CC BY
31
рального упадка позволят по-новому взглянуть на современный моральный индивидуализм [008, с. 10-12].
О.А. Симонова
2014.04.009-011. СОЦИАЛЬНОЕ ЗНАНИЕ В «ЭПОХУ МОЗГА»: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ НЕЙРО-ИССЛЕДОВАНИЙ В СФЕРАХ МОРАЛИ И ПСИХОЛОГИИ ЛИЧНОСТИ1. (Сводный реферат).
2014.04.009. O'CONNOR C., JOFFE H. How has neuroscience affected lay understanding of personhood? A review of the evidence // Public understanding of science. - Thousand Oaks (CA), 2013. -Vol. 22, N 3. - P. 254-268.
2014.04.010. SCHIRMANN F. Badness, madness and the brain - the late 19 th-century controversy on immoral persons and their malfunctioning brains // Theory of human sciences. - L., 2013. - Vol. 26, N 2. -P. 33-50.
2014.04.011. SCHIRMANN F. Invoking the brain in studying morality: A theoretical and historical perspective on the neuroscience of morality // Theory a. psychology. - L., 2013. -Vol. 23, N 3. - P. 289-304.
Ключевые слова: история науки; нейроисследования морали; моральный мозг; моральное сознание и церебральные процессы; обыденное сознание и нейронаука.
В реферате нашли отражение статьи европейских психологов, посвященные содержательному и методологическому тренду двух последних десятилетий в обществознании и психологии, известному как «поворот к головному мозгу». Конец XX - первая декада XXI столетия ознаменовались пристальным вниманием социальных наук к нейрофункционированию и биоанатомической структуре человеческого мозга, который все чаще рассматривается как ключевой фактор не только биологического развития индивида, но и его социального поведения, включая мораль, культурные ценности, нормы общежития и права, межличностные и даже меж-
1 Реферат подготовлен в рамках исследовательского проекта «Интеграция социобиологических и социологических методов в исследовании эволюционных оснований морали и альтруизма (в приложении к российским сообществам)», осуществляемого при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 14-06-00381 а).
групповые отношения. Как замечает в связи с этим Феликс Шир-манн (сотрудник группы истории и теории психологии Университета Гронингена, Нидерланды), мозг как носитель важнейших функций в обеспечении жизнедеятельности человека, его интеллекта и поведения выступает сегодня средоточием целого ряда дисциплин гуманитарного профиля (в диапазоне от литературоведческих эссе о романтической любви до макроанализа социокультурных конфликтов) [011, с. 289]. Эту точку зрения разделяют и британские психологи Клина О'Коннор и Хелен Йоффе (Университетский колледж Лондона), которые констатируют постоянное присутствие на страницах специализированных естественнонаучных журналов традиционной проблематики гуманитарного и социального знания (религия, свобода воли, искусство, девиантность, преступность, политика). Обзор англоязычной периодики в области биологии за два последних десятилетия, замечают О' Коннор и Йоффе, позволяет сделать вывод о том, что представители самых разных социогуманитарных дисциплин - юриспруденции и маркетинга, публичной политики и экономики, образования и семейной педагогики - считают данные современной биологии мозга релевантной и даже необходимой составляющей собственной научной работы [009, с. 254-255].
Интерес социальных аналитиков и психологов к феномену головного мозга является следствием бурного развития в последней четверти прошлого столетия биологических и физиологических исследований структуры и материи мозга с привлечением новейших компьютерных технологий. Магнитно-резонансная томография и другие виды сканирования мозговых структур, компьютерное моделирование их деятельности и прочие цифровые техники, используемые в рамках «биологии мозга», позволяют создавать отчасти достоверную, отчасти иллюзорную, но наглядную картинку работы «живого мозга» и наблюдать его деятельность онлайн. Биологический анализ мозговых процессов и их функционирования на уровне нейронов в их «непосредственном» (компьютерном) виде получил название нейронауки (neuroscience), или нейроисследований (neurosciences). В настоящее время нейроис-следования представляют собой комплекс, или, скорее, совокупность исследовательских областей и направлений, касающихся влияния мозговых структур на поведение и сознание людей в са-
мых разных социальных контекстах. В этом смысле нейроисследо-вания можно охарактеризовать как мультидисциплинарную сферу современного научного знания и своего рода «место встречи» естественного (биология) и социокультурного знания (включая общую и социальную психологию), причем первому чаще всего отводится роль доминанты, которая предписывает прочим отраслям науки искать свою нишу «в век биологии»1.
Одним из влиятельных и социально значимых направлений в этом жанре являются нейроисследования головного мозга в качестве источника моральных суждений и нравственно окрашенных действий, которые базируются на гипотезе человека как церебрального (мозгового) субъекта. Приверженцы этого направления (биологи, социологи, социальные психологи, теоретики моральной философии) убеждены, что генезис, причины и сопутствующие характеристики морального сознания и моральных актов могут получить адекватное толкование путем изучения организации компонентов головного мозга и их функционирования. Этой теме посвящена статья Ф. Ширманна, который размышляет о плюсах и минусах современной тенденции к изучению морали путем апелляций к головному мозгу [011].
