CC BY
177
расцениваться как своеобразное признание «пустоты» природы и свободы для человеческого произвола.
Ю.В. Чайников
ИСТОРИЯ
2014.03.034. АЛАЕВ Л.Б. ИСТОРИОГРАФИЯ ИСТОРИИ ИНДИИ. АЛАЕВ Л.Б. Историография истории Индии. - М.: Институт востоковедения, 2013. - 472 с.
Автор - главный научный сотрудник Института востоковедения РАН, профессор Института стран Азии и Африки МГУ -подчеркивает особое значение историографии в исторической науке и для исторической науки (ИН). Во-первых, ИН должна «быть сама себе судьей». Иначе говоря, судить о ее развитии и состоянии должны профессиональные ученые-историки. На историографию и возлагается миссия «саморефлексии» ИН (с. 5).
Во-вторых, историография - это память ИН. Поскольку последняя не является точной наукой, нельзя с достоверностью доказать превосходство одного мнения над ему противоположным. «Все идеи, высказанные в ходе многовековых исследований, остаются жить - несмотря на их опровержения, - и время от времени реанимируются и восстают из пепла... когда их опровержения забываются». Чтобы история «двигалась вперед, а не по кругу», историк «должен знать, что уже утверждалось в прошлом» (с. 5-6).
Развитие исторического знания - интернациональный процесс, который проходит общие для всех национальных школ периоды: для индологии это конец ХУШ - начало ХХ в., межвоенный, 2-я половина ХХ в., начало ХХ1 в. Но лишь применительно к последнему можно говорить о «мировой индологии». По отношению к прошлому принцип деления историографии по национальным школам имеет право на существование. Прежде всего это касается отечественного индоведения, которое в советское время сознательно, повинуясь идеологическим установкам, изолировалось от мировой науки.
По идеологическим причинам можно говорить об отдельном существовании британской и индийской науки, несмотря на их тесное сосуществование и на длительное бытование в рамках одной государственной системы и даже преимущественной артикуляции на одном языке. При этом именно британская школа явилась
«первичной» в научном изучении истории Индии и потому может считаться «основополагающей».
И хотя эта школа была «имперской», «нередко жертвовала объективностью в пользу имперских интересов», писалась преимущественно как «история англичан в Индии», бытование этой школы служит историографическим уроком. Вопреки концепции Эдварда Саида, именно европейское востоковедение «заложило основу знаний», которые до сих пор сохраняют научное значение для всех национальных исторических школ. Конкретно это касается британской индологии: «Сделано было очень много. История Индии стала существовать» (с. 8-9, 78).
Европейская наука о Востоке возникла не на пустом месте, ей предшествовал «донаучный» период, героями которого стали европейские путешественники. Привезенные ими рукописи положили начало востоковедным библиотекам, а путевые заметки оставили заметный след в научном изучении Востока. Собственно научное изучение Востока начиналось с изучения языков, реконструкции и перевода древних памятников.
Для индологии таким почином явилась деятельность Уильяма Джонса (1746-1794), открывшего для европейцев и самих индийцев санскритскую классику. «Благодаря его переводам и исследованиям было осознано, что Индия - это прежде всего индусская Индия», и ее история должна начинаться с домусульманского периода. Он также идентифицировал личность Чандрагупты по древнегреческим источникам, чем «заложил основу для построения индийской хронологии» (с. 19).
Джонс и другие пионеры индологии своим открытиями санскритских памятников и классической древности сыграли большую роль в духовной эволюции Индии, притом что эта роль оказалась двойственной: с одной стороны, они способствовали «возникновению индийского патриотизма и национального движения», с другой - «дали старт развитию индусского фундаментализма» (с. 20).
Автор первой из серии британских «Историй Индии» Александр Доу1 составил по хроникам беллетризованный труд, поэтому
1 Dow A. The history of Hindustan, translated from the Persian of Ferishta // The history of Hindustan, translated from the Persian of Ferishta. - L., 1770. - Vol. 2. A. Доу использовал главным образом хронику Мухаммеда Фаришты, составленную в 1609 г. (с. 30).
