CC BY
54
ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
2016.02.001. ВЕЛЬМЕЗОВА ЕВ. ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ. - М.: огр. в конце отд. гл.
ИСТОРИЯ ЛИНГВИСТИКИ В Индрик, 2014. - 416 с. - Библи-
Ключевые слова: история языкознания; методология истории языкознания; языкознание Х1Х-ХХвв.; натурализм; «новое учение о языке» (марризм), дискуссия 1950 года о языкознании; структурализм; экспериментальная фонетика; прикладное языкознание; Е.Д. Поливанов; Н.Я. Марр; М.М. Бахтин.
Книга представляет собой опыт интерпретации эпизодов истории языкознания Х1Х-ХХ вв. через их отображение в литературе. Речь при этом идет об эксплицитном выражении в литературных произведениях лингвистических идей, обсуждавшихся в определенные периоды развития науки, а не об оригинальных попытках писателей представить свои собственные взгляды на язык. Результаты этих исследований 1) расширяют контекст изучения истории языкознания, 2) обогащают наши представления об «интеллектуальном климате» отдельных периодов культурной истории и 3) дают активную поддержку преподаванию университетского курса истории языкознания.
Первая глава («Иоганн Виттенбах, Август Шлейхер, Макс Мюллер и... Проспер Мериме? Рассуждения о языках и языке в новелле "Локис"») посвящена отражению в последней новелле Мериме (опубликованной в 1869 году) идей натуралистического направления в языкознании середины девятнадцатого века. В первую очередь речь идет об Августе Шлейхере, тем более что он был одним из основателей современной литуанистики, а действие новеллы происходит в Литве и связано с литовскими поверьями. В то же время в рассуждениях рассказчика отражены и взгляды Макса
Мюллера. Кроме того, фамилию рассказчика Мериме позаимствовал (слегка изменив написание) у немецкого историка Иоганна Гуго Виттенбаха (1767-1848), с которым он был знаком лично. Сплав различных научных и фантастических идей в новелле отражает как научные поиски того времени, так и интерес автора к изучению языков и фольклора разных народов.
В центре второй главы («Энергичный энтузиаст-фонетист»: Генри Суит или Даниел Джоунз? Лингвистика в пьесе Джорджа Бернарда Шоу "Пигмалион"») находится вопрос о прототипе героя пьесы. Хотя сам Шоу указывал, что прототипом профессора Хиг-гинса является Генри Суит, автор обращает внимание на то, что по некоторым характерным чертам прототипом персонажа мог быть не только и не столько Суит, но и Даниэл Джоунз. Именно он разработал методику исправления недостатков произношения (диалектизмов в первую очередь), а также использовал ее на практике, что очень близко к происходящему в пьесе. Однако, познакомившись с пьесой, Джоунз был шокирован образом фонетиста, представленным на сцене: его человеческие качества оказались более чем сомнительными. Безжалостный позитивист, для которого люди служат подопытным материалом, никак не мог способствовать признанию фонетики, только-только начинавшей приобретать статус полноценной научной дисциплины. Видимо, сознавая происшедшее, Б. Шоу четыре года спустя снабжает пьесу предисловием, в котором прямо указывает на Суита (к тому времени уже покойного), надеясь тем самым отвести подозрения от набиравшего научный вес Джоунза.
Третья глава («"Скандалист (ы)" Евгений Поливанов, Николай Марр, Виктор Шкловский и другие глазами Вениамина Каверина. О "лингвистических (и не только) прототипах" одного романа») посвящена роману В. Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (1928). В романе представлена литературно-филологическая среда Петрограда-Ленинграда 20-х годов двадцатого века; прототипы многих персонажей книги угадываются без труда (в первую очередь В.Б. Шкловский и Е.Д. Поливанов), как угадывается и контекст дискуссий, отмеченный появлением в науке нового поколения, противопоставляющего себя традициям академизма.
С точки зрения истории лингвистики наиболее важной оказывается фигура Драгоманова, во многом напоминающего Поливанова. То в пародийно-комической, то в более серьезной форме читатель знакомится с его взглядами, по ряду вопросов отражающими позицию и самого Поливанова, и других советских лингвистов того времени, чья деятельность была направлена на осуществление определенной языковой политики (в пародийном варианте - «рационализации речевого производства»), что в общенаучном плане находило отражение как становление прикладного языкознания и социолингвистики. Вместе с тем, подчеркивает автор, позиция Драгоманова в ряде пунктов перекликается с позицией Марра, что не может не вызвать удивления, поскольку Поливанов был одним из наиболее ярких противников «нового учения о языке». Объясняя противоречие, Е.В. Вельмезова указывает, во-первых, что роман был закончен до того, как между учеными обозначились непримиримые противоречия. Известно, что в течение некоторого времени отношения между ними были достаточно спокойными. Во-вторых, необходимо учитывать, что роман «Скандалист» - переходное произведение в литературной биографии Каверина, знаменующее переход от ранней фантастики к более поздней реалистической прозе. В этом контексте определенная фантастичность изображенных лингвистических идей оказывается элементом раннего творчества, от которого Каверин тогда еще не отказался. Его Драгоманов более напоминает Поливанова в жизни, чем в науке.