Формулируя задачу своей статьи, Ширманн специально подчеркивает, что он не намерен очернять нейроисследования морали или оспаривать очевидность участия мозга в продуцировании сознания и поступков человека, в том числе и морального свойства. Его цель - доказать, что нейроаналитики морали, убежденные в том, что они изучают, измеряют и сканируют ее материальный базис, т.е. мозг, на самом деле имеют дело с комплексом представлений о нем, что существенно подрывает обоснованность и реалистичность заявленного ими исследовательского проекта. Уязвимым местом нейробиологических моделей морали голландский психолог считает тот факт, что собственно мозг как предмет анализа (равно как и его теоретические модели) не являлся «фиксированной единицей» на протяжении развития науки: если древние египтяне игнорировали феномен мозга, то нейроаналитики XX в. его фетишизируют. Разумеется, историческая трансформация затраги-
1 См.: Rose N. The human sciences in a biological age // Theory, culture a. society. - L., 2013. - Vol. 30, N 1. - P. 3-34.
вает не материальный субстрат мозга (в его биологическом, физиологическом или ином естественнонаучном измерении), т.е. не совокупность нейронов и прочих его составляющих, а саму идею мозга, или специфический набор представлений, теорий и допущений, которые продуцируют и используют исследователи. Вместе с тем «конкретная трактовка человеческого мозга и его "реальность" -это вещи, которые нельзя отделить друг от друга», - считает автор [011, с. 290].
Тезис об исторической изменчивости, или «нефиксированно-сти», мозга в процессе его научного осмысления, становится отправным пунктом критических размышлений Ширманна о нейро-биологии морали. «Идея мозга, - резюмирует свою позицию голландский психолог, - была, есть и будет производной от разных контекстов ее использования в разных исторических и социальных сообществах, что превращает феномен мозга в многоликий и "случайный" объект, привязанный ко времени и месту его изучения» [011, с. 290]. Предмет, которым сегодня заняты адепты нейронауки (включая нейробиологию морали), - это идея головного мозга, доминирующая здесь и сейчас, его конкретно-ситуативная теоретическая модель, которой суждено претерпеть неизбежные изменения в ходе истории науки и общества. Таким образом, автор намерен показать, как корпус современных представлений о человеческом мозге детерминирует концептуальное осмысление морали в качестве церебрального явления, т.е. формирование «идиосинкразической дефиниции моральных явлений в терминах явлений мозговых». Для реализации поставленной цели Ширманн реконструирует историю взаимоотношений моделей мозга и концепций морали на протяжении Х1Х-ХХ столетий и выявляет подоплеку нынешних нейрот-рактовок морального как следствия особой методологической триады: локализация-перевод-определение.
Выводя мораль за пределы индивидуального опыта, социальных отношений и культурных традиций, адепты нейронауки обращаются к экспериментальному изучению мозга в качестве моральной территории. Аргументом в пользу такого выбора служит суждение о том, что «природа не ошибается»; следовательно, мозг как принадлежащий сфере природного и потому не-субъективный и вне-человечный агент выступает беспристрастным моральным арбитром (в отличие от профессоров философии и этики). Другой
довод сторонников новой теории морали связан с их убеждением в исторической статичности человеческого мозга. Последний - и самый главный - сводится к тому, что сфера моральных суждений и поступков, перемещенная в область природного, впервые обретает под ногами твердую почву: индивиды, группы и культуры изменчивы и ненадежны, тогда как биологическая укорененность мозга является гарантией его достоверности.
Приведенные теоретические допущения, положенные в основу понимания морали как проблемы биологии мозга, продолжает Ширманн, дополняются практическими процедурами их операцио-нализации и интерпретации, позволяющими убедительно конвертировать нравственные дилеммы в нейропроцессы биологической и психофизиологической природы. В качестве примера автор приводит выдержки из работы Л. Танкреда, где моральный статус и нравственное содержание семи смертных грехов трактуются как принадлежащие сфере биологического, физиологического и цереб-рального1. В частности, речь идет о том, что индивид не располагает свободой воли для предотвращения любого из грехов, так как эти грехи в той или иной степени предопределены биологическими факторами. Например, обжорство, которое в обществе клеймят как ожирение (тучность) вследствие невоздержанности в еде, на самом деле обусловлено «генетически заданным типом обмена веществ», т.е. метаболизмом, а также специфическими функциями конкретного отдела головного мозга, сигнализирующими о чувстве голода и / или насыщения. Путем серии мягких метаморфоз, превращающих обжорство (моральная оценка) в ожирение (физиологическая данность), и сопрягая ожирение с метаболизмом и генетической предрасположенностью, зафиксированной в нарушении нормальных функций коры головного мозга, Танкред создает иллюзию очевидной и научно обоснованной связи между нравственной категорией обжорства и областью церебральных процессов, замечает Ширманн.
