CC BY
22
ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ЛИТЕРАТУРА СРЕДНИХ ВЕКОВ И ВОЗРОЖДЕНИЯ
2015.03.012. ОКСФОРДСКОЕ РУКОВОДСТВО ПО СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЛАТИНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.
The Oxford handbook of medieval Latin literature / Ed. by Hexter R.J., Townsend D. - Oxford; N.Y.: Oxford univ. press, 2012. - 636 p.
Ключевые слова: латинский язык; Средневековье; манускрипт; стили и жанры; периодизация.
Изучение средневековой латинской литературы в XXI в. имеет под собой прочный фундамент, созданный филологией прошлых эпох, пишет редактор реферируемого руководства Дэвид Таунсенд (Канада) в открывающей книгу статье. Прежде всего речь идет о разнообразных издательских проектах, обеспечивших латинистов критическими изданиями произведений, что позволило современному исследователю получить «беспрецедентно глубокое понимание контекста средневековой латинской литературы» (с. 3), сегодня подкрепленное мощными и гибкими средствами компьютерного анализа текста. Вместе с тем эта область знания до сих пор остается в рамках традиционного филологического подхода, в то время как медиевистика источников на народных языках в полной мере воспользовалась теоретическими находками постструктуралистских и деконструктивистских концепций. Исследователь выделяет три проблемных области, где могут быть применены достижения теории: социолингвистика средневековой латыни как «выученного» языка, роль латинского языка в формировании системы культурной метрополии и периферии, латынь и народные наречия как единый континуум языковых регистров.
«Для нас само собой разумеется, что у любой литературы есть своя история и свой канон. Средневековая латинская литера-
тура выделяется в этом плане тем, что у нее нет ни того, ни другого» (с. 25), - утверждает второй редактор издания Ральф Дж. Хекстер (США). Она не вписывается в традиционную литературоведческую модель, в которой история литературы проецируется на историю национального языка, и обе они «мистическим и мифологическим образом» выражают сущность конкретной нации. Возможно, в латинистике Средних веков наиболее плодотворен историографический подход, не предполагающий существование единого и целостного литературного корпуса, ведь то малое, что есть общего между Петром из Блуа и Григорием Турским или «Вальтарием» и «Glossa Ordinaria», слишком тривиально. В рамках такого подхода можно было бы сконцентрироваться на латинских текстах определенного географического региона, или проследить конкретную поэтическую традицию, или исследовать поэзию определенного культурно-исторического момента, или анализировать историю одного из жанров.
В определении канонических текстов средневековой латинской литературы существенную сложность представляет наличие классического античного канона, поскольку, с одной стороны, невозможно игнорировать его значимость для этой культуры, а с другой - на его фоне приобретают известную маргинальность собственно средневековые тексты. Р.Дж. Хекстер предлагает две возможные модели выявления латинского канона Средних веков. С одной стороны, можно опереться на представления того времени. Это позволит включить в него античных классиков, но сам их список будет заметно отличаться от того, с которым мы привыкли иметь дело сегодня. В него не войдут, например, Катулл и Пропер-ций, Ливий и Тацит, но будут включены Валерий Максим, «Латинская Илиада», Макробий, Марциан Капелла и т.п. «Аутентичный» средневековый канон должен также содержать переводы на латынь с других языков, «вторичные» тексты - комментарии, флорилегии и т.п., сборники проповедей - существующие на границе между латынью и народными языками. Однако подобный канон получится весьма объемным, поэтому исследователь предлагает и другой подход - теоретическое переосмысление самого понятия средневековой латинской литературы и ее проблематичного отношения к
собственному канону через идею «малой литературы», изложенную в книге Ж. Делёза и Ф. Гваттари1.
