CC BY
40
однако отказался от всех государственных почестей, включая рыцарское звание (knighthood). Ему доводилось обедать с королевой, с Маргарет Тэтчер, ужинать с президентами, т.е. он вхож к сильным мира сего, но предпочитает частную жизнь на краю общества. Он избегает литературного мира и ощущает, что не вписывается в него, и тем не менее одержим своей литературной репутацией. Получив несколько литературных премий, он отказался выдвинуть свои романы на наиболее престижную в Британии - Букеровскую премию, возможно, потому, что опасался унижения быть отвергнутым литературными ценителями, которых он презирает. Он дружит с многими консерваторами, но голосует, по его признанию, за лейбористов. Его обвиняли в антиамериканизме и анти-израилизме. Ле Карре присоединился к антивоенным протестам и осудил вторжение в Ирак, осуществленное в период премьерства Тони Блэра.
В 1987 г. при Горбачёве Ле Карре впервые посетил Россию. Когда в 1990 г. разрушили Берлинскую стену, он радовался и при этом заметил: все-таки «мы» оказались правы, а «они», несмотря на все прокламируемые идеалы, - группа «коррумпированных, подлых свинок».
Известно, что в 2016 г. в издательстве «Пингвин Рэндом Хаус» должны выйти мемуары Ле Карре.
Т.Н. Красавченко
2016.03.034. ДЖУЛИАН БАРНС К СВОЕМУ СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЮ: РОМАН О ДМИТРИИ ШОСТАКОВИЧЕ. (Реферативный обзор).
Ключевые слова: современная английская литература; документальная основа; советская эпоха; внутренний монолог; Шостакович; Сталин.
Джулиану Барнсу, одному из ведущих современных британских постмодернистов, автору более 20 художественных и документальных книг, 19 января 2016 г. исполнилось 70 лет. Когда-то он начинал как член «кружка» Мартина Эмиса (р. 1949), который был в конце 1970-х литературным редактором журнала «Нью-Стейтсмен» и вокруг него группировались молодые литераторы, среди них - Йен Макьюэн, Клайв Джеймс, литературный критик, журналист Кристофер Хитченс и поэт Джеймс Фентон, позднее к
ним присоединился Салман Рушди; по пятницам они собирались на ланч в «Бурсе», турецко-кипрском кебаб-ресторанчике в лондонском районе Блумсбери - недалеко от офиса «Нью Стейтсмен». Барнс, в 1968 г. окончивший Оксфордский университет, сменивший несколько мест работы, в 1977 г. стал заместителем Эмиса в «Нью Стейтсмен». Три года ушло у него на то, чтобы написать первый роман «Метроленд» (1980). К этому времени Йен Макьюэн уже был известен - вышли его романы «Цементный сад» (1978) и «Утешение незнакомцев» (1981), Эмис издал свой «культовый» роман «Деньги» (1984). Барнс, глядя на них, чувствовал себя неуверенно - начинающим литератором (7). Его талант созревал постепенно. В романе «Попугай Флобера» (1984) он заявил о себе как экспериментатор; мировую известность ему принес роман «История мира в 10'Л главах» (1989). В 2005 г. большой успех имел его исторический роман «Артур и Джордж» (об Артуре Конан-Дойле), затем последовал роман «Предчувствие конца» (2011), получивший самую престижную британскую - Букеровскую - премию. Барнс, будучи франкофилом, опубликовал сборник эссе о Франции, об ее кухне и искусстве, и был награжден французским орденом искусств и литературы (L'Ordre des Arts et des Lettres in France).
По словам писателя, он не намерен отмечать свое 70-летие, но хотел бы отметить важный для него выход книги «Шум време-ни»1 (2), построенной как внутренний монолог Дмитрия Шостаковича. Среди источников Барнса, упомянутых им в предисловии к роману (acknowledgments), - книги Элизабет Уилсон «Шостакович» (она написана по воспоминаниям современников композитора) и «Свидетельство» (1997) - запись бесед c Шостаковичем в 1971-1974 гг. музыковеда Соломона Волкова2. Название романа Барнс заимствовал из автобиографической прозы Осипа Мандельштама «Шум времени» (1925), где речь идет о гуле эпохи, заглушающем голос человека.
