CC BY
32
2016.02.028. ОЙТТИНЕН В. ЭВАЛЬД ИЛЬЕНКОВ: ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ ДЛЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТНОГО ПОДХОДА: Выступление на конгрессе Международного общества культурно-деятельностных исследований в Сиднее, сентябрь-октябрь 2014 г. - Mode of access: https://www.academia.edu/ 18320852/Evald_Ilyenkov_-_A_Democratic_Anthropology_for_the_Ac tivity_Approach (last download: 20.12.2015).
Ключевые слова: Ильенков Э.; антропология; деятельность; демократия; загорский эксперимент; философия.
Текст известного финского исследователя советской философии Весы Ойттинена «Эвальд Ильенков: Демократическая антропология для деятельностного подхода» посвящен теме знаменитого Загорского эксперимента по обучению в начале 1970-х годов четырех слепоглухих студентов на психологическом факультете МГУ и взглядам Э.В. Ильенкова на философское значение этого события. Ойттинен вновь обращается к Загорскому эксперименту в свете новых работ и дебатов, состоявшихся в современной российской философии в последнее время.
В начале В. Ойттинен (ему, кстати, принадлежит замечательное определение Э.В. Ильенкова как «ортодоксального еретика» советской философии) отмечает, что Ильенков считал так называемый Загорский эксперимент неоспоримым эмпирическим доказательством главных идей культурно-исторической школы в советской психологии и ее философского ответвления - деятельностного подхода. Вообще в 1970-е годы Загорский эксперимент и публикации на его тему привлекли к себе большое внимание общественности, вызвав огромный оптимизм у Э.В. Ильенкова и некоторых его последователей. Было торжественно провозглашено, что благодаря эксперименту разгадана тайна человеческой личности, которая наконец-то получила научно-материалистическое и при этом нередукционистское объяснение, в отличие от разных теорий, базировавшихся на позитивизме и механическом материализме павловского толка.
Однако и в советский период, и позже ильенковский оптимизм на этот счет брался под сомнение некоторыми исследователями. В 2013 г. Юрий Пущаев опубликовал в «Вопросах филосо-
фии» обширные статьи, в которых попытался подвергнуть сомнению истинность Загорского эксперимента1.
Для начала В. Ойттинен соглашается с Ю. Пущаевым в том, что в Загорском эксперименте «как в фокусе сказался метафизический дух Советской эпохи» (с. 2). Далее финский исследователь говорит, что Пущаев критикует сторонников «канонической версии» Загорского эксперимента в том, что они игнорировали факты наличия остаточного зрения и / или слуха у участников эксперимента и что те не были полностью слепоглухими, а значит, чистота эксперимента была нарушена.
Впрочем, как считает В. Ойттинен, данная критика Пущаева не добавляет чего-то существенно нового к тому, что раньше уже было критически сказано о Загорском эксперименте. Ведь в том числе сам А.И. Мещеряков (непосредственный руководитель эксперимента, выдающийся психолог-тифлосурдопедагог) называл своих подопечных не тотально слепоглухими, а слепоглухими в педагогическом смысле, что всего лишь означает, что их воспитание и образование не может опираться на традиционные каналы зрения и слуха. В этом плане, как говорит Ойттинен, репутация Ильенкова остается неприкосновенной, и аргументация Пущаева не достигает своей цели. В скобках отметим, что сам Ю. Пущаев не ставил в своих статьях под сомнение моральный облик Ильенкова и скорее пытался объяснить, почему тот во многом вынужденно, под грузом ранее некритически принятых предпосылок невольно впал в заблуждение.
Однако в одном пункте критика Ю. Пущаевым Э.В. Ильенкова и его толкования Загорского эксперимента кажется Ойттинену релевантной. Согласно автору статей в «Вопросах философии», говорит финский исследователь, материалистическая позиция Ильенкова верна или опровергается в зависимости от верности тезиса, что человеческое сознание рождается в труде, понятом в основном как физическая работа. Таким образом, разные философские вопросы, возникающие вокруг разных интерпретаций Загорского эксперимента, по В. Ойттинену, имеют своим основанием пробле-
1 Пущаев Ю.В. История и теория Загорского эксперимента: Начало (I) // Вопросы философии. - М., 2013. - № 3. - С. 132-146; Он же. История и теория Загорского эксперимента: Была ли фальсификация? // Вопросы философии. - М., 2013. - № 10. - С. 124-134.
му человека в философии (фундаментальную проблему философии по Канту) и упираются в концепцию субъективности в советской философии. И далее, в качестве примера того, как эта концепция более или менее осознанно определяла умонастроения принадлежавших к советской философской культуре лиц, Ойттинен переходит к анализу понятия интериоризации, которое широко использовалось в советской философии и психологии и было одним из центральных понятий в ильенковской «философии человека».