Эта иллюзия достигается, во-первых, путем «пространственного» перемещения обжорства из сферы вербального и социального в область природного и физического: обжорство локализуется в
1 Tancredi L.R. Hardwired behavior: What neuroscience reveals about morality. -N.Y.: Cambridge univ. press, 2005.
коре головного мозга. Тем самым дескриптивный термин, имеющий нормативные коннотации, которые укоренены в культуре и религии западного общества, привязывается к церебральным процессам (функционирование нервных клеток). Во-вторых, происходит редескрипция обжорства на языке биологии (метаболизм), вследствие чего данный феномен приобретает физиологическое измерение (ожирение, тучность) и классифицируется как элемент нейронаучной языковой игры. В-третьих, понятие обжорства подвергается процедуре смыслового урезывания (обеднения, выветривания его морального смысла), с тем чтобы сделать его пригодным для экспериментальных манипуляций. В ходе переопределения некоторые проявления обжорства приобретают сходство с теми или иными характеристиками мозговых процессов (например, лабораторное изучение фактора присутствия пищи и вызванных им физиологических реакций); непомерное употребление пищи как морально насыщенное явление дробится на поведенческие и физиологические единицы, которые можно измерить и обозначить в качестве «нейронаучных индикаторов одного из смертных грехов» [011, с. 292]. В результате всех этих манипуляций социокультурные аспекты обжорства - невоздержанность, попустительство, приверженность роскоши, необузданность желаний, эгоцентризм и пр. - испаряются, так что остается чисто физиологический акт переедания, чреватый физиологическими же явлениями в виде ожирения и тучности, заключает голландский психолог.
Операционализация моральной категории «обжорство» в терминах нейробиологии расщепляет и дискредитирует ее нормативное нравственное содержание, чтобы стало возможным обсуждение происходящего как принадлежащего сфере церебрального. Методологическая триада (локализация-перевод-определение) открывает перед нейронаукой о морали «эпистемологические врата». С философской точки зрения, обращение морали в биологию представляет собой тройной сдвиг: онтологический (локализация), семантический (перевод) и эпистемологический (определение), что в совокупности создает предпосылки для реализации заявленной нейроаналитиками попытки укоренить мораль в мозговых процес-
сах и связать все богатство ее семантики с определенной анатомической сущностью - мозгом1.
Ключевой теоретической проблемой нейробиологии морали Ширманн считает установление связи между сферой нравственного и сферой церебрального. Решение этой проблемы обусловлено рядом сложностей. Во-первых, необходимо перебросить мост между определенными идеями - наборами представлений, допущений, методов, теорий и практик, касающихся, соответственно, морали и мозга. Во-вторых, искомая связь не является природной, она обусловлена специфическим типом научного мышления, зафиксированного в нейроисследовательских теоретических моделях. В-третьих, отношения, о которых идет речь, - это не продукт (статичный итог или результат), а процесс, требующий постоянного подтверждения, что обусловлено исторической трансформацией знания о феноменах мозга и морали и о характере их связи. Таким образом, чтобы объяснить одно (мораль) в терминах другого (мозг), необходимо сделать моральные факты (например, обжорство) эмпирически доступными для измерения и оценки, т.е. так или иначе включить их в сферу компетенции материи головного мозга. Поскольку же такой методологический акт предполагает некоторую комбинацию физического / биологического и психологического / социального, требуется некая совокупность принципов объединения сфер природного и нравственного. Однако именно этот вопрос менее всего разработан в современной нейробиологии морали, подчеркивает Ширманн.
В ходе многочисленных и весьма разнообразных исследований, касающихся пограничной зоны между моральным и церебральным, фундаментальные основания их отношений (каузальные, коррелятивные, эпифеноменальные) остаются невыясненными. Более того, замечает автор, несмотря на гипотетическую вероятность обоюдного влияния морального и церебрального, в поле зрения ней-роаналитиков попадает только один вариант связей между ними -воздействие мозговых процессов на моральные суждения и поступки. Тем самым подразумевается, что «сначала мозг, потом мораль». И хотя исследования этого жанра не акцентируют напрямую
1 См. подробнее: Churchland P.M. Toward a cognitive neurobiology of the moral virtues // Topoi. - Dordrecht, 1998. - Vol. 17, N 2. - P. 83-96.
существование причинно-следственных отношений между двумя сферами, здесь имплицитно присутствует следующая логическая цепочка: ассоциация (мозг-мораль) ^ опосредование ^ обоснование ^ детерминация [011, с. 293].
Как свидетельствует история науки, продолжает Ширманн в статье, посвященной научным дискуссиям XIX в. о гипотетической связи между мозговыми нарушениями, душевными болезнями и преступными действиями, на протяжении последних четырех столетий практиковались разные способы толкования мозговых явлений и ассоциированных с ними поведенческих актов морального толка [010]. В XVII-XVIII вв. в фокусе естествоиспытателей и философов морали находился животный инстинкт - в качестве вероятного участника нравственно окрашенных суждений и действий. Одним из пионеров изучения физических (природных) факторов с точки зрения их роли в сфере морали был основатель американской психиатрии Б. Раш. В XIX столетии создатель френологии Ф.И. Галль выделил в коре головного мозга особый «моральный орган»; его последователи защищали идею об аморальном (внемо-ральном) поведении как специфическом соматическом заболевании. Укоренению морали в сфере природного способствовала и эволюционная теория Дарвина, с позиций которой моральные акты обеспечивают преимущества в борьбе за выживание и потому получают наследственное закрепление. В итоге генезис морали вышел из-под контроля религии и стал рассматриваться в терминах естественной эволюции вида Homo sapiens.
