CC BY
111
2015.01.025. ЗАХАРОВА В Т. ПРОЗА ИВ. БУНИНА: АСПЕКТЫ ПОЭТИКИ. - Нижний Новгород: НГПУ, 2013. - 112 с.
Ключевые слова: поэтика прозы; импрессионизм в поэтике И. Бунина; поэтика хроноса; образы; мотивы; малые формы прозы.
Доктор филол. наук В.Т. Захарова (проф. Нижегородского пед. ун-та) рассматривает произведения И.А. Бунина в аспектах поэтики русской неореалистической прозы, получившей свое формирование в начале ХХ в. Неореализм рассматривается в монографии как «тип художественного сознания, синтезирующий в себе различные эстетические способы художественного диалога с миром, в том числе романтический, символический, импрессионистический» (с. 4).
Книга включает две главы: «Поэтика прозы Ив. Бунина конца XIX - начала XX в.»; «Поэтика эмигрантской прозы Ив. Бунина». В первой главе намечен ряд проблем: импрессионизм в художественном сознании писателя, философия и поэтика хроноса в дооктябрьском творчестве, лироэпический синтез в малой прозе, бытие как «эхо прошедшего» в его раннем творчестве, образы старости (онтологический аспект, субстанциальный и окказиональный конфликты). Во второй главе речь идет об архетипических мотивах в рассказе «Косцы»; о мотиве тишины в прозе писателя, о мифологеме Дома в романе «Жизнь Арсеньева», об импрессионизме в поэтике романа (проблема хроноса), о сюжетообразующей роли лирического, о поэтике импрессионистического психологизма в «Темных аллеях». В. Т. Захарова показывает новаторство художественного осмысления Буниным традиционных для русской литературы тем, раскрывает новую жанровую стратегию малых форм, проблемы конфликта, художественного времени, мифопоэтики; новую сюжетообразующую функцию лирического начала и др.
Импрессионистически обобщенный взгляд на динамику всеобщего - природного и людского бытия - позволяет Бунину выйти на сущностные, глобальные вопросы жизни. Так, в рассказах 1900-х годов «Осенью», «Заря всю ночь» повествование строится «на очень тонком и трепетном звучании мелодии любви, недосказанной, хрупкой, зарождающейся и одновременно властной и сильной. В отношениях любящих - все в полутонах, в подтексте» (с. 9). Свойством поэтики бунинского пейзажа становится «текучесть
жизни»; значение «уходящих мгновений» проступает в том, что они «прославляют полноценное наполнение каждого ее мига» (с. 10). У раннего Бунина через восприятие героем природы раскрываются самые сокровенные движения его души, а также и состояния неожиданной психологической перемены (рассказ «Заря всю ночь»).
С точки зрения импрессионистического художественного мышления произведения периода 1900-х годов являют собой особый этап в развитии эстетического сознания писателя, отмечает В.Т. Захарова. В дальнейшем, в итоге своеобразной эволюции, неореалистическому типу художественного сознания оказалось подвластно (при ярко выраженном интересе к малой форме повествования) восприятие бытия в его космическом всеединстве, как неделимого потока живой жизни. Социальное начало жизни стало осознаваться на широком философском фоне с одновременным постижением глубинных исторических, природных связей, в которые по-новому вписывалась частная жизнь человека, с акцентом на утонченно-эмоциональный способ общения личности с миром, с активизацией лирико-ассоциативного начала в психологии. В подобном типологическом ряду стоят и произведения М. Горького, Б. Зайцева, И. Шмелёва, С. Сергеева-Ценского, М. Пришвина.
В числе актуальных вопросов неореалистической прозы была и проблема художественного времени. Ранняя проза И. Бунина выдержала немало различных упреков в «невключенности в социальное движение времени» (с. 11). При этом долго оставался незамеченным феномен бунинского мирочувствования: слияние в субъективном восприятии личностной, исторической, родовой памяти (рассказы конца 1890-х - начала 1900-х годов: «Святые горы», «На даче», «Антоновские яблоки», «Эпитафия», «Над городом», «Новая дорога» и др.). Это создавало неповторимый эффект временного всеединства, позднее ставшего основой бунинской феноменологии в романе «Жизнь Арсеньева» (Париж, 1930; первое полн. изд. - Нью-Йорк, 1952).
Человек, ощущающий в себе «живую жизнь своих пращуров, благодарный и внимательный к оставшимся материальным знакам их былого бытия потомок, способный и объять своим жизнечувст-вованием мир в его историческом единстве и одновременно проникнуть в смысл существования одной-единственной былинки -
травы ковыля» (рассказ «Святые горы», 1895), - таков лирический герой раннего Бунина (с. 11).