О Шостаковиче Барнс одобрительно отзывался еще в 2008 г. в мемуарах «Нечего бояться», когда описывал страх смерти как самое глубокое чувство человека. В интервью литературной жур-
1 Barnes J. The noise of time. - L., 2016. - 184 p.
2
Wilson E. Shostakovich: A life remembered. - 2ed. - Princeton: Princeton univ. press, 2006; Testimony: The memoirs of Dmitri Shostakovich as related to and edited by Solomon Volkov. - N.Y., 2004. Впервые книга опубл. в 1979 г.
налистке Кэролайн Дэниел (2) писатель признался, что боялся смерти с 15 лет, когда ощутил смерть как исчезновение навсегда. Проблема забвения и памяти особенно остро возникла для него после смерти в 2008 г. жены - Пэт Каванах; в 2013 г. в книге «Уровни жизни» он написал о своем горе, о том, как люди переживают потерю близких, о жизни с постоянным ощущением присутствия смерти в ней. С Шостаковичем его объединяет именно такое - метафизическое мироощущение.
По мнению британского романиста и журналиста Алекса Престона (р. 1979), в эссе «Шедевр Джулиана Барнса» (6) особый смысл кроется в том, что Барнс заимствовал название романа у Осипа Мандельштама, автора знаменитой антисталинской эпиграммы 1933 г.: «Мы живем, под собой не чуя страны...», погибшего в эпоху Большого террора в 1938 г. во владивостокском пересыльном лагере. Но свой роман Барнс написал не о «смелом и обреченном» поэте, а о гении, чье искусство выжило, несмотря на давление советских властей.
В жанровом плане А. Престон определяет роман Барнса как «гибридную форму» - вымышленную биографию и считает его великим романом, ибо в нем поставлены универсальные проблемы: воздействие власти на искусство, пределы мужества и стойкости человека, испытания достоинства и совести человека.
Роман - повествование в трех частях - о несчастьях, источник которых прежде всего власть. Первый «разговор» с ней про-изошол в 1936 г., когда Сталин побывал на представлении оперы «Леди Макбет Мценского уезда» и рано покинул зал. Последовала разгромная передовая в «Правде»: «Сумбур вместо музыки» - об «аполитичной», «буржуазной», «невротической» опере. Шостаковича объявили «врагом народа», что означало арест и скорее всего расстрел. Роман начинается с того, что, не желая расстраивать семью сценой ареста, композитор в течение многих ночей ждет его -с вещами перед лифтом, выкуривая папиросу за папиросой. Он вспоминает, как его вызвали в НКВД: следователь хотел знать о его коллегах, о связях с маршалом Тухачевским, которого обвиняли в заговоре против Сталина. И Шостакович понял, что для него все кончено. Но следователя арестовали, и на время Шостаковича оставили в покое. Он продолжал жить, хотя и обремененный тревогой и депрессией.
Второй «разговор с властью» происходит в 1948 г. Здесь возникает сюжет о телефонном звонке Сталина, напоминающий аналогичный звонок в «Жизни и судьбе» Василия Гроссмана (роман, который, по мнению А. Престона, эхом отозвался в «Шуме времени»). Сталин просит композитора представлять Советский Союз на спонсируемом СССР Международном конгрессе за мир в Нью-Йорке. Шостакович попытался отказаться на том основании, что его музыка запрещена в России, однако его мгновенно реабилитировали. В США ему пришлось выступить с речью, в которой он осудил свое прежнее творчество, а также творчество своего кумира Игоря Стравинского. Его речь звучит как «монотонное бормотание» - он надеется, что слушатели поймут, что она написана под диктовку «власти». Но композитор-эмигрант Николай Набоков (брат Владимира, финансово, как отмечает А. Престон, поддерживаемый ЦРУ) вынуждает Шостаковича повторить высказывание, одобряющее А.А. Жданова, идеолога партии, который преследовал его, запрещал его сочинения, сравнивал его музыку со звуком дорожной дрели или подвижной газовой камерой. Это крайне мучительный для композитора момент унижения.
Шостакович понимает, что советская власть никогда не полюбит его, ибо он выходец из подозрительной среды - либеральной интеллигенции Ленинграда. Но после смерти Сталина его «полюбили», и это было почти так же плохо - его снова пытались «присвоить». Третий эпизод романа - 1960 г.: 54-летний Шостакович больше не боится за свою жизнь, он - уважаемый, признанный композитор (в чести, подобно «креветке в креветочном соусе», как он сам саркастически выражается), расстроен требованиями партии, возглавляемой теперь «Никитой-кукурузником», мысленно называет себя горбуном, «морально и духовно», расколотым, утратившим цельность. И тут произошел его «последний и самый разрушительный разговор с Властью»: «елейный функционер» Поспелов принуждает его вступить в партию для подтверждения того, что Советский Союз идет новым курсом. Шостакович, которому удалось избежать вступления в партию при Сталине, понимает, что она все-таки настигла его и мысленно кратко диагностирует свою вину: «Слишком долго живу».