В конце XIX столетия фокусом дискуссий о морали стало предположение о существовании устойчивой ассоциации (а возможно, и причинно-следственной связи) между внеморальным поведением, душевным расстройством и патологией мозга как предпосылки безнравственности и безумия. На материале громких судебных процессов 1880-1890-х годов, имевших широкий общественный резонанс в США и Западной Европе, Ширманн показывает, как в этот период (названный им временем материализма в психиатрии) в контексте острых научных и социальных споров формировалась специфическая модель взаимоотношений между моралью, преступлением, психическим расстройством и патологией мозговой деятельности. В рамках этой модели «безнравственность была представлена как безумие, а безумие - как мозговая
ущербность», - констатирует Ширманн [010, с. 34]. Данная теоретическая схема имела несколько вариантов - и столько же адептов, сколько критиков; по сути, она ознаменовала собой первую попытку концептуализации морали в терминах нейробиологии путем спекулятивного сопряжения таких явлений, как стойкое отклонение от психической нормы, асоциальное и внеморальное поведение, противоправные действия (в том числе серийные преступления) и особенности структуры или функционирования головного мозга. Отклонения морального свойства рассматривались тогда как аналог или проявление душевной болезни, источником которой служили нарушения мозговой деятельности (например, врожденный дефицит морального чувства). Нарушитель установленного морального порядка и возмутитель порядка общественного квалифицировался не только как субъект, преступивший закон и подлежащий судебному преследованию, но, в первую очередь, как человек, страдающий ментальной патологией на фоне мозговой дисфункции. Подобная трактовка внеморальных индивидов в качестве «организмов, которые отклонились от нейробиологической нормы», послужила почвой для «расцвета биомедицинской практики и науки о мозге»; психиатр стал едва ли не ключевой фигурой социально значимых судебных процессов, а преступление как следствие душевной болезни - самой тиражируемой темой СМИ, заключает Ширманн [010, с. 35].
Однако было бы ошибкой утверждать, что в конце XIX в. уже существовала научная дисциплина, известная сегодня как ней-робиология морали. Более того, попытки осмысления мозга как предпосылки морального (внеморального) сознания, несмотря на свою популярность у широкой публики, не получили поддержки среди психологов, психиатров и естествоиспытателей того времени. Эти попытки носили по преимуществу спекулятивный характер вследствие неразвитости методов изучения «живого» мозга и его реального функционирования. Наука располагала только скальпелем патологоанатома и теоретическими допущениями, эмпирическая работа ограничивалась наблюдениями за пациентами психиатрических лечебниц и отчетами о вскрытии казненных преступников, вменяемость которых оставалась под вопросом. В стадии формирования находился и концептуальный аппарат науки о мозге как вероятном источнике морального поведения. Это было время ост-
рейшей полемики между сторонниками и противниками теории морали как производной от церебральных процессов, настаивает голландский психолог, притом что в сообществах ученых тех лет преобладали противники прямолинейного детерминизма в отношениях морали с ее возможным материальным субстратом. Большинство психиатров и судебных экспертов признавали существенную роль среды, воспитания и условий социализации будущего преступника. Тем не менее считалось, что влияние этих и подобных им социальных факторов носит косвенный характер, т.е. опосредуется врожденной структурой мозга. Тем самым мозг наделялся двойственной функцией - посредника в формировании морального облика человека и источника невидимой, но мощной силы каузального типа; «мозг приобретал исполнительную власть и наделялся этическими характеристиками» [010, с. 36].
Таким образом, конец XIX - начало XX в. были отмечены острейшими спорами «за» и «против» нейробиологических трактовок морали, наиболее популярной из которых являлась модель мозговой патологии как причины социально неприемлемого поведения, замечает Ширманн. Наряду с этой теоретической схемой существовали и другие теории, в контексте которых сфера морального приобретала конкретные биологические характеристики -прежде всего наследственность и эволюционную функциональность. Именно эти характеристики получили всестороннее осмысление в рамках такой дисциплины, как социобиология, которая в 1930-1950-е годы обратилась к теме филогенеза морали.
В рамках этого направления мораль трактовалась как результат эволюции, подкрепленный и скорректированный социальной средой (воспитание, социализация, традиция, культура). Теперь эволюция расценивалась только как базис морального сознания, реализованный и закрепленный генетически; мозг наделялся функциями посредника, связующего звена между природой (гены и наследственность) и моралью (социальные нормы и установки). К 1980-м годам гены как «локус морали» стали главным объектом внимания социобиологов (выделивших, в частности, ген альтруизма). Связь между моральными и церебральными феноменами уже не ставилась под сомнение, она приобрела конкретность и очевидность благодаря новым экспериментальным методам, которыми теперь располагали ученые (кибернетическое моделирование и
имитация ментальных функций). Однако социобиологи интересовались (и интересуются до сих пор) преимущественно альтруизмом и эгоизмом, что существенно обедняет палитру характеристик морального, замечает Ширманн.