Второй раздел издания содержит статьи, рассматривающие роль латинского языка как «культурного капитала» в эпоху Средневековья. Карин Рафф (США) пишет о специфике его изучения в то время, когда, с одной стороны, он изучался как иностранный в условиях отсутствия его носителей, а с другой - основные учебные тексты, античные грамматики, не были рассчитаны на такую ситуацию, поскольку изначально создавались для ознакомления учащихся со средствами металингвистического анализа их родной речи. Это потребовало определенной адаптации лингвопедагогических методов, о чем свидетельствуют средневековые комментарии к грамматическим текстам. Исследовательница анализирует используемые в них средства лингвистического анализа, особо останавливаясь на роли этимологий. Она также выдвигает тезис, что специфика средневековой языковой ситуации привела к возниковению представления о множественности правильных способов выражения на латинском языке: каждый освоивший грамоту мог выносить суждение о том, что может быть названо хорошей латынью, а что - нет.
Райан Шпик (США) исследует, каким образом авторитет латинского языка утверждался во взаимодействии и соперничестве с греческим, древнееврейским, арабским языками и зарождающимися романскими народными наречиями. Николас Уотсон (США) изучает представления о «латинском начале» (1айш1у) с металингвистической точки зрения: если рассматривать латынь как культурный концепт, то можно заметить, что в различные периоды он варьировался в содержательном плане и был частью различных идейных комплексов. В статье в общих чертах намечена эволюция этого концепта с раннего средневековья до XVI в.
В латинской христианской цивилизации большинство авторитетных вероучительных и научных источников были переведены с других языков. Томас Бёрмэн (Канада) считает, что осознание латинской культурой своей зависимости от перевода и обеспокоенность этой ситуацией имели место уже в раннем Средневековье и сохранялись вплоть до эпохи Аквината. Автор статьи рассказывает
1 Deleuze G., Guattari F. Kafka: Pour une littérature mineure. - P.: Éditions de Minuit, 1975.
о важнейших средневековых центрах перевода, выявляя предпосылки их возникновения. Он также дает обзор переводческих методов того времени, не всегда филологически точных, но в своих отклонениях от оригинала следовавших определенной идейной цели.
Карстен Фрис-Йенсен (Дания) представляет читателю один из местных вариантов средневековой латыни - скандинавский. В этот регион латынь пришла вместе с христианизацией на границе первого и второго тысячелетий, а сведения о грамматических школах появляются только к XII в. Между тем уже первое скандинавское произведение - анонимная «История Норвегии» (XII в.?) - демонстрирует довольно высокий уровень языковых амбиций автора, его способность использовать разнообразные риторические техники и следовать правилам классического латинского синтаксиса. В статье дан обзор стилистических и языковых характеристик «Деяний датчан» Саксона Грамматика (XII в.), резко выделяющих его на фоне большинства ранних скандинавских авторов, и представлены еще два интересных региональных текста - «Поэтика» магистра Матиаса из Линкепинга (с. 1300-1350 г.) и «Откровения» св. Бригитты Шведской (XIV в.).
Третий раздел посвящен материальной стороне средневековой латинской культуры, т.е. не столько содержанию текстов, сколько их физической форме - манускриптам - и способам их бытования и функционирования. В статье Эндрю Тейлора (Канада) рассказывается о практических аспектах чтения в Средние века. Чтение «про себя» не было распространено в ту эпоху в той же степени, что и сегодня: так, Августин находил достойной особого упоминания способность его учителя Амвросия читать при желании «безгласно». Но в целом монастырские читательские практики по умолчанию предполагали вокализацию, и эта форма lectio обычно ассоциировалась с размышлением и медитацией. Вместе с тем scriptura continua (написание слов без пробелов) не давала возможности прочитать текст вслух без его предварительного изучения глазами (с возможной субвокализацией). Это привело к реформе способов письма и утверждению в нем словоразделов (в Клюнийском монастыре это произошло, например, около 1035 г.).