современники воспринимали его скорее как писателя. Вместе с тем он считал, что его сочинение должно стать «практическим руководством» для колониальной администрации, он призывал изучать способы правления Моголов и «править, как они» (с. 21).
Значение руководства для управления Индией приобретали и другие труды британских историков. Первостепенное место среди них принадлежит многотомнику Джеймса Милла1. В его стадиаль-но-цивилизационной классификации индусы находились на «пре-дантичной стадии», откуда следовал вывод о необходимости их «цивилизовать». Это сочинение сделалось «эталоном понимания Индии», несмотря на попытки последующих авторов откорректировать ее смысл во имя улучшения взаимопонимания между колониальной администрацией и населением и ради того, чтобы найти с ним «общий язык» (с. 25-26).
В этом ряду целую эпоху составила работа Маунтстюарта Элфинстона2. Если Милл в современной индийской историографии служит объектом избыточной критики со стороны националистических историков, воспринимающих его сочинение как «квинтэссенцию британской индологии», то Элфинстон, напротив, почитается как «ученый, проявивший наибольшее уважение к Индии» (с. 25, 29). После восстания 1857 г., реакцией на которое явилось возбуждение расовых чувств, в колониальной администрации возобладало направление Милла.
Одновременно с распространением расовых теорий во второй половине Х1Х в., которая ознаменовалась развитием естествознания как «натуральной истории», усилился эволюционизм и начались антропологические исследования. На «стыке истории и этнологии» работали Ходжсон, Бриггс, Колдуэлл. Брайан Ходжсон (1800-1894) способствовал изучению местных языков, разработал исследовательский проект происхождения народов Индии, отстаивая идею мультирасового состава населения страны. «Неприкасаемые» увидели в этих разработках обоснование своих прав «сыновей земли» против завоевавших ее ариев-брахманов, что обернулось «подъемом антибрахманского движения» уже в конце Х1Х в. (с. 63, 65).
1 Mill J. History of British India. - L., 1817. - Vol. 1 (всего многократно переиздававшееся сочинение включало шесть томов).
2
Elphinstone M. The History of India. - L., 1841.
Мультирасовость Индии доказывали своими антропологическими и лингвистическими исследованиями также Джон Бриггс и Роберт Колдуэлл (занимавшийся также в сане епископа миссионерской деятельностью). Их достижением сделалось выявление «неарийского субстрата» древнеиндийской цивилизации. Колдуэлл ввел само понятие «дравидийские языки», подчеркнув их древность и выделив среди них по этому принципу тамильский. Неслучайно его имя пользуется большим уважением в Тамилнаду и его статуя установлена в Мадрасе в ряду славных представителей тамильской культуры (с. 67).
Британским историкам ИН обязана распространением понятия «индийская сельская община». Возникнув в начале Х1Х в. из «предвзятых представлений британских чиновников», оно «продолжает оказывать значительное влияние на изучение индийской истории» (с. 51). У истоков этого «историографического феномена» - романтические представления об индийской деревне как самоуправляющейся и проникнутой духом солидарности «маленькой республике», ставшие отправным пунктом для различных макро-социологических теорий от Мэна до Маркса. Отсюда же отправлялся Махатма Ганди, увидевший в феномене сельской общины прообраз будущей Индии.
Параллельно от Кэмпбелла к Баден-Пауэллу развивалось конкретно-типологическое изучение сельских общностей в Индии. Оно вскрыло их разнообразие, несовместимое с неким единым типом, и некорректность утверждений о господстве коллективной собственности на землю. Подобно ранним работам Манро и Эл-финстона, специальные этнологические исследования фиксировали кастовое неравенство, социальное расслоение, борьбу индивидуальных интересов. Однако «индийская община... лишенная флера патриархальности и ностальгии, оказалась не нужна индийскому общественному мнению» (с. 58).