Этот недостаток компенсируют новейшие нейроисследова-ния морали, где поиск материальных природных оснований морального поведения и нравственно окрашенных суждений получает приоритетный и качественно иной статус. Фокусом исследований в наши дни становится собственно материя мозга, потеснившая интерес аналитиков к генетической природе альтруизма / эгоизма. Общим для разных вариантов нейроанализа морали выступает измерение и картирование мозга. Исследования этого толка варьируются от идентификации конкретных участков мозга до изучения функций гормонов (окситоцин) и нейромедиаторов (серотонин) как факторов, опосредующих сферу морального.
Характерной особенностью, объединяющей широкий спектр нейроисследований морали в XXI столетии, Ширманн считает «спецификацию некоей биологической субстанции как наглядного источника воздействий на мозг и на мораль» [011, с. 297]. Однако современный фокус нейронауки нельзя расценивать как обновленный вариант «науки о мозге» минувших дней. В концептуальном смысле современная биология мозга не наследует ни френологии, ни теории локализации, ни дискуссиям о безнравственности как производной от нарушения церебральных функций и структур. Наука наших дней рассматривает феномен мозга как высокодинамичную нецентрализованную сеть взаимосвязанных функциональных участков (модулей), которые взаимодействуют как сложно организованная структура паттернов нейроактивности, продуцирующих (помимо прочего) моральные акты. Старомодные апелляции к «моральному органу» сменились идентификацией составляющих нейронного морального цикла. Нейроисследователи морали делают мозг основной единицей анализа, имея в виду гораздо более тесные связи между природным и моральным, чем когда-либо прежде в истории науки; более того, вразрез с традицией XIX столетия эти связи сегодня по преимуществу трактуются в терминах имплицитного детерминизма, подчеркивает Ширманн. Как правило, каузальный принцип отношений церебрального и морального в работах нейро-аналитиков нынешнего поколения маскируется неопределенными
фразами о «специфической» (важной, основополагающей, фундаментальной) роли первого в формировании второго. В любом случае мозг квалифицируется как достаточное условие морали, невзирая на признание роли социокультурных факторов, резюмирует автор.
Главным уроком краткого экскурса в историю науки о морали в ее отношениях с церебральными процессами Ширманн считает доказательство того, что природный феномен мозга, который так или иначе сопрягается с областью морального, представляет собой набор связанных с ним меняющихся научных идей, но не фиксированный материальный субстрат. В этом смысле идея мозга проделала длинный путь трансформации - от ассоциированной характеристики морали до ее овеществленной причины. Следовательно, данная идея и связь ее с моралью не могут считаться научной константой, а это значит, что современные интерпретации морального нейронаукой в той же мере обусловлены местом и временем своего продуцирования, как и гипотезы столетней давности, заключает голландский психолог. В новейших толкованиях морали все объяснительные и информативные ценности сконцентрированы вокруг материальных аспектов головного мозга; нейронные модели морального сознания навязывают последнему атрибутивные свойства мозга в соответствии с современными представлениями о нем как о биологической, эмпирически доступной, надличностной совокупности функциональных нейронных модулей. Тем самым функционирование мозга в определенных его формах практически отождествляется с осуществлением моральных актов, так что мораль уже не является самодостаточным явлением, но трактуется в качестве церебральной модульной структуры.
Самым весомым аргументом против церебрального детерминизма применительно к сфере морального Ширманн считает ее социокультурную вариативность - на фоне единообразной для всех культур и сообществ анатомии и физиологии мозга. Конверсия одного типа знания в другой (биологического в социокультурное) изменяет само значение и смысл морального, редуцируя его к «церебральным коннотациям» [011, с. 299]. Жесткая привязка морали к мозгу оборачивается конструированием замкнутого на самое себя исследовательского поля со своим собственным предметом анализа
и искажением того самого объекта, который подлежит изучению, констатирует в заключение голландский психолог.
В отличие от Феликса Ширманна, которого интересуют содержательные аспекты нейроисследований морали и биологии мозга, Клина О'Коннор и Хелен Йоффе обращаются к теме восприятия нового научного тренда массовой (непрофессиональной) аудиторией - безотносительно к вопросу о теоретической обоснованности или легитимности процессов биологизации морали и / или морализации биологии [009]. Британские психологи подчеркивают, что за последние годы число публикаций, посвященных разным ракурсам нейронауки, существенно увеличилось. Эта тенденция затрагивает как специализированные, так и научно-популярные издания, а также СМИ. На фоне растущей общественной популярности нейро-исследований (в том числе и биологии мозга) О'Коннор и Йоффе считают актуальным научный мониторинг восприятия новых идей широкой публикой, а также реконструкцию воздействия этих идей на обыденные представления людей, связанные с их личностью и собственным Я. Таким образом, их статья представляет собой попытку эмпирического анализа влияния нейронаучных моделей мозга и мозговой деятельности на самосознание, Я-концепцию, идентичность и поведение людей в повседневной жизни.