В эпоху схоластики появились своего рода профессиональные читатели, комментирующие и аннотирующие произведения, составляющие указатели и каталоги. Это повлекло серьезные изме-
нения в форме манускриптов, в которых большую роль стали играть глоссы, нередко затмевавшие собой собственно комментируемый текст. Важной вехой стало, например, составление в XII в. Ан-сельмом Ланским и его братом Радульфом «Glossa ordinaria» -общепринятого комментария к Писанию, компиляции из трудов отцов Церкви и теологов. В XIV в. Генрих из Киркстеде, заведовавший в монастыре св. Эдмунда библиотекой, разработал систему стеллажных знаков, аннотировал имеющиеся в его распоряжении кодексы, отмечая incipit, explicit, отсутствующие части, а также сравнивая различные копии.
Важнейший компонент средневековой книжной культуры -комментарий - рассмотрен в статье Риты Коупленд (США). Она выявляет различия между словами glosa и comment (ari)um, имевшими в то время несколько иной смысл, чем соответствующие им современные термины. Commentum представлял собой изъяснение общего смысла произведения и трактовал его идеи (sententia) в самом общем плане, будучи своего рода конспектом авторитетного текста. Glosa затрагивала более широкий спектр вопросов, касавшихся как буквального смысла конкретных выражений (littera) и их контекста, так и общего содержания источника. Наряду с этими двумя - классическими наименованиями жанра - мы встречаем также слова notule, questiones, expositio, lectura, sententia и т.п.
В материальном плане ключевым было различие между «лемматическим комментарием» в виде целостного текста, в котором отсылка к источнику осуществлялась посредством lemmata, т.е. начальных слов изъясняемого отрывка, и маргинальными схолиями на страницах комментируемого источника. Но это различение было не абсолютным, отрывки лемматических комментариев могли копироваться в качестве схолий, а схолии конкретного автора могли послужить основой для его лемматического комментария.
Р. Коупленд намечает также элементы структуры лемматиче-ского комментария, особо останавливаясь на так называемой Парижской модели - стандартизованной форме, выработанной в Парижском университете в первой половине XIII в. Она включала, помимо традиционного вступления (accessus), следующие части: divisio textus разъясняла общую структуру источника; раздел sententia in generali трактовал замысел автора (intentio); expositio (expositio litterae или sententia in speciali) - предполагал букваль-
ное, внимательное прочтение с разделением слов или синтаксических единиц на составляющие их элементы; в разделе notanda особое внимание уделялось отдельным важным моментам; завершала комментарий часть под названием dubia (questiones), в дальнейшем превратившаяся в отдельный экзегетический жанр.
На примере комментариев к «Фиваиде» Стация Р. Коупленд анализирует возникновение традиции аллегоризирующего комментария, переосмысляющего античные произведения в духе христианского мировоззрения. Автор отмечает важность топосов «покрывала» (integumentum) или «скорлупы и ядра», связанных с выявлением «истинного замысла автора», а по сути дела «немотивированным присвоением» текста источника его комментатором.
В статье Ральфа Дж. Хекстера показано, что на средневековую книжную культуру заметное влияние оказал географический фактор. Конкретный средневековый книжник читал классических авторов не в современном критическом издании, чаще всего ему был известен только один манускрипт, который мог заметно отличаться от других, имевшихся в иных скрипториях и библиотеках. Так, например, некоторые средневековые авторы представляли себе комедии Теренция по кодексам, где они были переданы в стихотворной форме, а другие - по кодексам, содержащим их в форме прозаической. В различных местах были известны разные античные авторы, и, более того, представление об их наследии варьировалось от одного центра учености к другому (если, например, оды Горация были широко популярны, то его же послания и сатиры были знакомы далеко не всем читателям). Исследователь указывает на формирование на этой основе определенных «текстовых сообществ», в которых складывалась определенная традиция в изучении античной культуры. В Орлеане, например, по меньшей мере три поколения ученых занимались комментированием Овидия, с творчеством которого они были знакомы лучше и в большем объеме. Другим центром учености был монастырь в Монтекассино, где копировались кодексы Апулея, Тацита, Сенеки, малоизвестные в иных местах. Подобные сообщества, с одной стороны, становились исходным пунктом в цепочке трансмиссии манускриптов, тем самым распространяя имеющееся у них знание в другие географические регионы, а с другой - эксклюзивное обладание теми или иными сведениями могло использоваться как своего рода риторическое
«оружие». Р.Дж. Хекстер приводит любопытный пример, как на границе IX-X вв. один из связанных с Монтекассино интеллектуалов - Евгений Вульгарий - использует в письме к папе Сергию III аллюзию на трагедии Сенеки, подрывающую общий хвалебный тон письма. При этом его автору хорошо было известно, что трагедии Сенеки на тот момент сохранились только в Монтекассино, и адресат, не будучи с ними знаком, не сможет распознать намеки, кардинальным образом меняющие общую интонацию послания.