Малоценными оказались британские работы по антиколониальным выступлениям. Восстание 1857 г. сводилось к «предрассудкам» и выглядело неким недоразумением. Возникновение национально-освободительного движения британцы по существу проигнорировали. Они видели в нем «кучку интеллигентов, оторванных от народа». Объявляя национализм «западной идеей, чуж-
дой индийским массам», британцы полагали, что это движение не заслуживает внимания (с. 76).
Исключением был Игнатиус Валентайн Чирол (1852-1929). Он проникся любовью к Индии, но страна ему «нравилась как британская колония». Он критиковал подготовку колониальной администрацией местных кадров, доказывая, что европейская система образования формирует в Индии лишь диссидентов, а национально-освободительное движение мотивируется стремлением воспрепятствовать распространению западной культуры. Чирол развивал «идею враждебности мусульманского мира к Европе» и до последних дней «проповедовал возрастающую опасность Востока для западного мира» (с. 76-77).
Индийская ИН своим генезисом и развитием всецело связана с британской, от которой она «отталкивалась» в двух смыслах: с одной стороны, индийские историки, получая образование в британских университетах, «усваивали профессиональные приемы европейской науки», с другой - британская ИН воспринималась как «империалистическая», с которой «непременно надо было бороться» (с. 96).
Принцип борьбы во что бы то ни стало подрывал стремление к объективности, которое было почерпнуто из профессионального багажа европейской науки. Так сформировалась националистическая историография Индии, и начиналась она с исторических романов Бонкимчондро Чоттопаддхайя (1838-1894). Силой патриотического воображения он «создавал бенгальскую историю», и такой метод «стал типовым для интеллигенции других этносов Индии». А стихотворение из его романа «Ананда матх» под названием «Банде матарам» сделалось «гимном освободительного движения» (с. 97).
С тех пор «патриотизм и наука никак не могут разъединиться в Индии», и это формирует общий настрой в ИН. Типичной фигурой в этом отношении был Р.К. Мукерджи (1881-1963). Основная идея его многочисленных сочинений - «Индия всегда была нацией», а в прошлом еще и «сильнейшим государством Азии и всего мира». Ее флот господствовал в Индийском океане с незапамятных времен, что позволяло основывать многочисленные колонии. Наконец, ее общины стали первым в мировой истории примером демократии (с. 122-123).
В далеком прошлом страны националистические историки искали «золотой век», вследствие чего это прошлое крайне идеализировалось, а вся история страны бесконечно удревнялась, чему способствовало некритическое отношение к источникам, многие из которых имели легендарное происхождение. Эта тенденция сочеталась с «модернизацией» истории страны. Территориальные образования прошлого уподоблялись государствам Нового времени с их разветвленной бюрократической иерархией: правитель, его «министры», «губернаторы», чиновничий аппарат (с. 103).
«Модернизацией» и уподоблением западным образцам ха-растеризовалось освещение антиколониальных выступлений. Любое из них становилось объектом героизации, а его участники -предметом безудержного восхваления. «Каждый карманник или убийца найдет себе место в националистическом пантеоне, если только его жертвой был какой-нибудь англичанин»1, - с горечью констатировал современный индийский историк.
Примером такого подхода можно считать книгу Саваркара (1883-1966) «Война за независимость Индии» о восстании 1857 г.2 «Несмотря на то что основным источником для Саваркара явилось собственное воображение», написанная на маратхи, переведенная на урду, панджаби и хинди, а также английский, книга «пользовалась громадным успехом и долгое время считалась образцовой» (с. 139).
Ее автор явился «основателем коммуналистской версии истории Индии». Основополагающей для этой версии, проникнутой доктриной хиндутвы («индусскость»), сделалась брошюра Саваркара «Шесть славных эпох индийской истории», опубликованная на маратхи и хинди в 1965 г. «Индусская цивилизация - самая древняя на планете, а санскрит - прародитель всех языков. Эта цивилизация в своих. основаниях сохраняется в неизменном виде». Вся история Индии - это борьба с завоевателями, начиная с Александра Македонского. Мусульмане остаются главными врагами (с. 411).
