CC BY
24
Ксении, именно в минуту смерти своим «про-ща-ю» она словно указывает путь к преображению мира.
В «позднем» творчестве драматург в наиболее явной форме оказался созвучен идеям грядущей театральной эпохи1. В режиссуре Островский видел средство к достижению цели, но развитие театрального искусства изменило акценты, и «режиссура стала властвовать на сцене» (021, с 34).
А.А. Ревякина
2015.03.022. ЛЕВ ТОЛСТОЙ И МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА: Материалы VIII Международной конференции, проходившей в Ясной Поляне 12-14 августа 2012 г. - Тула: Музей-усадьба Л.Н. Толстого «Ясная Поляна», 2014. - 228 с.
Ключевые слова: Л.Н. Толстой; В.В. Набоков; Г.И. Газданов; «Война и мир»; «Анна Каренина»; Наполеон; международные литературные связи; компаративистика; мифология.
В основе статей, опубликованных в сборнике, - доклады участников VIII Международной конференции «Лев Толстой и мировая литература»,. В ней участвовали исследователи из России, США, Канады, Великобритании, Украины, Литвы, Эстонии, Финляндии, Израиля, Японии.
Координатор проекта - зав. отделом научно-исследовательской работы Музея-усадьбы Л.Н. Толстого «Ясная Поляна», кандидат филологических наук, - Галина Алексеева подчеркивает, что конференция является крупнейшим научным форумом исследователей творчества русского писателя. Традиционно на заседаниях конференции внимание специалистов сосредоточено на художественных текстах Толстого в сопряжении с текстами других художников слова, но часто затрагивается и проблема Толстой -философ, религиозный проповедник, историк.
В статье «Наполеон в оценке Эмерсона и Толстого» Г. Алексеева отмечает, что в 1858 г. Толстой читал эссе «Наполеон, или Человек житейских успехов» в книге «Представители человечества» Р.У. Эмерсона, написанной в 1844 г. (опубликована в 1850 г.).
1 См.: Станиславский К.С. Из записных книжек: В 2 т. / Сост. и автор вступ. статьи Прокофьев В.Н. - М., 1986. - Т. 2. - С. 200.
В эссе Наполеон показан как представитель средних классов современного общества, той «толпы», которая стремится исключительно к обогащению. Если задача Эмерсона - изобразить Наполеона во всей полноте «представителя человечества», то задача Толстого - развенчать Наполеона с его ореолом ложного величия. И по Эмерсону, и по Толстому, исторические личности только тогда успешны и оправданы в своих действиях, когда понимают, что они лишь «проводники», «орудие» в руках Промысла. В изображении Наполеона Эмерсоном и Толстым совершенно очевидно сходство этических критериев и исторического подхода. Рассматривая образ Наполеона на разных структурных уровнях, художественно и документально, оба автора в целом приходят к единому мнению относительно французского полководца. Но художественно-публицистическое изображение Наполеона Толстым в романе «Война и мир» отличается от эссе Эмерсона масштабностью и глубиной. То, что у Эмерсона намечено лишь пунктиром, у Толстого приобретает размах эпического события и философской глубины обобщения. Тем не менее эссе Эмерсона, прочитанное через пятнадцать лет после завершения эпопеи, вдохновило и укрепило Толстого в верности собственной трактовки образа Наполеона.
Ольга Сливицкая (Санкт-Петербург) в статье «"Отверстия во что-то высшее": "Война и мир"» отмечает, что для Толстого характерны мгновения, которые он называл «отверстиями во что-то высшее», когда человек внезапно входит в состояние резонанса с миром. Уникальность подобных спонтанно возникающих состояний в том, что снимаются все оппозиции, гасятся все противоречия; человек чувствует себя и активнейшим участником вечно творимой жизни, и одновременно ее созерцателем. Для Толстого это был «особый блеск», «радостная резкость впечатлений». На смысле этих вспышек сосредоточено внимание исследователей искусства Востока, ибо в их поле зрения постоянно находится сатори - по определению теоретика дзэн-буддизма Дайсэцу Тэйтаро Судзуки, «интуитивное прозрение природы вещей в отличие от аналитического или логического его понимания»1. Хотя тексты восточных авторов эстетически наиболее близки толстовским «отверстиям во что-то высшее», они отличаются тем, что принципиально фрагмен-
1 Судзуки Д.Т. Наука Дзен - Ум Дзен. - Киев, 1992. - С. 46.
тарны и каждый фрагмент завершен и самоценен. В романах Толстого «отверстия во что-то высшее» - это элементы длящегося нарратива. Если в цепочках сатори «Записки у изголовья» Сэй-Сёнагона и в хаку Басё «художественное время замирает: точка воплощает в себе вечность», то в эпосе Толстого «время господствует, а в отверстиях оно лишь приостанавливается, становясь вертикальным сущностным временем» (с. 38).