В научной литературе, посвященной биологии мозга, уже предпринимались попытки идентифицировать процесс восприятия массовым сознанием ее концепций и образов1. Фокусом таких исследований выступает релевантность обыденной рецепции нейро-науки ее подлинному содержанию. В подобных работах доминирует «дефицитная модель» социальной перцепции, демонстрирующая некорректность новых научных представлений о феномене мозга в их интерпретации широкой публикой. Авторы настоящей статьи, однако, уверены, что гораздо важнее выяснить не степень адекватности обыденных представлений о нейронауке ее собственно научному содержанию, а глубину воздействия новых гипотез и научных
1 Herculano-Houzel S. Do you know your brain? A survey on public neuroscience literacy at the closing of the decade of the brain // The neuroscientist. - Thousand Oaks (CA), 2002. - Vol. 8, N 2. - P. 98-1104; Do octopuses have a brain? Knowledge, perceptions and attitudes towards neuroscience at school / Sperduti A., Crivellaro F., Rossi P.F., Bondioli L. // PLOS ONE. - San Francisco (CA), 2012. - Vol. 7, N 10. -P. 10-17.
образов на суждения здравого смысла, т.е. проследить характер трансформации «обыденной психологии» в контексте массового распространения нейронауки.
В среде адептов новейшего прочтения «идеи мозга» бытует мнение о ее радикальной преобразующей силе в отношении важнейших аспектов человеческой жизни. Так, З. Линч утверждает, что развитие нейронаучного знания приведет «к радикальной трансформации жизни, семьи, общества, культуры, правительства, экономики, искусства, досуга, религии - абсолютно всего того, что существенно для человечества»1. Другие нейроаналитики убеждены, что их открытия повлекут за собой фундаментальные изменения в трактовке идентичности, ответственности и свободы воли, а также самих способов осмысления человеком своего Я и его отношений с другими2. О'Коннор и Йоффе не разделяют подобной эйфории. Опираясь на идеи С. Московиси, автора концепции социальных представлений, они подчеркивают опосредованность социопсихологической интериоризации новых научных идей широкой публикой. Самым существенным моментом такого опосредования является стремление обыденного сознания «приспособить» новое знание к уже имеющемуся. Московиси описал два психологических инструмента подобного приспособления - это анкеровка (т.е. буквально «насаживание» предлагаемых научных идей и образов «на крючок» привычных и безопасных представлений и понятий) и объективация инноваций с помощью существующих культурных символов, образов и метафор. Другие психологи также подчеркивают селективность в усвоении и трактовке новых идей их массовой аудиторией, которая непременно так или иначе соотносит предлагаемое научное содержание с наличными ценностями, верованиями и идентичностями.
С учетом сказанного, О'Коннор и Йоффе провели лонгитюд-ный мониторинг восприятия идей нейронауки широкой публикой в Великобритании. На протяжении двух лет они отслеживали реле-
1 Lynch Z. The neuro revolution: How brain science is changing our world. -N.Y.: St. Martin's press, 2009.
Illes J., Racine E. Imaging or imagining? A neuroenhics challenge informed by genetics // American j. of bioethics. - Cambridge (MA), 2005. - Vol. 9, N 2. - P. 5-18; Farah M.J. Neuroethics: The ethical, legal and societal impact of neuroscience // Annual rev. of psychology. - Palo Alto (CA), 2012. - Vol. 63, N 1. - P. 571-591.
вантные публикации в национальных СМИ, специальных и популярных периодических изданиях. На основе контент-анализа этого потока литературы, организованного в виде электронных баз данных, были выделены типичные категории, отражающие содержание публикаций, касающихся нейронауки (нейронаука в СМИ, нейронаука и клиническая практика и пр.). Руководствуясь этими категориями, авторы сформулировали четыре группы вопросов, которые и подлежали дальнейшему теоретическому осмыслению, а именно: 1) степень общественного распространения и признания нейронауки; 2) воздействия нейроисследований на Я-концепцию; 3) нейронаука и детерминизм; 4) нейронаука и социальная стигматизация. Британские психологи использовали также свидетельства, содержащиеся в уже имеющихся эмпирических исследованиях аналогичной направленности.
Анализируя собственные и прочие доступные им эмпирические данные, которые свидетельствовали о «реальном расширении визуального присутствия нейронауки на страницах британской прессы в период с 2000 по 2010 г.» [009, с. 257], авторы статьи приходят к неоднозначным выводам. Дело в том, поясняют О'Коннор и Йоффе, что количественный рост публикаций в СМИ не позволяет напрямую судить о характере проникновения тематики, связанной с биологией мозга, в сферу повседневной жизни людей. Косвенным доказательством популярности нейроисследова-ний среди рядовых читателей британской прессы может послужить тот факт, что газетные материалы приобретают для них большую убедительность, если они снабжены «нейронаучными иллюстрациями». Сконструированность нейронных образов, полученных благодаря компьютерным технологиям, как правило, уходит на второй план, так что люди воспринимают опубликованную картинку как фотографию или отражение «реального» церебрального объекта. Нейронаучные аргументы, подкрепленные визуальными образами «работающего мозга», обладают, таким образом, убедительной риторической силой [009, с. 256].
По данным группы исследователей1, способы презентации нейротехнологий в популярных изданиях и СМИ позволяют выде-
1 Contemporary neuroscience in media / Racine E., Waldman S., Rosenberg J., Illes J. // Social science a. medicine. - N.Y., 2010. - Vol. 71, N 4. - P. 725-733.