А. Престон обращает внимание на эпизод в середине романа, содержащий своего рода обращение композитора к читателю, который не в состоянии понять «один простой факт» о Советском
Союзе: в нем невозможно говорить правду и продолжать жить. Здесь, по словам А. Престона, возникает призрак Осипа Мандельштама, свидетельствующий о том, что ждало бы Шостаковича в случае героической борьбы: ранняя смерть, прославляемая несколькими и забытая большинством. Но вместо этого перед нами пожилой человек, сочиняющий для публики бравурную музыку и тайком - свои шедевры: поздние струнные квартеты.
У романистов, как пишет известный американский советолог Шейла Фицпатрик1 в эссе «Занчевский, Закревский, Заковский?» (3), - много преимуществ: они могут строить повествование на внутренних монологах персонажей, что не позволено историкам, от которых требуются документальные ссылки на цитаты. В отличие от историков, которые вынуждены следовать «закону истории», т.е. хронологической последовательности, романисты могут нарушать ее, не сообщать о персонаже все сразу, обыгрывать информацию в нужные моменты. Для историка точность - вопрос научной чести, для романиста - не всегда. Так, для Барнса неважно, как точно звали следователя, который вел дело Шостаковича - Занчевский, За-кревский или Заковский. Ш. Фитцпатрик признается, что знает имя следователя, но для романа оно действительно не имеет значения.
Шостакович, отмечает исследовательница, изображен в романе не как герой. Уклончивость и ирония - его обычный отклик на давление - будь то со стороны матери или советской власти. Он -человек беспокойный, нерешительный (за пределами музыки), даже трусливый, «радикальный невротик» или «истерик», по его собственному определению. Его мать и жена Нина (Нита) - главные фигуры в его непосредственном окружении. Иногда после удачного концерта, после аплодисментов и высокого гонорара он ощущал себя в семье «мужчиной». Но чаще, даже когда женился и стал отцом, он чувствовал себя как потерянный мальчик. Только музыка давала ему уверенность. Когда пытались вынудить изменить его что-то в музыкальных произведениях, он обычно отвечал любезно, но уклончиво, обещая внести изменения, но никогда не делал этого.
Ш. Фицпатрик отмечает особый слух композитора, он всегда «слушает и слышит» внешний мир (что важно для Барнса): так, в
1 Среди ее работ: «Культурный фронт. Власть и культура в революционной России» (1992); «Сталинские крестьяне» (1994); «Повседневный сталинизм» (1999); «Сталинизм: Новые направления» (ред., 2000) и др.
начальной и заключительной «виньетках» романа, во время случайных встреч Шостаковича с нищим инвалидом, в звоне стаканов с водкой он слышит «совершенное звучание».
Роман Барнса, построенный на внутреннем монологе от третьего лица, порой напоминает Ш. Фицпатрик перевод с русского, что, вероятно, на ее взгляд, к лучшему: герой не кажется англичанином. В центре книги - две темы: слабости Шостаковича как человека и его отношение к советской власти. При этом в монологе персонажа преобладает ирония как форма самозащиты, позволяющая ему сохранять то, что для него ценно, даже когда «шум времени», казалось, способен «вышибить оконные рамы».
Шостакович много думает о власти. Ему, как замечает Ш. Фицпатрик, свойственна русская или, пожалуй, еще более - советская интеллектуальная привычка воспринимать власть как антагониста, угрожающего его индивидуальности. Он не может бросить вызов власти. Признаваясь, что восхищается героями, способными на это, он, однако, считает, что мученическая смерть дает удовлетворение лишь власти и наблюдателям с Запада, испытывающим «сочувствие и превосходство», но подвергает опасности близких людей. Так что, возможно, делает он вывод, труднее быть трусом. Чтобы стать героем, нужно быть храбрым в течение момента. Трус остается трусом всю жизнь, что требует своеобразного мужества - этот иронический парадокс вызывает у него улыбку.