В статье «Грехопадение в толковании Льва Николаевича Толстого и Джеймса Джорджа Фрэзера» Александр Волковинский (Украина) полагает, что «толкование мифологемы грехопадения Толстым и Фрэзером может быть показательным в том плане, что каждый из них генетически представляет определенную ветвь общекультурологического подхода к этой проблеме: Толстой - православно-христианскую, Фрэзер - протестантско-просветительскую. Оба стремились к объективированному толкованию библейского мифа с учетом прежде всего добиблейских и библейских источников, а также всего культурного запаса человечества» (с. 97).
Татьяна Красавченко (Москва), автор статьи «Толстовское начало в творчестве молодых писателей первой волны русской эмиграции: Набоков, Газданов, Варшавский», усматривает объединяющее начало этих трех писателей в их принадлежности к «молодому поколению» русских литераторов-эмигрантов, лишенному социальной миссии, живущему, по выражению В.С. Варшавского, в условиях «экстерриториальности». Несмотря на то что Набоков, Газданов и Варшавский - создатели новой прозы, адекватной мировосприятию и экзистенциальному опыту человека ХХ века, - у всех, хотя и в разной мере, явственна перекличка с Толстым. «Именно толстовская нота, его метафизический взгляд на мир, а главное - толстовские слово и образ сближают их прозу, определяя стиль поколения» (с. 134). Набокова восхищало в Толстом то, что близко его собственному эстетическому кредо: непостижимость гения, чудо и тайна творчества, «чудо и ураган образов»: «За Толстым стоит та Россия, которая оставалась у Набокова в сознании, а что еще важнее - в подсознании и по которой он тосковал всю жизнь» (с. 126). От «Анны Карениной» путь ведет к романам Набокова о крахе плотской, чувственной любви «Король, дама, валет» (1928) и «Камера обскура» (1933) - «именно так, на новом историко-литературном этапе развивал Набоков толстовский сюжет»
(с. 127). Отголоски «Анны Карениной» слышны и в романе «Приглашение на казнь» (1935-1936).
Преобладающе «толстовским писателем» Т. Красавченко считает Гайто Газданова. Начиная с его первого романа «Вечер у Клэр» (1929), продолжившего традицию «потока сознания» Толстого и наследовавшего свойственный ему метафизический взгляд на мир, под влиянием толстовского импульса в творчестве Газда-нова все более усиливались созвучные масонству утопические мотивы: вера в возможность духовного и нравственного возрождения человека, построения Храма в душе. В рассказе Газданова «Нищий» (1962) явно вольное или невольное переплетение мотивов «Живого трупа» и «Смерти Ивана Ильича».
В.С. Варшавскому (1906-1978), как и Газданову, близок роман «Война и мир», отчасти потому, что оба они писали о войне: Газданов о Гражданской, Варшавский - о Второй мировой. «Что отличает Набокова от Газданова и Варшавского в его отношении к Толстому?» - задается вопросом исследовательница и высказывает свою точку зрения: хотя Набоков и называет Толстого современником, между ним и Толстым пролегла целая эпоха - Серебряный век, последним представителем которого он сам и был. Набокову присущ идущий, вероятно от символизма, культ творчества, не свойственный Толстому, отсюда его несколько холодный, отчужденный взгляд на классика. Газданов же и Варшавский, которые были на несколько лет младше Набокова и подростками оказались в эмиграции, в сущности пропустили Серебряный век, ничто не отделяло их от Толстого, «лучи русской классики» падали прямо на них, они ощущали себя прямыми наследниками толстовской традиции.
«Тема отступления и плена в русской классической литературе» - статья Олега Катионова (Новосибирск). Осмысление писателями отступления-поражения содержится в произведениях Л.Н. Толстого, М.А. Шолохова, А.И. Солженицына. В произведениях этих писателей многосторонне показаны разные цели отступления как вынужденного действия в военное время: сохранение жизни бойцов, попытка тактически и стратегически переиграть соперника, выиграть время, перегруппироваться, подтянуть резервы, задержать наступление противника, освободить, отбить пленных, сохранить честь и знамя. У Толстого и Шолохова тема военного
поражения перерастает в тему цивилизационного отступления, потери государством доверия собственного народа, которая начинается в «Тихом Доне» у Шолохова, гипертрофируется в «Архипелаге ГУЛАГ» и в «Красном Колесе» подтверждается у Солженицына, а в его публицистическом воззвании «Как нам обустроить Россию» получает развитие. «И во всех произведениях переживающих за свою родину писателей Шолохова, Солженицына, Гроссмана чувствуется влияние Толстого» (с. 152).
Исследование отражений архаической мифологической модели воскресения в сюжетах Толстого - предмет статьи Владимира Паперного (Израиль). «Мифология воскресения в произведениях Льва Толстого». Мифология воскресения не пришла в тексты Толстого непосредственно из ее архаических мифологических истоков или из абстрактной типологической «памяти жанра», полагает В. Паперный. Эта мифология воспринята Толстым из источников, принадлежащих его собственной эпохе. Первым по времени источником такого рода стал для Толстого один из основных философских мифов Просвещения - руссоистский миф, вариации которого порождали известные просветительские представления о ребенке как идеальном существе, которое подвергается порче при вступлении в общество, о близких к природе «дикарях» и «естественных народах». Начиная с середины 1850-х годов интерес Толстого к эпохе декабризма привел его к знакомству с еще одной интеллектуальной традицией, использовавшей мифологию воскресения, - с масонским мистицизмом. В начале последнего этапа создания романа «Война и мир», в конце 1866 г., писатель изучил в архиве Ру-мянцевского музея в Москве некоторые эзотерические масонские документы, многие из которых он затем использовал в эпопее.