лить три основных направления их пропагандистского использования: нейрореализм, или превращение феномена, описанного в ней-ронаучных терминах, в реально существующий объект; нейроэс-сенциализм, или позиционирование мозговых репрезентаций как сущностных атрибутов личности; нейрополитика, или использование исследований, связанных с головным мозгом, в качестве аргументов в политическом споре. В целом же эмпирические данные дают основание говорить лишь о том, что «символы, сопряженные с изучением феномена мозга, сообщают убедительность и легитимность тем доводам, которые они сопровождают» [009, с. 256]. Ряд эмпирических исследований демонстрирует присутствие словаря нейронауки в обиходной лексике (преимущественно - в молодежном сленге)1; тем не менее в распоряжении аналитиков пока нет убедительных свидетельств перемещения нейронаучной доктрины со страниц периодики в повседневную жизнь, заключают О'Коннор и Йоффе [009, с. 257].
Вместе с тем можно с большой долей вероятности утверждать, что нейронаучные модели существенно не повлияли на традиционное представление человека западной культуры о его личности и не сказались радикальным образом на его Я-концепции, считают авторы. Существует устойчивое мнение, что распространение нейронаучных представлений о структуре и функциях мозга и роли последнего в жизнедеятельности индивида приводит к торжеству «биохимического материализма», исключая из западной культуры идею дуализма физического и ментального (мозг как материальная сущность - сознание как духовная субстанция). Здесь имеется в виду опасность редукции личности «в эпоху мозга» к ее церебральным составляющим, поясняют О'Коннор и Йоффе. Однако эти опасения не находят эмпирического подтверждения. Как показывают опросы2, даже те респонденты, которые проявляют осведомленность в области новейших нейроисследований, не склонны отождествлять личность с ее мозговыми структурами или
1 Rodriguez P. Talking brains: A cognitive semantic analyses of an emerging folk neuropsychology // Public understanding of science. - L., 2006. - Vol. 15, N 3. -
P. 301-330.
2
Pickersgill M., Cunningham-Burley S., Martin P. Constituting neurological subjects: Neuroscience, subjectivity and the mundane significance of the brain // Subjectivity. - Basingstoke, 2011. - Vol. 4, N 3. - P. 346-365.
объяснять поведение только в терминах церебральных процессов. В большей мере к такому отождествлению тяготеют люди, страдающие душевными расстройствами или психическими отклонениями (депрессия, меланхолия, шизофрения и т.п.). Такие индивиды действительно рассматривают картинки, полученные на томографе, в качестве объективного материального воплощения своего душевного недуга. В этих случаях нейробиологическая информация позволяет пациенту психиатрической клиники подтвердить и поддержать позитивную личностную идентичность. Одним из проявлений этого защитного психического механизма можно считать «движение за нейроразнообразие», инициаторами которого являются семьи детей, страдающих аутизмом. Суть этого движения сводится к призыву рассматривать отклонения в психическом развитии как «альтернативный биологический способ бытия», который имеет такое же право на признание со стороны общества, что и образ жизни «нейротипичного большинства» [009, с. 258].
В целом, резюмируют свои наблюдения авторы статьи, значение мозговых функций и структур для формирования Я-концеп-ции глубоко индивидуально; в одних случаях «присутствие мозга» совершенно безразлично его носителю, в других - становится главным объектом его самосознания. Однако мозг как фокус ней-ронауки редко наделяется аналогичным статусом в обыденной жизни; объясняя свое поведение и поступки других, люди чаще всего комбинируют аргументы, заимствованные из социологии, психологии и холистской модели личности, лишь отчасти дополняя их ссылками на церебральные явления. Таким образом, «даже тогда, когда индивид принимает толкование мышления, эмоций и поведения в биологических категориях, это не исключает внебио-логических интерпретаций», так что шансы современной нейро-науки вытеснить традиционный дуалистический образ личности и ее бытия в мире невелики, заключают О'Коннор и Йоффе [009, с. 258].
Столь же мала и вероятность того, что распространение ней-робиологичекого детерминизма существенно скажется на обыденных социальных представлениях о свободе воли и ответственности индивида перед обществом, полагают авторы. Сегодня этот вопрос активно обсуждают не только критики новой науки о морали, но и ее адепты, убежденные в том, что тезис о предопределенности
мышления и поведения человека его «биологией мозга» окажет революционное трансформирующее воздействие на классические представления об индивидуальной свободе выбора и социальной ответственности. По мнению О'Коннор и Йоффе, при рассмотрении обыденного (не философского) понимания свободы воли в рамках западной культуры необходимо учитывать многовековую традицию социализации личности в качестве субъекта действий и принятия решений. В данном культурном контексте индивид, деятельность и ответственность образуют нерасторжимое понятийное целое, воплощающее в себе одну из главных ценностей западного общества. Поэтому «детерминистским постулатам нейронауки вряд ли удастся пробить себе дорогу сквозь толщу культурно обусловленных верований и убеждений "здравого смысла", касающихся личности, индивидуальности и самоопределения», подчеркивают авторы статьи [009, с. 259]. Немногочисленные эмпирические данные, так или иначе связанные с проблемой восприятия нейробио-логического детерминизма широкой публикой, также свидетельствуют о том, что в границах повседневности традиционные суждения здравого смысла и идеи биологической предопределенности прекрасно уживаются друг с другом1. При этом большинство опрошенных считали, что констатация нейробиологической «ина-ковости» не освобождает нарушителя общественного спокойствия от моральной и юридической ответственности за последствия его антисоциальных действий. Таким образом, заключают О' Коннор и Йоффе, популяризация нейронаучных идей вряд ли существенно затронет работу адвокатов, судей и присяжных [009, с. 259].