В романе драматично показана личная жизнь Шостаковича. В отличие от матери и власти, его жена Нина, заботясь о нем, не «присваивала» его, но в ее жизни был другой мужчина (Барнс называет его «А», скрывая его имя), с ним она была в Армении в 1954 г., когда неожиданно заболела и умерла. Композитор постоянно упоминает красные розы на могиле Нины - не от него, а от другого человека, и хотя герою больно, он понимает, как естественно было любить Нину, «полную радости, жизни». Нина и первая любовь Шостаковича - Таня - постоянно присутствуют в его подсознании.
В романе упоминается Сергей Прокофьев, его «соперник», который вернулся из эмиграции в 1936 г. По мнению Шостаковича, Прокофьев плохо разбирался в советской жизни: он надеялся, что критиков его творчества можно ублаготворить - сделать небольшие поправки, но при этом остаться самим собой, т.е. совершенно не понимал трагизма событий.
Шостакович Барнса живет в трагическом измерении и порой от обычной иронии переходит к серьезным обобщениям. Так, в конце книги, размышляя над тем, что можно противопоставить «шуму времени», он отвечает - только музыку, которая звучит в нас, музыку нашего бытия, которую композитор преобразует в настоящую музыку, и она способна заглушить «шум времени» и превратиться в шепот истории. Это рассуждение Шостаковича кажется Ш. Фицпатрик более близким Мандельштаму, выходцу из Серебряного века, чем сформировавшемуся в советскую эпоху композитору с его склонностью (у Барнса) к иронии, что делает это рассуждение неубедительным.
Во второй части книги Шостакович много размышляет о смерти; для Барнса, как считает Ш. Фицпатрик, тема смерти освобождает музыку композитора: пройдет время, история, биография утратят актуальность; фашизм и коммунизм станут просто понятиями в учебниках, и тогда его музыка будет просто музыкой. Но не «Власть» ввела «историю» и «биографию» в музыку, а сам Шостакович. И именно это в его творчестве создает его особую привлекательность, как для русских, так и для иностранцев.
В 1960 г. после вступления в партию, как замечает Ш. Фиц-патрик, Шостакович написал трагичный, несмотря на обычную для него ироническую ноту, Восьмой струнный квартет, формально посвященный «Памяти жертв фашизма и войны», но на самом деле, как Шостакович признался друзьям, квартет посвящен «памяти композитора», т.е. себя как «жертвы». В средних частях квартета цитируются более 20 его собственных тем из сочинений разных лет, а мотив его монограммы - пронизывает все сочинение
насквозь. Автобиографический мотив дан на фоне широкого спектра эмоций, развивающихся скорее в симфоническом, чем камерном масштабе. Шостакович Барнса, а возможно и реальный Шостакович, по словам Ш. Фицпатрик, серьезно относился к себе как жертве, выражающей страдания всех, кто так же чувствовал себя, недаром его боготворила интеллигенция, ощущавшая диссидентское начало в его музыке.
Ш. Фицпатрик расценивает роман как блестящий портрет «реального» исторического Шостаковича. Не удовлетворяет ее форма внутреннего монолога в романе, но не сама по себе, а то, что уже приходилось встречать ее и у С. Волкова в «Свидетельстве», и
в книге Э. Уилсон, и в интервью Максима Шостаковича. Композитор предстает у них в основном как «маленький человек», противостоящий власти, частично побежденный ею, но никогда не теряющий чувства достоинства и потому непобедимый; иными словами, как романтический герой в условиях холодной войны (художник, подавляемый тоталитарным государством), представленный с элементом постмодернистской иронии. Ш. Фицпатрик удивлена тем, что Барнс пошел проторенными путями и избрал для Шостаковича форму монолога, хотя в романе «Попугай Флобера» он использовал разные формы для представления своего героя, а в романе «Как все было» (1991) дал три версии ситуации любовного треугольника и даже в «Дикобразе» (1992) звучат разные голоса - подзащитного (Живкова) и прокурора, а также своеобразный «греческий» хор жителей Болгарии. Она признает, что диалог Шостаковича со Сталиным прозвучал бы банально, но были и другие возможности, например, противопоставить Шостаковича его alter ego -Прокофьеву, который не понимая трагизма своего положения, вел себя так, будто живет в XVIII в. и пытается удовлетворить требовательного покровителя. Ш. Фицпатрик упоминает еще и персонажа «А.» - физика, который был олицетворением советского успеха.