Следующий раздел книги содержит работы о стилях и жанрах средневековой латинской литературы. Стилистические особенности средневековой латинской прозы анализирует Грегори Хейз (США), указывающий на отсутствие какого-либо единообразия в стилистике прозы - как в целом, так и у какого-либо конкретного автора. По отношению к той эпохе следует говорить не столько о стиле, сколько о спектре стилей и стилистических приемов, которые использовались в соответствии с частными задачами. Автор мог менять свой стиль от одного труда к другому или даже на протяжении одного произведения.
Важную роль играло и то, что учебников хорошего стиля, подобных современным, в Средние века не существовало. Античные риторические трактаты учили составлять речи, но не жития святых или хроники и т.п. Поэтому средневековые прозаики учились хорошо писать, подражая образцам. Можно говорить о средневековой и классической составляющей этого корпуса стилистических моделей. При этом средневековый классический канон заметно отличался от нашего: например, были неизвестны или малоизвестны письма Цицерона к Аттику, труды Тацита, «Метаморфозы» Овидия, и напротив, образцовыми стилистами считались авторы, которых сейчас считают техническими, - Витрувий, Вегеций и др. Важное место занимали представители «украшенного стиля» -Марциан Капелла, Эннодий, Сидоний, Венанций Фортунат. Одновременно с этим было велико влияние литургии, а также ранних образцов типично средневековых жанров (жития и т.п.), вошедших в канон и придавших конвенциональность этим жанровым структурам и формам. Библейские псалмы представляли собой модель насыщенного метафорами и экспрессивного стиля и были источником устойчивой образности.
Исследователь подчеркивает, что в выборе стиля важную роль играл прагматический аспект текста: для каких целей он создавался (учить, просить, выражать гнев или благодарность), принимаемая автором в данный момент социальная роль (ученый, пророк, священник), гендерный аспект и, конечно, адресат произведения. Выбор осуществлялся из широкого репертуара конкретных приемов, имевших конкретную окраску в средневековом восприятии. Имело большое значение использование того или иного члена синонимического ряда, скажем, слово ensis вместо gladius придавало стилю возвышенность. Архаизмы, ономатопея, морфологические странности указывали на сатирический стиль. Греческие заимствования подчеркивали ученость автора. Уже в то время возникали классицизирующие тенденции, когда автор старался в определенных ситуациях избегать слов христианского происхождения, изобретая или переводя современные ему реалии на классическую латынь.
Если все же говорить о каких-то общих чертах средневековой прозы, то наиболее специфичным для той эпохи будет отсутствие идеи, что избыточность составляет стилистический порок: плео-назмы использовались для акцента на конкретном моменте или повышали эмоциональный тон в целом. Заимствования и аллюзии применялись как стилистические маркеры и своего рода аргументы: например, выражение, взятое из Саллюстия, подчеркивало историчность текста. Важную роль играл тот факт, что в Средние века проза чаще всего читалась вслух, а не про себя, с этим связаны особое внимание к звукописи и возникновение системы курсусов (метрически стандартизованных окончаний периодов).
