CC BY
11
ка). Исследовательница приходит к выводу, что названные романы нельзя считать в полной мере постмодернистскими произведениями, впрочем, едва ли они на это и претендовали. Речь скорее может идти о том, что «по мере сначала рождения, а затем постепенного ухода той или иной доктрины, в литературе остаются наработанные приемы, близкие тому или иному автору. Эти приемы превращаются в привычный материал литературного арсенала, из которого последующие авторы черпают свободно и без спроса» (с. 147). В целом реферируемая книга представляет опыт систематизации литературной жизни на рубеже XX-XXI вв.
Е. Ф. Колосова
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2015.01.008. ФИЛИПОВСКИ К. АВТОДИЕГЕТИЧЕСКОЕ
ПОВЕСТВОВАНИЕ В СРЕДНЕВЕРХНЕНЕМЕЦКОЙ
ЛИТЕРАТУРЕ, ИЛИ ПОЧЕМУ СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПОВЕСТВОВАТЕЛИ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ПЕТЬ, ЧТОБЫ ИМЕТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ РАССКАЗАТЬ О СЕБЕ.
PHILIPOWSKI K. Autodiegetisches Erzählen in mittelhochdeutscher Literatur oder: Warum mittelalterliche Erzähler singen müssen, um von sich erzählen zu können // Zeitschrift für deutsche Philologie. - Berlin, 2013. - Bd 132, H. 3. - S. 321-351.
Ключевые слова: наррация; средневерхненемецкая литература; автодиегесис; лирика; баллады о Тангейзере.
Катарина Филиповски (университет Мангейма) задается вопросом, почему автодиегетическое повествование чрезвычайно редко встречается в средневерхненемецкой литературе. Понятие «автодиегетического повествователя» исследовательница заимствует из нарратологических работ Ж. Женетта. Если «самой распространенной формой повествования... является аукториальный, ге-теродиегетический - т. е. отсутствующий в самом рассказе -повествователь», то «противоположной моделью является повествователь автодиегетический, т.е. выступающий в собственном рассказе в качестве главного героя (Hauptfigur)» (с. 321-322). Не всякий повествователь от первого лица (Я-повествователь) является
автодиегетическим повествователем: последний должен быть наделен конкретными чертами - по крайней мере «полом, возрастом и собственным именем» (с. 323); он должен быть персоной, неким «Я во плоти». Такую детализацию Я-повествователя К. Филипов-ски предлагает называть «самотематизацией» (Selbstthematisierung) повествователя.
В каком же из жанров средневерхненемецкой литературы «личность повествователя впервые становится предметом повествования»? (с. 324). Очевидно, что для ответа на этот вопрос следует обратиться к первым средневерхненемецким текстам, написанным от первого лица. Весьма немногочисленные тексты такого рода впервые появляются в немецкой литературе на протяжении XIII в. К ним относятся «Женская честь» Штрикера (первая половина XIII в.), «Книга женщин» Ульриха фон Лихтенштейна (середина XIII в.), «Жалоба искусства» Конрада Вюрцбургского (вторая половина XIII в.), «Учение о любви» Иоганна из Констанца (ок. 1300 г.).
Все эти произведения, по мнению К. Филиповски, нельзя отнести к автодиегетическим повествованиям. Несмотря на наличие в них повествования от первого лица, сам повествователь не темати-зирован - он не становится основным предметом рассказа. Так, в «Женской чести» повествователь рассказывает не о себе, но о замечательных, достойных хвалы дамах; тема «Книги женщин» -проблемы во взаимоотношениях мужчин и женщин, но отнюдь не сам повествователь, который появляется в диегесисе лишь начиная с 1821-го стиха.
Сложнее обстоит дело с «Жалобой искусства» Конрада Вюрцбургского, где повествователь играет весьма активную роль в тексте и, казалось бы, удовлетворяет критериям автодиегетическо-го повествования. Однако К. Филиповски обращает внимание на то, что в «Жалобе искусства» нарратор ставит перед собой исключительно дидактическую цель - обучить искусству любовного ухаживания (wie man nach liebe werben sol) (v. 11). Сам он остается совершенно имперсональным, даже лишенным имени. По замечанию исследовательницы, на месте повествующего Я здесь может оказаться всякий (Jederman) (с. 328), и потому «Жалобе искусства» должно быть отказано в отнесении к автодиегетическому повествованию.
Обращаясь к таким крупным нарративным формам средневековой словесности, как героический эпос и куртуазный роман, К. Филиповски также фиксирует отсутствие в них автодиегесиса, объясняя его тем, что «масштабное эпическое повествование в эпоху Средневековья - это повторное повествование (Wiedererzählen)» (с. 330): нарратор излагает в нем чужую, уже многократно рассказанную историю и меньше всего ставит своей целью поведать о себе.
Общую причину неразвитости автодиегесиса в средневерх-ненемецкой словесности исследовательница усматривает в ее преимущественно устном характере: в ситуации реального рассказывания у исполнителя, находившегося в прямом контакте со слушателями, не было ни потребности, ни необходимости, ни даже возможности «тематизировать» собственную личность. По мере вытеснения устных способов передачи текста письменными складывается «возможность фикционализации повествовательной инстанции» (с. 337): повествующее Я отделяется от «тела исполнителя». И все же полноценное автодиегетическое повествование утверждается лишь в XVII в.: «... вплоть до этого временного пункта Я-повествования возникают как единичные феномены за пределами больших эпических форм» (с. 338).
