CC BY
13
т.е. их абсолютной уязвимости и конечности. Сегодня на образ жизненного пути в сознании молодежи отбрасывает свою мрачную тень страх старения. Между тем позитивный опыт телесности в «четвертом возрасте» способствовал бы расширению пространства самоактуализации для всех поколений. Если прием «урезания опыта» защищал социологический «мейнстрим» от признания всеобщей онтологической уязвимости и способствовал продвижению субъективизма позднего модерна, с его культом предприимчивости, здоровья и достижения полноты бытия через потребление, то переосмысление телесности может повлечь за собой радикальные социальные перемены. При этом, подчеркивает С. Пикард, подобного рода перемены не принесут молодых в жертву старым; напротив, они расширят и углубят свободу для всех возрастных групп. Иерархически выстроенные категории связаны одна с другой специфическим социальным порядком такого рода, при котором структурная взаимозависимость детерминирует содержание каждой из них. Таким образом, смысловое наполнение понятия «молодость» определяется тем значением, что вкладывается социумом в концепт «старость», и наоборот. А потому символическое насилие, применяемое к пожилым людям в процессе поддержания «эйджи-стской» идеологии, слишком дорого обходится обществу в целом, а также составляющим его институтам и индивидам [с. 10].
А.М. Понамарева
2016.01.006. ИДЕНТИЧНОСТЬ В ЧЕТВЕРТОМ ВОЗРАСТЕ: СТОЙКОСТЬ, АДАПТАЦИЯ И СОХРАНЕНИЕ ДОСТОИНСТВА / ЛЛОЙД Л., КОЛНЕН М., КЭМЕРОН А., СЕЙМУР ДЖ., СМИТ Р. Identity in the fourth age: Perseverance, adaptation and maintaining dignity / Lloyd L., Calnan M., Cameron A., Seymour J., Smith R. // Ageing a. society. - L., 2014. - Vol. 34, N 1. - P. 1-19.
Ключевые слова: четвертый возраст; старение, достоинство; идентичность; реляционная автономия.
В статье британских социологов Лиз Ллойд, Рэндалла Смита и Алисы Кэмерон (Школа политических наук, Бристольский университет) и их коллег Майкла Колнена (Школа социальной политики, социологии и социальных исследований, Кентский университет, г. Кентербери) и Джейн Сеймур (Центр им. Сью Райдер,
Ноттингемский университет) обсуждается мало изученная в социальной геронтологии тема мироощущения и восприятия своего Я в глубокой старости. Авторы опираются на результаты собственного эмпирического исследования в этой области и интерпретируют полученные данные в контексте существующих теоретических моделей «четвертого возраста». Как подчеркивается во введении, дифференциация в рамках геронтологии третьего (60-75 лет) и четвертого (старше 75) возрастов способствовала преодолению стереотипного образа старости как жизненного заката, сопровождающегося утратой агентности. При этом активная жизненная позиция людей третьего возраста, их готовность к «успешному старению» обычно рассматриваются как контрастирующие с годами физического и духовного упадка, составляющими печальный удел более старшей возрастной когорты.
По мнению авторов статьи, концепции успешного старения обязаны своей популярностью прежде всего тому, что их сторонники хронологически сдвинули самый мрачный этап жизненного цикла человека, перенеся ассоциированные с ним негативные параметры самоощущения пожилых людей на терминальный период четвертого возраста. По замечанию К. Гиллиарда и П. Хиггса, четвертый возраст подается как горький плод возраста третьего - с точки зрения сохранения / утраты интереса к жизни и способности участвовать в ней1. Между тем представления терминальной возрастной когорты о своем Я, содержание их идентичности (трансформировавшейся под воздействием физического дряхления, болезней и частичной утраты автономии) остаются почти не исследованными в геронтологии и социологии. Лиз Ллойд и ее соавторы намерены отчасти восполнить этот пробел, обратив особое внимание на такие составляющие идентичности в четвертом возрасте, как приспособление к изменившимся обстоятельствам повседневности, жизненная стойкость и упорство, сохранение достоинства и чувства личностного Я, а также социальных связей в контексте потери самодостаточности и растущей зависимости от других.