Символом драматично воспринимаемого писателем исчезновения целого пласта духовной жизни - дворянской культуры - стали «антоновские яблоки», даже запах которых исчезает из помещичьих усадеб. На рубеже веков писатель явственно почувствовал ускорение социальных сдвигов, передав это ощущение таким поэтическим образом.
Из новой эпохи уход высокой культуры прошлого стал неизбежен, но для бунинского героя она никогда не будет утрачена - в этом драматическая антиномия рассказа, и в этом же его темпоральная цельность: если духовный мир личности обогащен животворными соками «духовных заветов предков», - значит, эти заветы живы в настоящем и будут живы в будущем. Однако несмотря на чувственную конкретность, «натуральность» изображаемого, «социальное время утрачивает в рассказах Бунина статус единственной и непреложной реальности, начинает сосуществовать с субъективной длительностью индивидуального восприятия» (с. 28). Благодаря появляющейся при этом смещенности временных линий и чувственной пластичности при воспроизведении образного мира прошлого, утверждает В.Т. Захарова, возникал неповторимый эффект приближенности мира прошлого к настоящему. Подтексто-во-ассоциативное начало рождало эффект противоположный -центробежный, ускользающий, ностальгический («Эпитафия», «Новая дорога»).
Образом, мощно концентрирующим духовную энергетику произведения, становится Дом, выполняющий функцию некоего центра, в котором совмещаются разновременные культурные пласты (с. 18).
В ранней прозе Бунина одной из ведущих становится жанровая стратегия синтеза лирического и эпического начал. Лиро-эпика проявляется в своей «двучленной» неразрывности, что и составляет принципиальную новизну малой прозы: ослабленность сюжета компенсируется мощным включением лирической эмоции, обладающей центростремительной направленностью. Наибольшего успеха Бунин достигает в таких шедеврах рубежа веков, как «Эпитафия» и «Антоновские яблоки» (оба - 1900).
Автор монографии отмечает пронизанность лиро-эпики произведений писателя тонкой импрессионистической нюансировкой лирической эмоции как одной из ведущих жанровых составляющих, ее глубокую подтекстовую символичность, а при необходимости -и символичность экспрессивную. Именно этот художественный опыт и откроет дорогу русской феноменологической прозе, непревзойденным образцом которой станет роман «Жизнь Арсеньева» (с. 13-14).
В рассказах 1890-х годов такой эффект только подготавливался: «ослабленность сюжета» или даже «бессюжетность» прозы оказались главной направляющей в динамике жанрового мышления писателя. Хотя «сюжетное» в малой прозе будет интересовать Бунина всегда, все же, имея в виду движение его художественного мышления, устремленное к созданию «Жизни Арсеньева», В.Т. Захарова обозначает эту стратегию как приоритетную в аспекте его новаторства.
Рассказы «Кастрюк» (1892) и «На хуторе» (1892) объединены темой старости, и это очень «бунинская» тема, одна из самых «кровных»: в течение всего своего творчества писатель размышлял о сущностных проблемах бытия - о жизни и смерти. В этих рассказах образ окружающего мира подается через восприятие героев -старика-крестьянина по прозвищу Кастрюк и старого мелкопоместного дворянина Капитона Иваныча. Стремление к эпической емкости обусловливает активизацию лирического начала - таков неповторимый парадокс его прозы. Но именно благодаря этой особенной функции лирического достигается тот масштаб бытийной обобщенности, который поражает уже в ранних его произведениях (с. 15). «Повышенная смыслоемкость образов, "выведение" повествования на онтологический уровень - приметы бунинского стиля в зарисовках природы. Многие произведения позволяют говорить о присущем Бунину лиро-эпическом параллелизме как об одном из ведущих принципов формирования метатекста его прозы» (с. 18).
Во многих произведениях рубежа Х1Х-ХХ вв. русская жизнь показана Буниным сквозь призму православной духовности. Наиболее примечательной чертой является «восприятие бытия в неделимой цельности национальной религиозной ментальности, определенной "живой жизнью" многовековой духовной традиции»
(с. 24). Онтологичность поэтики малой прозы Бунина - ее важнейшая черта. Православная аксиология отчетливо доминирует в семантическом поле текстов. Лирически-проникновенно писатель поэтизирует такие качества народного характера, как смиренномудрие его героев, их стоицизм, а подчас и глубокую внутреннюю устремленность к святости.
Рассказы «Веселый двор» (1911) и «Худая трава» (1913) объединяет «интонация умиления», вызванная отношением к жизни и смерти их героев - Анисьи и Аверкия. Писатель проникновенно передает свое восхищение, преклонение перед смиренномудрием старых крестьян, их стоицизмом в перенесении жизненных скор-бей. «Этого эффекта писатель достигает, активизируя внефабуль-ную сферу изображаемого» (с. 32). Художественно-философское осмысление старости как «метафизического возраста» в произведениях ранних лет «отличается онтологической масштабностью, введением конкретно изображаемого материала в координаты Вечности, православного миросозерцания, национального духовного самосознания» (с. 33).