Но в конце концов Ш. Фицпатрик приходит к выводу, что эстетический выбор Барнса был правильным. Советский «красный Бетховен» (а он, по ее мнению, в реальности был, возможно, краснее, чем в версии Барнса) должен быть центром драмы. Его девиз «DSch» - одно из величайших утверждений себя в современной музыке. Исследовательница усматривает иронический парадокс в том, что самое коллективистское общество породило самого неистового музыкального индивидуалиста XX в.
В отличие от Ш. Фицпатрик, английский поэт и прозаик Джеймс Ласдан в эссе «Как Шостакович пережил Сталина» (4) утверждает, что в своем новом романе Барнс использовал многие приемы из «Попугая Флобера», обыгрывая разновременные наплывы памяти, создавая полный монтаж жизни Шостаковича. Центральную фигуру романа он окружил другими персонажами, музыкантами и политиками: Прокофьев, Стравинский (мельком), партаппаратчики и чиновники (Поспелов, первый секретарь Союза композиторов Тихон Хренников, к которому Шостакович относился саркастически) и, конечно, сам Сталин, чье присутствие придает
интерес роману с сюжетом из эпохи, когда конфликт с властью был вопросом жизни и смерти.
Дж. Ласдан рассматривает книгу Барнса как «исследование» природы художника, который выжил, вынужденно пойдя на компромисс с «Властью». В отличие от людей, осуждающих Шостаковича, Барнс относится к нему сложнее и испытывает сочувственный интерес к морально скомпрометированному герою, сохраняющему тем не менее веру в высшую ценность искусства. Барнс беспощадно показывает постыдные поступки Шостаковича (например, подписание писем против Сахарова и Солженицына), но чем больше Шостакович погрязает в трясине стыда, тем больше Барнс сочувствует ему. Таков эффект повествовательной точки зрения: все «провалы» Шостаковича проходят сквозь призму его сознания и становятся результатом его самопознания. Частично, по мнению Дж. Ласдана, Барнс исходит из сомнительной идеи: великое искусство, исцеляя нас от «шума времени», оправдывает жалкое личное поведение художника, ибо побеждает все. А в известной мере писатель расценивает некоторый вид трусости как форму мужества. Таким образом, в книге утверждаются ценности прагматизма, доведение дела до конца, преобладание доброй воли над святостью и прежде всего способность продолжать работать, несмотря на сознание «своего падения». Герой Барнса, как замечает Дж. Ласдан, русский, но тема писателя - английская.
По мнению английского критика Питера Карти, автора эссе «Музыка для "дяди Джо"» (1), Джулиан Барнс поразил читателя: из Англии среднего класса в романе «Предчувствие конца» он неожиданно «перебрался» в совершенно иной мир: сталинскую Россию. Он - не первый английский писатель, избравший сюжет из истории Советского Союза. В связи с этим П. Карти упоминает несравненно менее удачный роман Мартина Эмиса «Дом свиданий» (House of Meetings, 2006). Английскому читателю мало понятны крайности жизни в сталинской России и вся ситуация Шостаковича, зависевшего от «прихотей психопата».
Придумывать, что думал выдающийся русский композитор, замечает английский журналист Дункан Уайт в эссе «Черный юмор» (7), явно рискованный шаг для писателя, который вырос в Миддлсексе, графстве на юго-востоке Англии (теперь почти полностью вошедшем в Большой Лондон). Но если Барнс известен
своей франкофилией, то менее известно то, что он изучал русский в школе и университете. Советский коммунизм часто бывал предметом обсуждений в импровизированном клубе в кебаб-ресторанчике в Блумсбери. Могло ли быть иначе, если один из членов «кружка Эмиса» Хитченс был троцкистом, на ланч нередко заглядывал известный советолог Роберт Конквест, а Мартина Эмиса интересовал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, что привело его к созданию книги «Грозный Коба: Смех и двадцать миллионов» (2002). Более того, Барнс в 1965 г. побывал в Ленинграде и позднее наведывался в страны Варшавского договора, был в Болгарии как раз перед и во время коллапса власти Тодора Живкова, о чем написал роман «Дикобраз». Родившийся в 1946 г., он как-то назвал себя «дитем холодной войны», и это очевидно в «Шуме времени».