1 Gilleard Ch., Higgs P. Ageing without agency: Theorizing the fourth age // Ageing a. mental health. - Abingdon, 2010. - Vol. 14, N 2. - P. 121-128.
Обращаясь к современным теоретическим интерпретациям четвертого возраста, авторы акцентируют экзистенциальные и социальные параметры жизненного опыта глубокой старости. Согласно авторитетной концепции Гиллиарда и Хиггса1, четвертый возраст - это не столько этап жизненного цикла, следующий непосредственно за третьим возрастом, сколько социальная конструкция, результат институционализации заботы о пожилых социокультурными структурами эпохи постмодерна. С одной стороны, Гиллиард и Хиггс акцентируют субъективные аспекты переживания терминальной фазы жизни как преддверия «черной дыры», «конечного горизонта», своего рода точки невозврата, или экзистенциальной ситуации, за пределами которой нет ничего, кроме небытия. С другой стороны, они же акцентируют сконструирован-ность четвертого возраста извне, в качестве воображаемого социального пространства, лишенного столь ценимого в западном обществе социального и культурного капитала. Момент перемещения в это пространство определяет не сам субъект старения, а институциональные факторы, причем главным критерием оказывается утрата пожилым человеком агентности и контроля над своим телом вследствие физического угасания, а главным инструментом - институт социальной опеки и профессиональной заботы. По мнению Гиллиарда и Хиггса, попытки акцентировать нестандартность, индивидуальные особенности и разнообразие четвертого возраста (на чем, в частности, настаивает Дж. Твигг2) обречены на неудачу именно потому, что в западной культуре этот опыт неотделим от внешних социальных проекций, обусловленных, в том числе, демографическими тенденциями (общее постарение населения) и образом старости как социальной обузы.
По наблюдениям финского исследователя Л. Хейккиннена3, пожилые люди связывают наступление терминального возрастного этапа не только с хронологическими рамками (85 лет и старше), но также с появлением в их повседневной жизни некоторых наглядных (материальных) атрибутов физической немощи (инвалидное
1 Gilleard Ch., Higgs P. Ageing without agency: Theorizing the fourth age // Ageing a. mental health. - Abingdon, 2010. - Vol. 14, N 2. - P. 121-128.
2 Twigg J. The body in health and social care. - L.: Palgrave, 2006. Heikkinnen R.-L. Ageing in an autobiographical context // Ageing a. society. -
Cambridge, 2000. - Vol. 20, N 4. - P. 467-483.
кресло, памперсы и т.п.). Тем самым, замечает Хейккиннен, представители этой возрастной когорты проводят четкое различие между их собственным образом Я и тем, как их видят другие.
П. Коулмен и Э. О'Ханнан полагают, что современная западная культура нуждается в более позитивном толковании опыта глубокой старости, что позволит рассматривать его не только как канун смерти1. Таким образом, общество постмодерна, возможно, сумеет справиться с нежеланием приблизиться к осмыслению неизбежности физического угасания и утраты личностной автономии, чему сегодня препятствует культурный образ смерти вне ее сакрального измерения. Большинство социальных геронтологов, однако, склонны акцентировать именно печальные атрибуты четвертого возраста, описывая этот феномен в терминах ухода, отказа, самоотречения и отречения от жизни, принятия неизбежности конца, смирения и т. п. Эти атрибуты так или иначе сопрягаются с постепенной потерей контроля над собственным телом и его физиологическими отправлениями, а также с растущей зависимостью от других. Такие модели четвертого возраста реанимируют концепции старения как «разъединения» (disengagement)2. В то же время они могут рассматриваться с позиции переосмысления тезиса П. Бурдье о старении как социально поощряемом процессе медленного отказа от жизни - отречения, приспособления к своим изменившимся физическим возможностям и признание себя тем (и таким), кем (и каким) ты являешься на самом деле3. В популярном дискурсе утверждение Бурдье трактуется как максима «благородного старения», основанного на чувстве собственного достоинства. Последнее, в свою очередь, понимается как признание пожилым человеком физической немощи в качестве объективной данности, с которой надо смириться и жить. Таким образом, резюмируют авторы статьи, утрата агентности, т.е. контроля над своим телом, является одним из важнейших параметров четвертого возраста, который нуждается в эмпирическом анализе.