О стилистических особенностях средневековых стихотворных текстов пишет Жан-Ив Тильетт (Швейцария), выявляющий в этом отношении два ключевых фактора. Во-первых, к Средним векам латынь перестала быть разговорным языком и осваивалась как язык иностранный, и это дало поэтам большую свободу в применении сложных и искусственных форм. Во-вторых, у поэзии того времени не было тематической специфики, любая прозаическая в нашем понимании тема - от латинской грамматики и фармакопеи до истории идей - могла трактоваться в стихах.
Специалисты в artes dictaminis выделяли тогда не две, а три разновидности речи - прозаическую, метрическую (классическая
система стоп) и ритмическую (основанную на подсчете слогов и регулярном тоническом ударении и предполагавшую созвучие слов или сходство окончаний). Существовал также прозиметрический или прозиритмической способ речи, когда проза была метризиро-вана или ритмизована до такой степени, что напоминала стихи.
Противопоставление долгих и коротких гласных к тому времени на слух не воспринималось, и стихи в классической манере требовали проверки «глазами», а не «ушами». Тем не менее метрическая поэзия продолжала создаваться, поскольку не только обладала высоким культурным престижем, но и поддерживалась школьной традицией с ее весьма стабильной программой. Но «музыка стиха более не воспринималась интуитивно, а стала предметом технического обучения» (с. 242) и благодаря этому приобрела строгость, какой не имела и во времена своего расцвета. По этой причине в стихах активно использовались устойчивые словесные формулы и слова наподобие «itaque», «ешш» и т.п., позволяющие легко заполнять метрические схемы. Выдающиеся версификаторы были весьма редки, и многих из них до последнего времени путали с позднеантичными авторами (так, поэта Марка Валерия на протяжении долгого времени относили то к VI в., то к XII в.).
Возникновение ритмического стиха связывается исследователем с преобразованием стиха метрического для нужд менее образованной аудитории или даже с его деградацией в результате приспособления к ее уровню понимания. Но это не означает, что метрическая поэзия была «ученой», а ритмическая - «народной». Разница между ними заключалась преимущественно в функциях и узусе: метрическая была предназначена для индивидуального чтения про себя, а ритмическая - для устного или музыкального общественного исполнения (например, для литургического использования).
В статье рассмотрены также типы средневековой поэтической интертекстуальности - от неосознанного цитирования до пародии и транспозиции. Исследователь особо отмечает, что поэзия каролингской эпохи и следующих двух столетий заимствовала слова и формулы из классических произведений для выражения оригинального содержания, символом чего стал центон как специфичный для эпохи стихотворный жанр.
Поворотным пунктом в средневековом искусстве стихосложения Ж.-И. Тилльетт считает XII в., когда совершился переход от
подражания и освоения классического наследия к исследованию новых стилистических категорий. Этим временем датируется появление формальных нововведений - специфических средневековых стилистических приемов (например, trasumptio - разновидность метафоры), отражающих, как считает автор статьи, новые теоретические представления о высокой роли поэзии. Стихотворная речь стала рассматриваться не только в эстетическом, но и в когнитивном плане, как способ вести речь о предметах, не постигаемых путем рационального дискурса. Как творчество самих поэтов, так и литературная теория того времени свидетельствуют о желании возвысить поэтическую функцию. Не случайно из двух этимологий слова vates, в его применении к поэтам, авторы начала Средних веков выбирали происхождение его от viere (сплетать), а высокое Средневековье производило его от сочетания vis mentis (сила мысли), и поэтический язык уподоблялся языку божественному, поскольку мера и число лежат в основании Творения.
Произведения, нарушающие жанровые и стилистические границы, стали предметом исследования Артура Джорджа Ригга (Канада). Он анализирует три варианта подобных нарушений: присутствие юмора в контекстах, его не предполагающих, сложное взаимодействие рифмы, метрических и ритмических принципов версификации; внесение в латинские тексты вокабуляра и структур из народных наречий, а также кросслингвистическая игра слов. Свои тезисы автор снабдил множеством конкретных иллюстраций из поэзии преимущественно XI-XIV вв.