Д. Уайт пишет о романе Барнса как постмодернистском произведении, хотя не использует термин «постмодернизм». В сущности, по его мнению, в «Шуме времени» мало что происходит: все действие сосредоточено в сознании Шостаковича, концентрируясь вокруг трех эпизодов, когда его сознание «мечется» между воспоминаниями и настоящим. Во время первого эпизода - у лифта Шостакович вспоминает детство, первую любовь, провал дебюта своей Первой симфонии, исполнявшейся на открытом воздухе в Харькове, когда все местные собаки облаяли его музыку. «Теперь на мою музыку, - думает он, - лают более крупные собаки. История повторяется: сначала как фарс, потом как трагедия». Такая инверсия высказывания К. Маркса типична, как считает Д. Уайт, для «черного юмора», которым Барнс наделяет своего Шостаковича.
По мнению ирландского писателя Эойна Макнами, высказанному в эссе «Немного не досочинено» (5), проза Барнса продумана, элегантна, но словно «не дописана». Э. Макнами трудно понять некоторые переживания Шостаковича, например, почему он испытывает самое большое для себя унижение в Нью-Йорке, где становится «попугаем Сталина» и осуждает Стравинского. Ирландскому рецензенту не хватает полноты изображения композитора как живого человека. Тем не менее он полагает, что Барнсу все-таки удалось передать драму художника, который мучительно думает о том, как далеко он может зайти в своем компромиссе, какие и сколько ценностей он может предать прежде, чем будет убито искусство, т.е. шепот истории (по словам Шостаковича) над шумом времени.
Список литературы
1. Carty P. Julian Barnes, The noise of time : «Making music for "Uncle Joe"», book review // Independent. - L., 2016. - 24.01. - Mode of access: http://www.indepen dent.co.uk/arts-entertainment/books/reviews/julian-barnes-the-noise-of-time-making-music-for-uncle-joe-book-review-a6828096.html. - Rev. op.: Barnes J. The noise of time. - L., 2016. - 184 p.
Карти П. «Шум Времени»: Создавая музыку для «Дяди Джо»
2. Daniel С. Lunch with the FT: Julian Barnes // Financial times. - L., 2016. - 22.01. -Mode of access: http://www.ft.com/cms/s/2/b6432f9e-bf64-11e5-846f-79b0e3d20 eaf.html
Дэниел С. Обед с «Файненшиел Times»: Джулиан Барнс.
3. Fitzpatrick Sh. Zanchevsky, Zakrevsky or Zakovsky? // London review of books. -L., 2016. - Vol. 38, No. 4. - P. 23-24. - Rev. op.: Barnes J. The noise of time. - L., 2016. - 184 p.
Фицпатрик Ш. Занчевский, Закревский или Заховский?
4. Lasdun J. The noise of time by Julian Barnes review - How Shostakovich survived Stalin // The guardian. - L., 2016. - 22.01. - Mode of access: http://www.theguar dian.com/books/2016/jan/22/the-noise-of-time-by-julian-barnes-shostakovich-sta lin-review. - Rev. op.: Barnes J. The noise of time. - L., 2016. - 184 p.
Ласдан Дж. «Шум времени» Джулиана Барнса - Как Шостакович пережил Сталина.
5. McNamee E. The noise of time by Julian Barnes review: A little too composed // The Irish times. - Dublin, 2016. - 30.01. - Mode of access: http://www.irishtimes. com/culture/books/the-noise-of-time-by-julian-barnes-review-a-little-too-composed-1.2515420. - Rev. op.: Barnes J. The noise of time. - L., 2016. - 184 p. Макнами Э. «Шум времени» Джулиана Барнса: Немного не досочинено.
6. Preston A. The noise of time review - Julian Barnes's masterpiece // The Guardian. -L., 2016. - 17.01. - Mode of access: http://www.theguardian.com/books/2016/ jan/17/the-noise-of-time-julian-barnes-review-dmitri-shostakovich. - Rev. op.: Barnes J. The noise of time. - L., 2016. - 184 p.
Престон А. «Шум времени»: Шедевр Джулиана Барнса.
7. White D. The noise of time by Julian Barnes, review: 'black humour' // The telegraph. - L., 2016. - 16.01. - Mode of access: http://www.telegraph.co.uk/books/ what-to-read/the-noise-of-time-by-julian-barnes-review-black-humour/. - Rev. op.: Barnes J. The noise of time. - L., 2016. - 184 p.
Уайт Д. «Шум времени» Джулиана Барнса: «черный юмор».
Т.Н. Красавченко