1 Coleman P., O'Hanan A. Ageing and development: Theories and research. -
L.: Arnold, 2004.
2
Cumming E., Henry W.E. Growing old. - N.Y.: Basic books, 1961. Bourdieu P. Distinction: A social critique of the judgment of taste. - L.: Routledge, 1984.
С феноменом глубокой старости чаще всего ассоциируются понятия финальности бытия и утраты жизненных перспектив, продолжают Ллойд и ее соавторы. В таких интерпретациях обнаруживает себя связь между физической смертью и ее социальными измерениями. Так, Дж. Лоутон описывает финальный период жизни в терминах лиминальности (порогового переходного состояния утраты социального статуса, ценностей и идентичности)1. С ее точки зрения, четвертый возраст - это форма социальной смерти, переживание которой в обществе постмодерна предшествует физическому концу и подготавливает его. Поскольку автономия и личностная самодостаточность выступают в качестве базовых социокультурных ценностей постмодерна, утрата этих атрибутов с возрастом расценивается как трагический знак бессмысленности дальнейшего физического существования.
Л. Ллойд описывает этот опыт как «страх бездны, которой каждый хотел бы избежать», и выдвигает на первый план моральное требование поддерживать самодостаточность личностного бытия как можно дольше2. Вразрез с этим императивом, Лоутон обращает внимание на такую составляющую опыта четвертого возраста, как экзистенциальная усталость, признаки которой демонстрировали многие участники ее эмпирического проекта. Утомленность жизнью чаще всего выражалась в намерении пожилых людей отказаться от собственности - на том основании, что они не имеют достаточных сил, чтобы контролировать положение вещей. Поведение респондентов, жаловавшихся на экзистенциальную усталость, в корне отличалось от героического противостояния смерти, которое расценивается как достойный пример для подражания в литературе, посвященной обитателям хосписов, резюмируют авторы статьи. Как оказалось, те представители терминальной возрастной когорты, которым еще предстоит жить с бременем недугов и утрат, далеко не всегда готовы демонстрировать интеграцию жизненных усилий и контроль над процессом физического угасания.
1 Lawton J. The dying process: Patients' experiences of palliative care. - L.:
Routledge, 2000.
2
Lloyd L. Dying in old age: Promoting wellbeing at the end of life // Mortality. -Trenton (NJ), 2000. - Vol. 5, N 2. - P. 171-188.