Тайна смерти, которая с юных лет занимала Бунина, нашла отражение во многих его произведениях, даже в самых маленьких, как, например, «Птицы небесные» (1909; первоначальное заглавие -«Беден бес»). Тема смерти оттеняет проблему смысла жизни в рассказах «Сосны» (1901), «У истока дней» (1906), «Белая лошадь» (1907).
Ослабленность окказионального (локального) конфликта в прозе Бунина вела к усилению конфликта субстанционального, для выражения которого автору потребовались и яркие экспрессивные краски, и контрастная образность, и глубокий подтекстово-ассоциативный пласт (с. 38). Новый тип сюжетосложения, который явлен в его прозе, ориентирован прежде всего на выявление конфликтов, названных В.Е. Хализевым субстанциональными, ибо они «мыслятся и воссоздаются неразрешенными в рамках единичных жизненных ситуаций, а то и неразрешимыми в принципе»1.
1 Хализев В.Е. Теория литературы. - 4-е изд., испр. и доп. - М., 2005. -
С. 239.
Однако бунинские произведения совмещают в себе и те и другие признаки: такой симбиоз не противоречив, - напротив, он являет собой такую обновленную модель сюжетосложения, которая - при всей своей новизне драматически-дискретного восприятия мира - содержала в себе крепкую «память» классической картины бытия, в свою очередь, уходящую в древнейшие представления человека об изначальной цельности и совершенстве мироустройства, полагает В.Т. Захарова. В прозе Бунина она находит разнообразные варианты такой модели. «Птицы небесные» представляют просветленный вариант, тогда как рассказ «Старуха» (1916) - пример драматического решения сюжетного конфликта.
Писатель по-новому использовал энергию неканонического сюжетосложения, апеллирующую к активизации читательского восприятия, соучастия в осмыслении предложенной автором картины бытия. Это была проза нового типа, за счет предполагаемой встречной читательской «работы» становящейся делом всеобщей значимости, всеобщей боли, взывающей к тем качествам русского самосознания, что когда-то назывались «соборностью» (с. 43).
Рассматривая поэтику эмигрантской прозы Бунина, В.Т. Захарова анализирует архетипические мотивы в рассказе «Косцы». Именно благодаря концептуально обусловленным архетипическим мотивам и происходит «преодоление материала» (термин М. Бахтина), когда описание рядового события, «случая из жизни» воспринимается как незаурядное художественное явление, восходящее к неким исконным, прекрасным этическим началам, долженствующим быть незыблемыми в жизни людей. Семантика бунинского описания такова, что рождает ассоциации, связанные с фольклорной архетипикой, древними патриархальными представлениями. Бунинские косцы как бы принадлежат одновременно и своему времени, и времени вечному, а вечно, по Бунину, все прекрасное в жизни людей и природы, особенно их гармонический лад (с. 53).
В песне увидел писатель душу России, а косцы стали для него воплощением этой души. Через описание пения он «интонирует самые различные оттенки национального характера»; «благодаря щедро разбрасываемым, как разноцветные яркие мазки, образным определениям» он раскрывает «замечательные ментальные свойства русской души» (с. 54). Никого не обвиняя и не осуждая, он воспринимает происшедшее с Россией как некую фатальную катаст-
рофу. В финале рассказа Бунин все же дает свое объяснение русской трагедии, используя целый каскад фольклорной архетипики. Очевидно, эта констатация и есть объяснение происшедшего жизненного разлома, ибо разрыв с древнейшими праосновами национальной духовности оказывается наказуем для народа. Так, мотив прощания в сюжете старинной русской песни становится для Бунина мощным смыслоемким символом прощания с необозримой эпохой прекрасной и цельной крестьянской цивилизации (с. 56).
Мотив тишины - один из самых концептуальных в творчестве писателя не только в прозе, но и в поэзии. При этом он отличается необычайной многогранностью своих значений. Рассказ «Тишина» (1901) воплощает бунинское восприятие творческой потенциальности тишины как источника художественного вдохновения (с. 59). Тишина как умиротворяющее состояние прекрасного мира и человека рождает благотворные творческие импульсы, желание сделать этот мир еще лучше. Так, вновь у Бунина рассказ, являющийся, по сути, вариацией жанра путевых заметок, становится философским эссе о смысле жизни. О тайне бытия, о тайне познания - рассказы «Туман» (1901), «Белая лошадь» (1906). Первый также может быть причислен к жанру лирико-философского эссе о влечении человека к непознаваемому и о тщете проникнуть сквозь некую завесу поэтической тайны; ее окутывает мистический туман. В 20-е годы Бунин продолжил и развил эти раздумья в эссе «Ночь» (1925) и путевом очерке «Воды многие» (1926).