Взаимодействие латыни и народных наречий анализируется Брайаном Мёрдоком (Великобритания) на кельтском, англосаксонском и западногерманском материале. В этих языковых регионах народные наречия по своему происхождению не восходили к латыни, и тем ярче и заметнее там внутритекстовая лингвистическая интеграция, а также проникновение в латынь народного словаря и синтаксиса. Автор отмечает, что эта языковая «текучесть» в наибольшей степени проявилась в таких естественных для этого явления жанрах, как проповедь и макароническая поэзия, но вместе с тем она проникла и в эпические поэмы: в аллегорический эпос о зверях «Изенгрим» (ок. 1150 г.) магистра Ниварда из Гента и повествование о Вальтере Аквитанском «Вальтарий» (IX в.). Взаимопроницаемость границ латинской и европейских литератур показа-
на на примере апокрифа «Жизнь Адама и Евы» и истории жизни св. Григория, существующих во множестве языковых вариантов.
Пятый раздел руководства содержит работы, связанные с представлением в средневековой литературе системы знания в целом. Эндрю Хикс (США) анализирует средневековую экзегезу труда Марциана Капеллы «О свадьбе Филологии и Меркурия» (V в.) в сопоставлении с концепциями Боэция (ок. 480 - 524/6 г.), Кассио-дора (ок. 487 - ок. 578) и Исидора Севильского (ок. 560-636). Особое внимание уделяется переосмыслению марциановской систематизации свободных искусств в комментариях Эриугены (810-877) и Ремигия Осерского (IX в.), а также последующей эволюции этой экзегетической традиции на протяжении XII в.
Уинтроп Уэзерби (США) обращается к тому же Марциану Капелле, расценивая его труд как фундамент для будущей средневековой «ученой мифографии», которой предстояло зародиться в каролингскую эпоху. В этой традиции классическое античное представление об олимпийских богах сосуществовало со сложным комплексом концепций, в которых они выступали как олицетворения философских идей, божественных атрибутов, сил природы и т. п. Подобное понимание достигло кульминации в аллегорических текстах Бернарда Сильвестра и Алана Лилльского (XII в.) и привело к переосмыслению всей классической поэзии в духе неоплатонической философии. В результате «Метаморфозы», оказавшись в центре внимания ученых в «овидианскую эпоху» XII в., были восприняты как сумма платоновской космологии.
Влияние Библии на средневековый литературный дискурс иллюстрируется Грети Динковой-Бруун (Канада) на примере осмысления в Средние века истории Самсона в различных дискурсивных регистрах, включающих как академическое изучения «вопроса», так и юмористическое или патетическое повествование. Исследовательница анализирует произведения двух разновидностей: прозаические интерпретирующие тексты, ориентированные на цели образования или проповеди, и разнообразные варианты так называемой «библейской поэзии» - от верифицированных нарра-тивов до литургических жанров. Особенности экзегетических подходов прослеживаются исследовательницей в сопоставлении «Вопросов на Ветхий Завет» Исидора Севильского и Четвертой проповеди в Вербное воскресенье Готтфрида аббата Адмонтского
(XII в.). Поэтическая традиция рассмотрена на примере «библейской эпики», включающей в себя как относительно короткие тексты (в Средние века называемые tituli) - «Dittochaeon» Пруденция (V в.), библейские эпиграммы Хильдеберта Лаварденского (ум. в 1133 г.), анонимный текст XII в. «Pictor in carmine», и «Эклогу Тео-дула» (IX или X в.), так и крупные поэмы, примером которых в статье служит «Аврора» каноника Петра Риги (XII в.). Особый раздел посвящен жанру плача (planctus), в статье представленному знаменитым произведением Абеляра (ум. 1142 г.) «Плач Израиля о Самсоне» и менее известным анонимным «Плачем о Самсоне» XIII в. Исследовательница показывает, каким образом, благодаря особенностям стиля, в этих текстах появляется новое, эмоциональное, измерение в осмыслении библейской истории. Анализ существующего разнообразия в способах осмысления истории Самсона призван, по мнению автора, показать, что восприятие Библии в Средние века, будучи подчинено общей установки на прославление Бога и приобщение человека к Божественному, тем не менее весьма далеко от какого-либо единообразия и догматизма.