Тем не менее сказанное не означает, что, достигнув четвертого возраста, люди неизбежно теряют чувство собственного достоинства. Как раз напротив: по мнению многих исследователей, именно личное достоинство составляет стержень идентичности в четвертом возрасте - идентичности, которая формируется в контексте растущей зависимости от других, апатии, ухода в себя, смирения и изменившихся условий повседневной жизни. Более того, стремление сохранить достоинство является едва ли не главной задачей человека в глубокой старости, настаивают Ллойд и ее коллеги. Поэтому они связывают самоощущение и мироощущение представителей самой старшей возрастной когорты с понятием «достоинство идентичности» (dignity of identity), введенным в научный оборот Л. Норденфельтом1. Норденфельт имеет в виду достоинство, которое индивид приписывает себе в качестве целостной, автономной личности, имеющей жизненную историю и перспективы на будущее. По мнению оппонентов этой точки зрения, в пожилом возрасте люди как раз утрачивают как «автономию», так и «телесную интеграцию», а значит, не могут претендовать на сохранение достоинства в качестве главного ингредиента личностной идентичности. Кроме того, утрата агентности вследствие растущей физической немощи ставит сохранение идентичности достоинства в зависимость от институализированных практик заботы и ухода, т.е. от поведения и доброй воли других. Самыми существенными замечаниями в адрес интерпретации Норденфельтом понятия «достоинство идентичности» Ллойд считает аргументы этики заботы. В рамках данной теоретической перспективы зависимость от других рассматривается не как отклонение от социальной (и моральной) нормы, но в качестве неизбежной составляющей человеческой жизни. Наиболее очевидными примерами «нормальности» ситуаций зависимости от других выступают фазы младенчества и глубокой старости. В таком толковании битва с собственным телом, которая, по замечанию З. Баумана, принципиально не может быть выиграна, становится предметом не индивидуальной, а социальной заботы и развертывается в контексте отношений с другими, где и реализуется «реляционная автономия» индивида. Изменения
1 Nordenfelt L. The concept of dignity // Dignity in care for older people / Ed. by L. Nordenfelt. - Oxford: Wiley-Blackwell, 2009. - P. 26-51.
в содержании идентичности на протяжении жизненного цикла должны, таким образом, трактоваться в соответствии с трансформацией интимных и социальных связей, в четвертом возрасте - с учетом отношений их субъектов с представителями профессиональных институтов опеки и заботы. Следствием же современного культурного неприятия состояний зависимости становится исключение заботы из публичной сферы, ее «приватизация», что приводит к элиминации норм гражданственности применительно к субъектам, утратившим автономию.
Переходя к обсуждению итогов своего проекта под названием «Новая динамика программы старения: Сохранение достоинства в глубокой старости» (май 2008 - декабрь 2010), авторы статьи выдвигают на первый план следующие вопросы, подлежащие эмпирическому исследованию: как рассказы респондентов о своей повседневной жизни связаны с темой личного достоинства; какие факторы респонденты считают существенными для поддержки / разрушения чувства достоинства; каким образом участники проекта справляются с переходом в состояние зависимости от других (в связи с изменениями в их повседневной жизни); каково их видение будущего?
Эти вопросы, по замыслу авторов проекта, «имеют самое непосредственное отношение к тем новым обстоятельствам повседневности, которые бросают вызов автономии людей в четвертом возрасте и возможности опираться на собственные силы»; соответственно, основная цель исследования состоит «в выявлении факторов, которые, с точки зрения респондентов, поддерживают либо подрывают чувство личного достоинства человека, нуждающегося в поддержке и заботе» [с. 6].
В проекте участвовали 34 человека (21 мужчина и 13 женщин) в возрасте 75 лет и старше, жители Бристоля и Ноттингема; за исключением одной респондентки южно-азиатского происхождения, все они являлись белыми британцами, в прошлом все опрошенные работали по найму либо имели собственный бизнес. На момент опроса все без исключения имели проблемы со здоровьем (за время проведения исследования шестеро умерли) и в той или иной степени нуждались в заботе со стороны других. 28 человек были пациентами хирургического стационара, шестеро посещали социальный центр дневного пребывания. Исследование проводи-
лось методом неструктурированного глубинного интервью, сфокусированного на событиях повседневной жизни респондентов, их воспоминаниях и суждениях относительно настоящего и будущего. Основная масса участников была опрошена четыре раза (по телефону или лично); поощрялись свободные высказывания на темы, так или иначе связанные с задачей проекта, причем проблема идентичности достоинства не затрагивалась напрямую. Последующий анализ материалов интервью позволил выделить темы, которые доминировали в рассказах опрошенных и определили следующие направления анализа: способы и пути адаптации к процессу старения и близкой перспективе ухода из жизни; телесные последствия старения; обращение за помощью; отношения с членами семьи и друзьями; забота о здоровье; контакты с официальными структурами опеки и заботы о пожилых.