Весь круг религиозных идей Толстого связан с философией Просвещения, с руссоистским антропологическим мифом, имевшим глубокие корни в христианской традиции - и в Евангелии, и в культе Младенца Христа, особенно важном для христианства. «В ходе своей духовной эволюции Толстой все дальше и дальше погружался в христианскую и архаическую глубину Просвещения, все более и более отделяясь от его агностической и деистической сущности» (с. 171).
В статье «Тюремный финал пасторального сюжета: Традиции английского романа в "Воскресении" Л.Н. Толстого» Ирина
Гнюсова (Томск) отмечает, что Толстой, используя в качестве одного из главных художественных средств в своем романе прием контраста, «соединяет несоединимое» на всех уровнях произведения - не только поэтики, композиции, сюжета, но и жанра. Социально-критический роман с намеренно акцентируемым автором неэстетическим, сниженным изображением социальной реальности в «Воскресении» неожиданно соседствует с элементами пасторали. Отправная точка романной фабулы - невинная любовь дворянина и прекрасной поселянки на лоне сельской природы, как и ситуация соблазнения - традиционный пасторальный сюжет, восходящий к античности. Введение пасторального начала в столь сложный по своей жанровой природе роман до предела обнажило контраст между «ненормальностью» социальных реалий и идеальным, должным; придало повествованию драматизм; сфокусировало проблематику произведения. В этом смысле для Толстого оказался чрезвычайно ценным опыт первого романа английской писательницы Джордж Элиот (1818-1880) «Адам Бид» (1859), отталкивающейся от пасторального сюжета о любви и соблазнении. Толстой впервые прочитал его в 1859 г., вероятно, в оригинале. По мнению исследовательницы, именно этот роман дал Толстому «примеры плодотворного переосмысления эстетических и жанровых установок пасторали и включения их в социально-критический роман о современности» (с. 181).
Ксения Нагина (Воронеж) в статье «Сад в творчестве Л.Н. Толстого: Символический и экзистенциальный ореолы» отмечает, что сад и состояние персонажей, навеянное им, описываются Толстым с большой долей подробности, хотя зачастую присутствуют имплицитно, выражая себя через привычные атрибуты. «Текст сада» Толстого имеет тенденцию к развитию, но ядро его остается неизменным: для персонажей писателя и для него самого этот топос связан с женщиной, а через нее - с Богом.
Женский миф толстовского «текста сада» начинается с маменьки, своим присутствием превращающей дворянскую усадьбу Покровское в детский Эдем - рай для сына, Николеньки Иртеньева. Женский миф Толстого напрямую связан с возрастом и бытийной устремленностью его персонажа: в юности место маменьки в пространстве занимает воображаемая возлюбленная, и эротическое
томление, вместо сыновней любви, становится отправной точкой движения к Божественному.
«Сад всегда вызывал у персонажей писателя потребность в целостном образе мироздания, побуждал их почувствовать себя частью целого через отождествление с другими, поэтому утрату женского мифа писатель компенсирует укрупнением социальной темы. Предпосылки к этому уже имелись в "Семейном счастии". В "Казаках" тема социального труда была не просто вписана в семантическое поле сада, а приобрела самоценный характер, предваряя сакрализацию крестьянского труда в "Анне Карениной". Социальная тема в "Воскресении" напрямую связана с осознанием Нехлюдовым цели и смысла жизни, в обнаженном виде представляющую главную идею "текста сада" Толстого, выстраивающего движение человека от сада к Богу» (с. 190).
В сборнике также публикуют свои статьи: Донна Орвин (Канада) «Суворов в "Войне и мире"»; Ольга Стушебрукова (США) «Земледельческий и ростовщический принципы как ключ к пониманию образа "мужика со взъерошенной бородой" из "Анны Карениной"»; Алексей Павленко (США) «Смычка по Толстому, или Там, где смыкаются своды романа "Анна Каренина"»; Юлия Красносельская (Москва) «Лев Николаевич Толстой и Егор Петрович Ковалевский: Литературные и идеологические связи в 1856 г.»; Мирэн Магвайр (Великобритания) «Мистицизм или сумасшествие? (Лев Николаевич Толстой и Гилберт Кит Честертон)»; Кэрол Апол-лонио (США) «По сторонам столетия: Толстой в переводах Гарнетт и Певира / Волхонской»; Коити Итокава (Япония) «Могилы супругов Толстых - между жизнью и творчеством»; Михаил Строганов (Тверь) «"Несовременник" "Современника", или Был ли Л.Н. Толстой архаистом?»; Наталья Теплицкая (США) «Лев Толстой: Пророческое видение "космической религии" будущего».
Т.М. Миллионщикова