Проблема детерминизма, который принято ассоциировать с новой наукой о мозге, имеет еще один интересный аспект. Он связан с идеей «пластичности головного мозга», которая сегодня приобретает все больше сторонников в среде нейроаналитиков. С этих позиций мозг уже не рассматривается как генетически запрограммированная сущность, а описывается как совокупность структур и функций, подлежащих модуляции под воздействием жизненного опыта. В таком случае вопрос о предопределении вовсе снимается
1 De Brigard F., Mandelbaum E., Ripley D. Responsibility and the brain sciences // Ethical theory a. moral practice. - Dordrecht, 2009. - Vol. 12, N 5. - P. 511-524; Nah-mias E. Folk fears about freedom and responsibility: Determinism vs. reductionism // J. of cognition a. culture. - Leiden, 2006. - Vol. 6, N 1-2. - P. 215-237.
с повестки дня, подчеркивают авторы статьи. В свою очередь, идея пластичности мозга повлекла за собой массовое увлечение ментальными тренингами и прочими практиками индивидуального совершенствования мозговых функций (путем интеллектуальных упражнений, диет или биохимических препаратов). Это увлечение, которое широко освещается в прессе, по своей социальной направленности близко более широкой тенденции современной западной культуры к самосовершенствованию и заботе о себе. Ментальное совершенствование и тренировка мозга в этом смысле являются не чем иным, как профилактикой старческого маразма, т.е. разновидностью социально ответственного поведения, облегчающего государству и семье уход за престарелыми в будущем. В итоге «мозг проявляет себя совершенно с другой стороны - как полигон для самоконтроля и изменения Я» [009, с. 261].
Последняя тема, которую О'Коннор и Йоффе считают существенной для осмысления нейронаучных идей в рамках их усвоения обыденным сознанием, касается социальной стигматизации. «Биология мозга» связывает различия между социальными группами, отмеченными тем или иным общественным клеймом (гомо-сексуалы, психические девианты, люди иной расы, те, кто страдает избыточным весом, насильники, убийцы и пр.), с их нейроспеци-фикой, отклоняющейся от статистической социальной и моральной нормы. Считается, что такая позиция должна способствовать расширению диапазона социальной толерантности и гуманизма в отношении «других». Однако на практике нейробиологическая интерпретация социокультурных стигматов и их носителей как субъектов иной биоментальной организации усугубляет отчуждение в обществе, усиливает противостояние «мы» и «они» и провоцирует отверженных на борьбу за признание их в качестве равноценных членов социума. Одним из примеров этого можно считать упоминавшееся выше движение за признание «нейроразличий»; к этому же разряду относятся попытки оправдать наркоманию и некоторые виды психических отклонений, которые являются таковыми только в сопоставлении с социально принятой нейробиологической нормой. Как свидетельствуют эмпирические данные, биомедицинская экспликация социальных стигматов чаще всего вызывает негативную реакцию массового сознания и стремление публики дистанцироваться от опасных и непредсказуемых в своих действиях социальных
групп. Лонгитюдные исследования не подтверждают и гипотезу о том, что распространение нейробиологических объяснений межгрупповых различий способствует социальной толерантности1.
Оценивая последствия популяризации нейронаучных идей применительно к процессам социальной стигматизации, британские психологи подчеркивают их неоднозначность. В отношении некоторых категорий «отверженных» (гомосексуалы) нейробиологическая трактовка инаковости приносит позитивные результаты; применительно к другим (душевнобольные, представители иных этносов, женщины, люди, страдающие ожирением) более типично обострение их общественного неприятия.
Как подчеркивают в заключение своей статьи О'Коннор и Йоффе, эмпирические свидетельства, имевшиеся в их распоряжении, позволяют утверждать, что «заявления адептов нейронауки о радикальной трансформации под ее воздействием обыденных представлений о феномене Я, других и окружающем мире являются явным преувеличением» [009, с. 262]. Объяснением социально-психологической устойчивости суждений и установок здравого смысла, касающихся свободы воли, индивидуальной ответственности, нравственных ценностей и психической нормы, служит их глубокая укорененность в культурных нарративах и символах западного общества, при участии которых происходит постепенная социопсихологическая инкорпорация нейробиологического знания в контекст наличных социальных представлений на фоне единичного изменения привычных смыслов.
Е.В. Якимова
1 Read J., Harre N. The role of biological and genetic causal beliefs in the stig-matization of «mental patients» // J. of mental health. - Abingdon, 2001. - Vol. 10, N 2. -P. 223-235; «A disease like any other?» A decade of change in public reactions to schizophrenia, depression, and alcohol dependence / Pescosolido B.A., Martin J.K., Long J.S., Medina T.R., Phelan J.C., Link B.G. // The American j. of psychiatry. -Wash., 2010. - Vol. 167, N 11. - P. 1321-1330.