Завершается раздел статьей Сьюзен Бойнтон (США) и Мар-гот Фасслер (Франция), в которой дается характеристика языка, формы и способов исполнения монофонических литургических жанров - антифонов, гимнов, секвенций и литургических драм.
Шестой раздел книги включает работы, затрагивающие вопросы формирования и самоопределения личности в контексте средневековой латинской литературы. Миа Мюнстер-Свендсен (Дания) описывает средневековую образовательную систему в тех ее аспектах, которым до сих пор не уделялось внимания: ее интересует не то, чему учили средневековых студентов, а как именно это делали, каковы были рутинные педагогические практики, а не теория. Работа описывает ситуацию преимущественно X-XII вв. и затрагивает вопросы общих педагогических методик этого времени, виды студенческой учебной деятельности, роль личности учителя, обращение со студентами.
Сильвия Парсонс (США) и Дэвид Таунсенд исследуют вопросы гендера применительно к средневековой литературе, однако в их статье речь идет не о социальном измерении этой категории. По мысли исследователей, риторика гендера в Средние века не столько отражает внешнюю, экстратекстуальную реальность,
сколько определяется системой культурных маркеров, связанных с жанром и регистром высказывания. В работе Ларри Скэнлона (США) показано, как в средневековой латинской культуре трактовались вопросы пола и сексуальности. Статья построена вокруг концепта Natura (природа, естественное начало), имеющего двойственную дискурсивную природу и по-разному артикулированного в двух традициях - мистико-созерцательной и покаянной. Изучение этого понятия приводит исследователя к выводу, что средневековое представление о норме в этой области человеческой жизни было, вопреки распространенному сейчас стереотипу, в высшей степени рациональным и авторефлексивным, в то время как «мифологизированным, бессознательным и требующим безусловной веры» является, скорее, современное понимание нормального.
Средневековая спиритуальность - предмет исследования Анны Л. Кларк (США), рассматривающей ее не как свойство какого-либо текста, а как «христианскую практику самосозидания», которая «оформляется, структурируется и регулируется в чтении и создании текстов» (с. 465). Фундамент средневековой спиритуально-сти составляло огромное количество латинских произведений, которые не могут быть сведены к единому жанру, стилю или предмету, а любые попытки классифицировать по религиозной афилиа-ции (бенедиктинская, бегинская и т.п.), гендеру или периоду, хотя и дают возможность акцентировать ту или иную ее черту, обычно все равно приводят к пониманию проницаемости границ у выявленных категорий. В статье А. Л. Кларк показано, как представления о духовных практиках, различаясь в одних аспектах, совпадают в других на примере Видений Елизаветы из Шёнау (ок. 1129-1164), «Размышлений о жизни Христа» (созданной в XIV в. монахом-бенедиктинцем адаптации текста на народном наречии, принадлежащего руке неизвестной монахини), а также двух регулятивных текстов: Устава св. Бенедикта (VI в.) и «Правил жизни затворников» Элреда Ривоского (ок. 1160-1162 г.).