1 Subramaniam N. Tamilian historiography. - Madurai: Ennes publ., 1988. -
P. 162.
2
Savarkar V.D. The Indian war of independence. Первое издание 1908 г. -Приведено по реф. источнику.
Наряду с подобной литературой выходили книги, отличавшиеся «трезвым взглядом» на индийскую историю. То была «честная история» (с. 118, 133). Для этих авторов было характерно стремление к объективности в духе Ранке. Таким можно, в первую очередь, считать Рамакришну Гопала Бхандаркара (1837-1925). Бхандаркар разделял основополагающую для Просвещения концепцию прогресса, понимая ее как моральный закон. Уроком истории в долговременной перспективе было: «добро побеждает, а зло терпит поражение». Вместе с тем историк, по мнению Бхандаркара, должен быть беспристрастен как судья, относиться к источнику как к «свидетелю, которого надо допрашивать», и писать историю «так, как она была» (с. 99).
Ключевым вопросом в самоопределении индийской науки сделалось отношение к колониальному правлению. Националисты полностью отрицали его положительное значение. Историки, стремившиеся к объективности, подходили более дифференцированно. Так, Ромеш Чандра Датт (1848-1909) признавал благотворность британского правления: «Они даровали индийскому народу то, что является наивысшим благом для человека - мир. Они ввели западную систему образования, приобщив. нацию к современному мышлению, современной науке, современным институтам и образу жизни. Они создали администрацию. сильную и действенную. Они создали мудрые законы и учредили суды» (с 197).
В то же время Датт возлагал на колониальные власти ответственность за нищету индийского крестьянства и заметно приукрашивал экономическое положение страны в доколониальный период. В ХУШ в. Индия, утверждал он, была «крупной промышленной, а также сельскохозяйственной державой. Продукция индийского станка снабжала рынки Азии и Европы» (с. 197198).
Дадабхаи Наороджи (1825-1917), который был одним из основателей партии Индийский национальный конгресс, а также реформатором зороастризма, доказывал, что британцы вели себя в управлении Индией «не по-британски», вопреки британскому здравому смыслу и присущему нации понятию о совести. Наороджи сформулировал концепцию «колониальной дани» и попытался исчислить ее размеры (с. 105).
Итоги дискуссии о «британской эксплуатации Индии» подвел Джадунатх Саркар (1870-1958). В книге «Экономика Британской Индии», выдержавшей в Индии четыре издания, он ярко, но «без перехлестов» показал «паразитический характер» британской экономической политики. При этом ученый, получивший в 1938 г. за свои труды рыцарское звание сэра, стремился воздать британцам «должное»: «Интеллектуальное и моральное возрождение Индии останется в памяти как величайшее славное деяние британского империализма» (с. 118).
В 1920-х годах начинают формироваться кадры мусульманских историков субконтинента. Несмотря на профессиональную подготовку в британских университетах, владение научным аппаратом и т.д., у них сохранялись «некоторые родовые черты средневековой мусульманской исторической литературы», включая «подспудное убеждение, что описание истории должно оправдать деятельность мусульман» (с. 126).
Характерна в этом отношении апология Аурангзеба с его религиозными репрессиями Захир-ад-дином Фаруки: «Индусы своими восстаниями сами восстановили Аурангзеба против себя». Ссылки на «агрессивность индусов», побудившую Аурангзеба «спасать ислам», сохранялись и у С.М. Джаффара. Однако он был сторонником примирения мусульман с индусами и усматривал пролог к этому в деятельности Акбара. Тот же мотив в трудах Ку-реши (1903-1981), получившего образование в Кембридже и одновременно ставшего одним из идеологов создания Пакистана. Выступив с апологией Делийского султаната, он доказывал, что это было «государство всеобщего благосостояния» и что к индусам «мусульманская нация» относилась хорошо (с. 126-127).