Состояние здоровья всех без исключения участников проекта оставалось нестабильным на протяжении всего периода проведения опросов; лишь несколько человек пережили ремиссию, тогда как большинство отмечало ухудшение самочувствия и готовность покинуть свое жилище и переселиться в дом для престарелых. Как оказалось, для многих существенное значение имело принятие решения в пользу операции (которая поможет им частично вернуть свободу передвижения) либо использования инвалидного кресла как альтернативы. Выбор последнего варианта часто сопровождался рассуждениями о негативной реакции других людей на присутствие инвалида в общественном месте (в магазине, на почте). Другой важной темой, связанной с повседневной адаптацией в глубокой старости, было решение продолжать медикаментозное лечение либо отказаться от него (по той причине, что оно приносит больше страданий, чем сам недуг). Для большинства респондентов значимым фактором новой жизненной ситуации являлась необходимость отказаться от привычных занятий и хобби (садоводство, рукоделие, посещение театра, вождение автомобиля), что часто подавалось как чувство утраты. Респондентов заботили их отношения с членами семьи (здоровье и личная жизнь детей, контакты с ними); смерть друзей и сверстников расценивалась как тревожное напоминание о том, что «скоро и мой черед».
Одним из самых стабильных ощущений, о которых упоминали опрошенные, оказалась ненадежность (рискованность, сомни-
тельность) повседневной жизни. Для передачи чувства ненадежности бытия использовались выражения «больше не...» («я больше не могу заниматься садом») и «пока еще.» («я пока еще могу готовить пищу себе и мужу»); очень часто в высказываниях респондентов присутствовала фраза «когда придет время», причем обычно они не уточняли, о чем конкретно идет речь. Фатализм в мироощущении участников опроса, однако, соседствовал с желанием сравнить возможные сценарии будущего (например, кому из супругов легче перенести уход спутника жизни). Ненадежность - как главную характеристику своей повседневной жизни - участники опроса прежде всего связывали с состоянием своего здоровья. Многие соотносили изменения в своем само- и мироощущении с наступлением болезни, разделившей их жизнь на «до» и «после». Для большинства старение являлось событием, пришедшим извне и случившимся именно с ними, причем совершенно неожиданно. Комментарии, касавшиеся процесса старения, по преимуществу были окрашены в негативные тона, доминировала тема физической немощи и угасания. Тем не менее основная масса опрошенных выразила готовность «противостоять» и «не сдаваться судьбе», определяя таким образом свою моральную идентичность как стойкость. Стойкость и решительность особенно ярко проявляли те респонденты, которые сознательно отказались от лечения.
Свое мироощущение участники проекта выражали понятиями неопределенности, турбулентности и крайней нестабильности жизни. При этом большинство отдавало себе отчет в том, что «жить как раньше уже невозможно», поэтому нужно осознать свою физическую немощь как неизбежность и научиться жить с пониманием того, что «ты уже не тот, кем был в прежние дни». Таким образом, опрошенные демонстрировали готовность принять изменившиеся обстоятельства жизни и примириться с ними. Многие акцентировали физически последствия старения и болезни (морщины, тремор, необходимость носить бандаж, использовать памперсы, ходунки) как факторы, которые влияют на отношение к ним других. Частым мотивом в рассуждениях являлась также необходимость «жить медленнее», чтобы справляться с требованиями повседневности. Все без исключения респонденты (даже отказавшиеся от лечения) проявляли обеспокоенность состоянием своего здоровья и заботились о нем (соблюдали диету, отказывались от
вредных привычек, регулярно измеряли давление, пульс, уровень сахара и т.п.); многие тренировали память и внимание (кроссворды, паззлы, чтение). Самым главным в своей жизни опрошенные считали изменения в привычном функционировании организма (ухудшение зрения, слуха, координации движений - вплоть до необходимости учиться заново некоторым гигиеническим процедурам).