Четвертая глава («Вокруг "бахтинского круга": от "пред-семиотики" к... структурализму? Романы "с ключом" Константина Вагинова») посвящена литературным произведениям Вагинова, которые соотносятся с языкознанием не столь очевидно, как прочие представленные в книге. Лингвистика содержится в них скорее имплицитно, как часть общегуманитарной методики. Тем не менее, поскольку «круг Бахтина», представленный в них, оказал существенное влияние на ряд научных дисциплин, включая языкознание, включение книг Вагинова в рассмотрение автор считает необходимым. К тому же это важно и потому, что Бахтина «часто "вырывали" из общего интеллектуального контекста его эпохи... Это было не только методологически неверно, но и обедняло интерпретацию работ Бахтина. Более продуктивно, напротив, было "вернуть" Бахтина - как и самого Вагинова - их эпохе, изучая их труды в широ-
ком филологическом (и философском) контексте того времени» (с. 199). Особое значение в связи с этим имеет ярко отраженный Вагиновым интердисциплинарный (выражаясь современным языком) характер поисков его героев, за которым стоят участники «бахтинского круга».
Пятая глава («Советская лингвистика конца сороковых - начала пятидесятых годов прошлого века: в поисках новой "парадигмы"? Взгляд Александра Солженицына (роман "В круге первом")») посвящена отражению в литературе послевоенных событий истории науки. В романе Солженицына представлено несколько моментов лингвистической жизни того времени: это «новое учение о языке» в его поздней разновидности, это «дискуссия по вопросам языкознания» 1950 года и участие в ней Сталина, и, наконец, история экспериментальной фонетики. Наибольший интерес представляют два последних пункта.
В изображении позиции Сталина Солженицын опирается прежде всего на его тексты, в ряде случаев практически дословно используя их фрагменты в романе. Что же касается представленной в романе мотивации Сталина, то наряду с «грузинским» фактором (ср., в том числе, участие Чикобавы в подготовке дискуссии), о котором уже говорилось в литературе по данному вопросу, Солженицын указывает также на «славянский» и «китайский» факторы: изменение международной политической ситуации предполагало и изменение в представлении об отношениях языков как части национальной и интернациональной политики. «Новое учение» с его представлениями о стадиальности и отрицанием языкового родства оказывалось в этом отношении совершенно неуместным.
Что же касается истории экспериментальной фонетики, то «описанное в романе "В круге первом" в основном верно соответствует реальной ситуации в развитии науки о языке в СССР в конце сороковых годов прошлого века» (с. 327). Вместе с другими моментами роман отражает тем самым назревающий переход советского языкознания к новой «парадигме».
Завершающая книгу шестая глава («Триумф "структураль-нейшей лингвистики" в повести Аркадия и Бориса Стругацких "Попытка к бегству"») анализирует лингвистическую составляющую опубликованной в 1962 году фантастической повести. Повесть отражает методологические сдвиги, через которые проходила
лингвистика в 50-60-е годы, прежде всего это укрепление позиций структурализма, с которым связывались и вполне определенные практические ожидания, например, реализация машинного перевода. «Вера в могущество структурализма и в прогресс научного знания в целом, свойственные пятидесятым-шестидесятым годам, действительно объясняют то, что - по крайней мере в повести Стругацких (...) - лингвисты могли творить настоящие чудеса...» (с. 382). При этом у героя-лингвиста нет определенного прототипа: речь идет о представителе определенной научной специализации как таковой.
В послесловии («Текст лингвистики в литературе») автор подводит некоторые итоги исследования, предлагая выделить в литературных произведениях разных авторов, созданных на разных языках и в разное время, своеобразный «текст лингвистики», прочерчивающий отражение истории лингвистической проблематики в общественном и художественном сознании, опредмеченном литературой. Среди особенностей этого текста: особый тип ученого, полностью сосредоточенного на своих задачах; наличие у персонажей прототипов, причем не всегда речь идет об одном прототипе, наряду с «явным» прототипом может обнаруживаться и «теневой»; следование писателя некоторым характерным научным тенденциям времени. Исследования, полагает автор, могут быть продолжены за счет расширения круга исследуемых текстов, что поможет уточнить характерные особенности «текста лингвистики» в составе литературы.
С.А. Ромашко