Автодиегесис в средневерхненемецкой литературе впервые появляется в жанре песни (Lied), где, как и вообще в лирике, Я-по-вествование легко перерастает в полноценный рассказ о себе: именно поэтому «можно сказать, что средневековый рассказчик должен был петь, чтобы иметь возможность рассказать о себе» (с. 339).
Показательный пример такого лирического автодиегесиса К. Филиповски усматривает в известной песне Освальда фон Воль-кенштейна (1376/78-1445), которая сохранилась в двух манускриптах и датируется 1416-1419 гг. В этой песне, «где почти в каждом стихе присутствует либо само слово "Я", либо соответствующие притяжательные местоимения» (с. 340), Освальд рассказывает о своей жизни с небывалой доселе детализацией (бедное детство, смерть отца, скудное пропитание и т.п.). Столь же подробный автобиографизм присущ Я-повествованию в одной из песен младшего современника Освальда, Михаэля Бехайма (Beheim; 1416/211474/78): поэт, в частности, рассказывает в ней историю своего родового имени.
В обоих случаях «фикционализация повествователя» становится возможной благодаря «освобождению текста от ситуации исполнения» (с. 341): мы имеем дело не с исполняемой, но с письменной песней.
Тезису К. Филиповски об отсутствии автодиегесиса в крупных эпических текстах средневерхненемецкой литературы, казалось бы, противоречит одно произведение - «Служение женщинам» (ок. 1255) Ульриха фон Лихтенштейна, которое обычно рассматривается как первый «Я-роман» в немецкой литературе. В самом деле, «Служение женщинам» представляет собой автобиографическое по своей сути повествование от первого лица, где автор подробно рассказывает о своем куртуазном опыте.
Однако, по мнению исследовательницы, «роман» Ульриха нельзя признать «повествовательным текстом в строгом смысле слова» (с. 324). Он близок не эпическим жанрам, но лирической традиции миннезанга. На это указывает и строфическая форма (заставляющая вспомнить именно о «песенной литературе»), и типичный для миннезанга набор куртуазных топосов. Так, если поэты миннезанга заверяют, что начинали ухаживать за своей дамой с младых ногтей, то герой романа Ульриха, в соответствии с этим топосом, уже ребенком приступает к поиску своей возлюбленной; если миннезингеры клялись, что готовы сделать для возлюбленной все что ей заблагорассудится, то герой «Служения женщинам» претерпевает мучительную операцию на лице только потому, что возлюбленной не нравились его губы, и т.п.
Нарративная линия «романа» постоянно прерывается любовными песнями (их в тексте около 60), удельный вес которых по ходу текста все увеличивается, так что ближе к концу романа «песни заставляют наррацию умолкнуть, а их презенс вытесняет претерит повествования...» (с. 344).
Все эти соображения приводят К. Филиповски к выводу, что «Служения женщинам» - не эпическое, но лирическое произведение; не роман, но «нарративизированный миннезанг» (с. 344). Таким образом, произведение Ульриха фон Лихтенштейна лишь подтверждает гипотезу исследовательницы о том, что автодиегесис в средневерхненемецкой литературе возникает не в рамках собственно повествовательной литературы, но из самоизображения (1сИ-Figuration) лирического Я миннезанга.
Особый этап в процессе «персонализации фигуры "Я"» исследовательница связывает с группой баллад, созданных приблизительно между 1350-1450 гг. Эти баллады содержат не отдельные сведения о жизни поэтов, но целые биографии, которые можно сопоставить с биографиями трубадуров (из этого корпуса текстов особенно широкую известность приобрели баллады о Тангейзере).
Особый интерес для К. Филиповски приобретают биографические баллады, написанные от первого лица: такова, например, «покаянная песня» Тангейзера, дошедшая до нас в Йенском «песенном манускрипте» (Университетская и земельная библиотека Тюрингии, Мз. Е1. £ 101).
Легенда о Тангейзере по характеру своего материала особенно легко поддается изложению из перспективы авторского Я. Исследовательница отмечает популярность, которую уже в XV в. получили два эпизода из биографии Тангейзера: его странствия и диалог с Фрау Венерой (или с Фрау Миром). «Оба эпизода... могли быть представлены в форме рассказа от первого лица: диалог в презенсе, "песня о странствиях" - в повествовательном претерите» (с. 348).
Но и в другом корпусе поэтических текстов этого же круга -в так называемых брембергских балладах, предположительно воссоздающих легендарную биографию миннезингера XIII в. Рейнма-ра фон Бренненберга, - имеется автодиегесис. Именно в этой повествовательной форме выдержана центральная часть баллады, рассказывающей о том, как миннезингер по поручению австрийской герцогини отправился в Париж, чтобы сравнить ее красоту с красотой королевы Франции (сравнение, разумеется, обернулось в пользу герцогини).
Все эти средневековые опыты автодиегесиса, по мнению К. Филиповски, не следует рассматривать как предысторию романного автодиегетического повествования, которое в немецкой литературе формируется в XVII в. (его наиболее известный образец -«Симплициссимус» Г.Я.К. Гриммельсгаузена): романный автодиегесис Нового времени возникает «независимо от средневековых повествовательных экспериментов» (с. 351).
А.Е. Махов