Ойттинен говорит, что смущает и приводит в некоторое замешательство обнаружение того обстоятельства, что дебаты вокруг загорского эксперимента возвращают нас к спорам XVIII столетия эпохи Просвещения, как будто за два с половиной столетия ничего не изменилось в философии, что могло бы отделять нас от того времени. И дело не только в оптимизме, как советском, так и просвещенческом, что проблема человека может быть решена рациональным и достаточно простым способом. Существуют и параллели между методологическими подходами советских и просвещенческих мыслителей. Многие из последних, будучи сенсуалистами, интересовались ролью чувств и чувственного опыта в познании, и обсуждали эффект чувственной депривации в манере, не слишком отличавшейся от толков вокруг загорского эксперимента.
В частности, Ойттинен находит общее в позиции Дени Дидро («Письмо о слепых», «Письмо о глухих и немых») и Ильенкова и Мещерякова, а именно, что это конкретный физический контакт с миром делает возможным сознание. Крайности сенсуалистической позиции приводили Дидро к мнению, что идеи слепого и зрячего человека сильно различаются в зависимости от их чувственного опыта. Тем не менее они могут обсуждать между собой разные вещи и находить общий язык, несмотря на то что многие представления слепого об объектах внешнего мира сильно искажены.
Вообще, как отмечает Ойттинен, суть теории интериориза-ции, которой придерживались Ильенков и Мещеряков, сводится к идее, что человеческая душа или личность возникает в результате интериоризации внешних операций. Сама эта идея не оригинальна и хорошо известна в психологической литературе, однако мало кто замечает, что она имеет структурное сходство с радикальной эмпи-рицистской теорией сознания или ума (mind) и познания. Как эм-пирицистская теория в своей радикальной форме утверждает, что
нет ничего в уме, чего раньше бы не было в чувствах (nihil est in intellectu, quod non fuit prior in sensu), так же и теория интериориза-ции в схожей манере утверждает, что нет ничего в уме, что не было бы перед этим дано интериоризацией. Можно даже утверждать, что теория интериоризации - это немного модифицированная форма сенсуализма XVIII столетия.
С этой точки зрения Гельвеций является предшественником теорий интериоризации в психологии XX в. Хорошо известно, что он приписывал воспитанию и обучению решающую роль в формировании человека. Для него все человеческое в человеке - продукт воспитания, которое «может все» (с. 6). Для Гельвеция человек изначально, до воспитания и обучения, как и для его предшественника Локка, ничего собой не представляет, он tabula rasa. Но ведь и Ильенков в своей интерпретации Загорского эксперимента придерживался схожих взглядов. Например, он говорил, что в случае со слепоглухим ребенком в руки воспитателя попадает существо, «не обнаруживающее даже признаков человеческой психики» и напоминающее скорее «некое человекообразное растение, что-то вроде фикуса, который живет лишь до тех пор, пока его не забыли полить»1.
Однако представления о человеке материалистов эпохи Просвещения во многих отношениях неудовлетворительны. И Гельвеций, и Дидро - оба разделяли эмпирическую и сенсуалистическую позицию. Хорошо известно, что Дидро написал обширное опровержение трактата Гельвеция «О человеке», которое было опубликовано после его смерти. Однако критика Дидро в основном касается вопроса, как следует объяснять различия между людьми. Если для Гельвеция все личностные различия объясняются воспитанием, то Дидро подчеркивает роль наследственных биологических особенностей. Общепризнано, что идеи Дидро предвосхищают результаты современной биологии и более близки точке зрения позитивных наук. Однако, как считает французский исследователь Жан Ростан, позиция Дидро несет в себе антидемократическое начало2.
1 Ильенков Э.В. Становление личности: К итогам научного эксперимента //
Коммунист. - Москва, 1977. - № 2. - С. 69.
2
Rostand J. La conception de l'homme selon et selon Diderot // Revue d'histoire des sciences et de leurs applications. - Paris: Presses universitaires de France, 1951. -N. 4. - P. 220.
В «Систематическом опровержении книги Гельвеция "Человек"» Дидро сравнивает различные классы людей с различными породами собак и настаивает, что в обоих случаях эти различия объясняются наследственными и биологическими причинами. Но, как многозначительно замечает В. Ойттинен, позднейшая европейская история показала, сколь опасными могут быть такие идеи. В то же время идеи Гельвеция о роли воспитания имеют четкое эгалитарное содержание, если и не непосредственно демократическое: все люди, по Гельвецию, в принципе равны, и только воспитание делает их разными.
В этом отношении Ильенков занимает сторону Гельвеция. Это демократическое убеждение и было подоплекой «советского оптимизма», который сегодня выглядит сомнительным для многих критиков Ильенкова. Свою демократическую позицию Ильенков выражал во многих своих работах, например, в посмертно опубликованной статье о книге польского марксиста А. Шаффа «Марксизм и человеческий индивид». Ильенков в статье соглашается со многими мыслями Шаффа. Однако его самые принципиальные возражения вызывает предложение автора начать формирование «нового человека» (тогда это была одна из главных официальных установок в странах «реального социализма») с отбора и воспитания социальных элит, представители которых могли бы потом послужить в качестве образцов или моделей для широких масс.