Гур Зак (Израиль) исследует средневековые тексты, которые можно назвать «самоописаниями» (self-writing). Большинство историков автобиографий считают их всего лишь не полностью сформировавшимися предшественниками жанра, расцветшего в более поздние века. Г. Зак предлагает рассматривать эти произведения в их собственной ценностной парадигме, учитывая, что в ту
эпоху люди писали о себе иначе и по иным причинам, чем сейчас. Это различие в исходных установках авторов подчеркивается выбором иного жанрового наименования. Внутри этой большой категории исследователь выявляет три разновидности текстов, для каждой из которых он указывает классический или позднеантичный текст-источник и опирающееся на него произведение XII в. Первая разновидность - «познание себя» - восходит к письмам Сенеки и реализована в «Размышлениях» Гвиго I, Приора картезианцев, в которых тот анализирует свой ежедневный опыт в стремлении распознать собственные реакции, обусловленные греховными наклонностями. Второй жанровый тип - «автопортрет» - имеет своим родоначальником Овидия, создавшего методы конструирования в лирике образа себя самого как индивидуальности. В XII в. он был реализован в первую очередь Абеляром в «Истории моих бедствий». Августинианской исповедальной традиции стремился следовать Гильберт Ногентский в «Монодии», но, как показывает Г. Зак, его попытка реализовать эту жанровую модель оказалась неудачной, поскольку жизненный путь автора в нее не укладывался. Завершается статья анализом «самописательных» текстов Франческо Петрарки, использовавших все три жанровые разновидности, объединяя, адаптируя и трансформируя их для своих нужд.
Последний раздел руководства составлен работами, трактующими вопросы периодизации и специфики отдельных периодов Средневековья. Марко Формизано (Бельгия) напоминает читателям, что к литературе поздней античности, которая, несомненно, входит в круг интересов медиевистики, нельзя подходить с теми же интерпретативными инструментами, что и к классическому античному наследию. Оставляя в стороне вопрос хронологических рамок этого периода, сам по себе весьма запутанный, исследователь ставит своей целью наметить важнейшие характеристики литературы этого времени, которые отличают ее от античности и которые будут потом развиваться в культуре Средних веков и Ренессанса. К ним относятся, во-первых, приоритет «литературы знания» над «литературой воображения»; во-вторых, изобилие панегирических произведений, понимаемых не как узкий жанр, а как особый текстуальный модус; в-третьих, склонность к особого рода текстуальности, основанной на фрагментации, дислокации и перестановке
элементов, что создает особый эффект мозаичности в литературном произведении.
Моника Оттер (США) характеризует особенности рецепции античного наследия в периоды средневековых «ренессансов» (в первую очередь Каролингского и XII в.) и «возрождений» (revivals) - связанных с особым вниманием к какому-либо автору или аспекту культуры (например, овидианское возрождение XII в., аналогичные ему аристотелевское и цицероновское). В статье Рональда В. Витта (США) дается обзор латинского гуманизма XII-XIII вв., составившего фундамент более позднего гуманизма Петрарки, Боккаччо и других знаменитых авторов. Особое внимание автор уделяет творчеству Ловато деи Ловати и Альбертино Мусса-то, главных представителей североитальянского гуманизма первого поколения. Ко второму поколению, связанному с Центральной Италией, Р. Витт относит Джованни ди Вирджилио, Джери д'Ареццо и Данте Алигьери. Паоло Кьеза (Италия) исследует различные аспекты бытования средневековой латинской литературы в период изобретения печатного станка и распространения первопечатных изданий, особо останавливаясь на вопросах отбора книг для первых публикаций и зарождении библиографической информации. Ян М. Жолковский (США) дает обзор переводов средневековых латинских текстов на современный английский язык с XIX в. по настоящее время.
Е.В. Лозинская
2015.03.013. БОРСА П. СОНЕТ ЧИНО ДА ПИСТОЙИ «ХОТЯ ВОНЗАЕТ ЖЕСТОКОЕ КОПЬЕ...» И ТОПОС «УМИРАТЬ СМЕЯСЬ».
BORSA P. II sonetto di Cino da Pistoia «Avegna che crudel lancia 'ntraversi» e il topos del «morir ridendo» // Giornale storico della let-teratura italiana. - Torino, 2013. - Vol. 190, fasc. 631. - P. 400-412.
Ключевые слова: топос; сладостный новый стиль; смерть и смех; мизогиния; сардонийская трава.
Паоло Борса (Миланский университет) прослеживает генезис и семантику топоса «умирать смеясь», используя в качестве отправного пункта сонет итальянского поэта Чино да Пистойи (12701336), представителя «нового сладостного стиля».