Особой темой в репликах опрошенных было обращение за помощью и готовность ее принять. Чаще и охотнее принималась помощь родных и друзей, менее охотно - чужих людей и представителей официальных социальных и медицинских служб. Большинство акцентировало свое стремление «сохранить независимость» и расценивало это стремление как моральный императив. Многие прибегали к техническим средствам (покупки онлайн, использование элементарной бытовой техники); легче принималась помощь бытового характера, тогда как необходимость физического ухода (особенно профессионального) обычно ассоциировалась с чувством неловкости и стыда. При этом большинство было убеждено в том, что «они (другие) не задумываются об этом, а ты сам -думаешь постоянно». Чаще всего аргументом в пользу принятия посторонней помощи служила безнадежность положения («у меня не было выбора»). Важнейшим аспектом отношений с теми, кто оказывает помощь, оказалась возможность реципрокности (материально-финансовой и моральной). Для тех, кто принимал помощь извне (от членов семьи и друзей), она означала нечто большее, чем забота и физический уход; чаще респонденты говорили о поддержке и защищенности, а также о помощи в принятии важных решений, касающихся здоровья и образа жизни. Таким образом, семья и близкие, а также друзья играли ключевую роль в поддержании возможной агентности и чувства Я опрошенных в процессе их адаптации к изменившимся условиям жизни. Те участники опросов, кто пережил разрыв семейных связей, жаловались на одиночество и несправедливость. Что же касается контактов с медицинскими и социальными работниками, большинство участников выражали удовлетворенность существующей системой здравоохранения, однако отмечали факты частого нарушения этических норм в обращении с ними.
В заключение Лиз Ллойд и ее коллеги подчеркивают, что результаты их эмпирического проекта демонстрируют сохранение у
людей старшей возрастной когорты чувства идентичности, личного достоинства и определенной доли агентности; это выражается в их рефлексии относительно своих физических возможностей, ориентации в повседневной жизни, отношений с окружающими, а также в способности принимать жизненно важные решения. Полученные данные также служат подтверждением трактовки идентичности как «флуктуационного феномена» и доказывают обоснованность концепции реляционной автономии. Материалы опросов дают наглядное представление о том колоссальном физическом, ментальном и эмоциональном труде, который необходим представителям терминальной возрастной когорты для того, чтобы справиться с изменившимися условиями жизни. Самым адекватным понятием для описания опыта четвертого возраста авторы статьи считают слово «стойкость («perseverance»), которое отражает компромисс между сопротивлением обстоятельствам (противостоянием) и уступками (смирением). Этот компромисс означает признание пожилым человеком невозможности прежнего образа жизни при сохранившемся волевом стремлении к автономии и самоопределению.
Е.В. Якимова
2016.01.007. БРАЙАНТ Л., ЛИМ С. ЗАБОТА О ПОЖИЛЫХ РОДСТВЕННИКАХ В АВСТРАЛИЙСКО-КИТАЙСКИХ СЕМЬЯХ1. BRYANT L., LIM S. Australian-Chinese families caring for elderly relatives // Ageing a. society. - Cambridge, 2013. - Vol. 33, N 8. -P. 1401-1421.
Ключевые слова: австралийско-китайские семьи; забота о пожилых родственниках; принцип сыновней почтительности; старение.
Статья Лии Брайант и Сьюзан Лим (Университет Южной Австралии, г. Аделаида) посвящена одной из центральных этических категорий конфуцианской философии - понятию «сяо», или сыновней почтительности. Значение принципа сыновней почтитель-
1 Реферат подготовлен в рамках исследовательского проекта «Интеграция социобиологических и социологических методов в исследовании эволюционных оснований морали и альтруизма (в приложении к российским сообществам)», осуществляемого при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 14-06-00381 а).
