террористы стремятся спровоцировать аффективные состояния истерии, психической и социальной дезорганизации. Более того, поступая таким образом, преступные группы используют потенциал двух наиболее значимых институтов, задействованных в производстве моральной паники: массмедиа и государственных структур социального контроля. Активность террористов в конструировании моральной паники говорит специалистам, работающим в поле, обозначенном классическими работами С. Коэна и
1 Agamben G. On security and terror // Frankfurter Allgemeine Zeitung. -Frankfurt a.M., 2001. - 20. Sept. - Mode of access: https://libcom.org/library/on-secu rity-and-terror-giorgio-agamben [Accessed 27.07.2016.]
С. Холла, о необходимости расширения и уточнения соответствующей теоретической рамки. Предлагая модифицированную пропозицию как более сильную программу социологии, исследования критических или девиантных случаев, подобные изучению терроризма, могут помочь в раскрытии новых направлений научного поиска, касающихся изменчивых источников и последствий современной социальной тревожности [с. 13-16].
А.М. Понамарева
2016.04.003. БОККАРА Г. ПРЕКРАТИМ ТРАТИТЬ ВРЕМЯ! ЗАМЕТКИ О ТЕРРОРИЗМЕ И ПОСТКОЛОНИАЛЬНОЙ СИТУАЦИИ.
BOCCARA G. Arrêtons de perdre du temps! Notes sur le terrorisme et la condition postcoloniale // Les temps modernes. - P., 2016. -Vol. 689, N 3. - P. 45-54.
Ключевые слова: терроризм; Франция; иммигранты; эссен-циализм; расиализм; этнонациональный подход; колониализм.
Статья Гийома Боккара (Национальный центр научных исследований (CNRS), Париж, Франция) написана в ответ на серию террористических атак, потрясших Париж и его пригороды в 2015 г., и представляет собой попытку осмысления общественной реакции на эти трагические события.
Автор считает непродуктивными имевшие место попытки выстроить общественное обсуждение случившегося вокруг таких вопросов, как: представляли ли террористы подлинный ислам или нет; были ли атаки нацелены преимущественно на евреев (с учетом их ангажированной позиции в палестино-израильском конфликте) или же совершались против всего французского общества в целом; являются ли граждане Франции, исповедующие ислам и происходящие из стран Азии и Магриба, «троянским конем» Пятой республики; должны ли карикатуристы нести ответственность за свои изображения и учитывать религиозные верования граждан.
Не отрицая пользы публичных дискуссий для здоровой демократии, Г. Боккара утверждает, что в данном случае они «исходили из предпосылок, идеологически опасных для современного французского общества и идентичности граждан государства» [с. 46]. Ложный посыл заключается в усиливающейся тенденции