Феноменология эстетического в сознании Бунина, глубоко и оригинально исследованная Ю. Мальцевым1, во многом была связана с импрессионистическим типом художественного мышления, по убеждению В.Т. Захаровой, органично присущего Бунину. Благодаря импрессионистической нерасчлененности восприятия рождается удивительный феномен - вневременное и внепространст-венное единство, сливающее сиюминутное, животрепещущее настоящее и эмоционально «обозначаемые» прошлое и будущее. Так, в «Жизни Арсеньева» создается эффект сложного взаимопроникновения различных начал. «Возникает таинственный и прекрасный мир живой жизни, воспринимаемой по законам неэвкли-
1 Мальцев Ю. Проза И. А. Бунина. - М., 1994.
довой геометрии. Это открытие нового мира, новых путей в постижении бытия, которые прокладывал Ив. Бунин» (с. 69).
Обращаясь к проблеме художественного мифологизма, автор монографии рассматривает мифологему Дома, интересную прежде всего тем, какое значение она имеет в трактовке «отцовского начала», заявленного с первых же строк повествования. В аспекте утверждения родовой памяти символично имя главного героя - Алексей; это имя отца писателя. Символично и то, что фамилия главного героя имеет «лермонтовское происхождение». Бунину с ранних лет было присуще ощущение глубокого духовного притяжения к творчеству поэта, а географическая близость Кропотова, имения отца поэта (где неоднократно бывал будущий писатель), позволила глубоко прочувствовать и семейную драму Лермонтовых: трагическую разлученность отца и сына (с. 71).
Севастополь жил в сердце молодого Арсеньева как некое сакральное пространство, притягивающее к себе душу. Это вновь и вновь возникающее желание попасть «в молодость отца, в Севастополь» передано в романе лейтмотивно. Характерно-бунинская экзистенциальная пространственно-временная устремленность -вперед, в прошлое. А прошлое это - субъективно-мифологизированная «земля обетованная», прославленная воинским мужеством, в ореоле которого привык сын воспринимать своего отца и всю мужскую линию своего рода: ведь на Мамаевом кургане погиб дядя Алексея (Николай Сергеевич), память о котором в их семье всегда была окружена легендой (с. 72).
С отцом было связано в восприятии Алексея и столь целительное на протяжении всей его жизни чувство умиротворяющей гармонии мироздания, центром которого для мальчика был родной дом. В финале романа, сюжетно «окольцованного» мотивом «отчего крова», - теперь это «новое возвращение» под его защиту - образу отца уделено особое внимание, собственно, только о встрече с ним и идет здесь речь. Притча о блудном сыне получает здесь новое художественное наполнение (с. 75). С образом матери у писателя связано представление о любви-страдании, имеющей, по Бунину, экзистенциальные причины. Чувство любви-страдания, связанное со страхом за жизнь и благополучие своей семьи, носило у матери, как показывает Бунин, активно-жертвенное начало. Глубоко символично, что всю жизнь хранил Арсеньев образок, пода-
ренный матерью. Так мифологизированный образ матери усиливает тему родовой памяти, столь много значащую для бунинского героя. Здесь выражено характерное для Бунина мифологическое восприятие детства и всей ранней поры жизни, проведенной в родном Доме, как в сокровенном лоне, где таинственным образом происходило прорастание, созревание личности, исходящей в мир, являющийся во всем уже иным, чужим пространством жизни (с. 81).
С первых страниц романа тема Дома постигается художником и как тема России. Тема вечных заветов православной веры наших предков представлена в романе как органически прочное начало, связующее жизнь поколений. Мотив родного Дома в его соотнесенности с мотивом веры - один из концептуально значимых в произведении. Именно в этом романе, полагает В.Т. Захарова, наиболее глубоко отразилось неизменное тяготение Бунина к осмыслению русского православного бытия как духовной основы русской национальной ментальности и своей кровной принадлежности к нему.
Сюжет «Жизни Арсеньева» «несет на себе все признаки лирического сюжета: его направляет и прихотливо ведет за собой логика лирической эмоции. Она выражает сущностные начала поэтической индивидуальности автора, можно сказать, онтологический масштаб охвата жизненной реальности» (с. 89). Лирическое движение неизбежно переводит повествование с конкретно-сиюминутного на метафизический уровень постижения бытия лирическим героем.
Бунин сотворил свой прекрасный авторский миф о России ушедшей, так же, как это сделали и другие русские художники в эмиграции: И. Шмелёв, Б. Зайцев, Л. Зуров.
Т.Г. Петрова