Таким образом, резюмирует Ойттинен по поводу мыслителей Просвещения, Дидро не удалось убедительно опровергнуть Гельвеция. Поскольку оба они имели один и тот же исходный методологический пункт - эмпирический сенсуализм и вытекающий из него концепт человека, Дидро не смог предложить убедительную альтернативу теории интериоризационным представлениям Гельвеция, согласно которым все внутреннее в человеке вносится в него извне путем воспитания. Дидро не хотел возвращаться к старому рационализму XVII столетия и Декарту, потому что это повлекло бы за собой признание чего-то вроде врожденных идей.
Гельвеций разделял его отказ от старого рационализма, и уже в наши времена Ильенков следовал им обоим. Но, спрашивает Ойттинен, в чем главная проблема теории интериоризации? Как ему представляется, она заключается вовсе не в идее, что содержание человеческого ума и личности образуется посредством долгого
процесса усвоения влияний, идей, понятий и представлений, взятых извне. Вполне очевидно, говорит Ойттинен, что мы есть те, кто есть благодаря интериоризации социальных и культурных благ или «вещей», которые онтологически существуют во внешнем мире, прежде чем стать «внутренними свойствами» («inner property») людей. Проблема скорее в том, считает автор статьи, что идея интериоризации, как она высказывалась философами и психологами, вовлеченными в Загорский эксперимент, не может объяснить, как социальные и культурные «вещи», в том числе материальные, которые существуют во внешнем мире, могут стать идеальными составными частями индивидуального сознания (ideal constitents of individual minds). Или, выражая проблему в духе Канта: интериори-зация, конечно, факт. Но ее приверженцы никогда не задавали вопрос, как она возможна? И почему она свойственна только человеку? Почему животные тем же способом не развивают сознание и личность? Ни Гельвеций, ни Ильенков, по мнению Ойттинена, не смогли бы ответить на эти вопросы.
Ойттинен считает довольно удивительным то обстоятельство, что Ильенков, заслуженно пользовавшийся репутацией гегельянца и всегда подчеркивавший значение диалектики для преодоления фиксированных противоположностей, в вопросе об интериориза-ции так бескомпромиссно занял эмпирицистскую позицию. Впрочем, у него для этого были причины. Принципы демократии и равенства людей подталкивали к тому, чтобы придерживаться именно таких взглядов. Однако более диалектический подход к проблеме интериоризации с признанием относительной правоты противоположного взгляда, рационализма, сделал бы его позицию менее уязвимой. Как хорошо известно, уже Лейбниц к эмпирицист-ской формуле Nihil est in intellectu, quod non prior fuit in sensu добавил nisi intellectus ipse. Что Лейбниц уловил, и что Кант развил более полно - это то, что наши внутренние состояния, даже если они вызваны чувственными впечатлениями посредством внешних объектов, не превращаются в нечто идеальное без субъекта. Другими словами, идеальность запрашивает субъекта, который способен объединить разнородные чувственные впечатления в единое целое. В этом смысле субъект предшествует своим объектам, он не создается интериоризацией. Субъект, говорит Ойттинен, это не врожденная идея, а предусловие и диспозиция, которая делает возмож-
ным, чтобы интериоризированное содержание могло стать идеальным.
В итоге Ойттинен говорит, что слабая тематизация человеческой субъективности была одним из главных недостатков советской философской традиции. И ему представляется, что практически все проблемы, так или иначе возникающие в связи с ильенковской философией, связаны с недостаточно хорошо разработанным концептом человеческой субъективности. В работах Ильенкова можно проследить постоянную тенденцию растворить человека в социальных отношениях, и его концепт субъективности остается довольно-таки смутным. Поэтому неудивительно, заключает автор, что бывший друг Ильенкова философ Генрих Батищев позже порвал с ним и обвинил его в неправильном понимании творчества и творческого элемента в человеческой деятельности. Довольно очевидно, что антисубстанциализм Батищева был реакцией на всеобъемлющую и всепоглощающую значимость социальных отношений в философии Ильенкова.
Ю.В. Пущаев
2016.02.029. ПЕТРОЗИНО С. МИШЕЛЬ СЕРТУ И ДЫХАНИЕ МИСТИКИ.
PETROSINO S. Michel de Certeau e il respiro della mistica // Vita e pensiero. - Milano, 2015. - A. 98, N 2. - P. 109-113.
Ключевые слова: Серту М.; Витгенштейн Л.; Фрейд З.; философия истории; мистика.
В статье преподавателя философии общения (коммуникации) и морали Католического университета Святого Сердца С. Петрози-но в Милане и Пьяченце рассматриваются вопросы профессионального интереса видного французского историка Мишеля Серту как к собственно истории, так и в особенности его понимания Нового времени в связи с современностью, а также ностальгия Серту по ушедшему как желание возвращения последнего. Для французского историка это было равнозначно возможности впустить свежий воздух, приходящий извне, из новых мест и открыть новые проблемы.
Во введении автор приводит слова Л. Витгенштейна, писавшего: «Наш импульсивный порыв к мистике происходит из-за не-