Развитие ИН в независимых Индии и Пакистане продолжалось в том же направлении, что и в колониальный период, с усугублением некоторых негативных черт. Придя к власти, национальная элита выдвинула перед учеными задачу «переписать историю», поскольку британские историки «значительную часть индийской истории неправильно прочли, неправильно поняли и неправильно изложили»1. Индийские ученые прониклись этой ус-
1 Chatterji N. Re-writing of Indian history in Free India // Indian rev. - Madras, 1952. - Vol. 53, N 12. - P. 529.
тановкой. Даже «птенец гнезда Элфинстоуна», человек широких взглядов Бхандаркар, позволял себе утверждения типа: «Историю Индии должны писать индийцы» (с. 99, 292).
«Переписывание» оказывалось зачастую, особенно на первых порах, весьма примитивным. Индийские историки в своих трудах переписывали (буквально), но без сносок фрагменты британских сочинений, используя последние, в том числе, для критики британского правления, а подобная методика облегчалась тем, что в британской историографии, наряду с «апологетической», в отношении колониализма неизменно присутствовала «разоблачительная тенденция». И она усилена направлением «постколониальных исследований» с присущим им «синдромом вины» за колониальное угнетение (с. 362, 406).
Широкое заимствование отнюдь не мешало проведению основной линии на отстаивание национальной идентичности. Так, во введении к задуманной как альтернатива «Кембриджской истории Индии» 10-томной «Истории и культуре индийского народа» (1 том - 1952) говорилось, что это повествование не о том, как страна подвергалась иноземным вторжениям, но о том, «как она сопротивлялась им и, в конце концов, преодолела». Важнейшим фактором сопротивления и преодоления провозглашалась верность духовным ценностям: культурное единство Индии, постулаты индусского учения, «вера в свое превосходство над другими».
Следовательно, как констатировал редактор многотомника Рамеш Чандра Маджумдар (1888-1980), историю Индии нельзя оценивать по критериям, выработанным для других стран. Это не подъем и упадок империй, не эволюция политических институтов, а развитие философии, религии, искусства, литературы, социальных и этических идей (с. 296).
Для развития ИН в независимой Индии остается характерным переплетение «открыто идеологизированного понимания своей истории с профессиональным». Этому способствует то обстоятельство, что профессиональные историки нередко принимают участие в политической борьбе, а религиозные и политические лидеры постоянно прибегают к историческим экскурсам, и ученые «нередко спешат поддержать. их взятые с потолка положения» (с. 304).
Идеологизированный характер носит прежде всего рассмотрение наиболее острых вопросов, таких как роль мусульман в истории Индии. «Историки-мусульмане склонны подчеркивать позитивные последствия этого вторжения: вывод Индии из застоя», привнесение новых идей, техники, эстетических принципов. Историки-индусы «обращают внимание на разрушения и человеческие жертвы», доказывают, что вторжение породило бедность и даже регресс, поскольку, стремясь сохранить устои в условиях чужеземного господства, индусы ужесточали кастовый строй (с. 336-337).
Вместе с тем даже в подходе к подобным вопросам есть и примеры корректного, профессионального анализа. «Стремление изучить вопрос досконально, не оставив никаких возможностей оспорить выводы» характеризует, например, «алигархскую школу» (по имени Алигархского мусульманского1 университета). Ее корифеи, такие как М. Атхар Али (1925-1998), активно боролись с ком-муналистскими искажениями истории Индии (с. 342).
Обстоятельно изучив характер правящего класса Могольской империи, Атхар Али поставил вопрос: была ли она «наиболее успешным в ряду традиционных индийских государств», или же это «неудачная», но «квазимодерновая полития». Ответ ученого - это не «modern state», а «совершенная средневековая полития», возникшая благодаря создавшимся помимо нее «условиям модернити»2.
Так, с оценкой характера правления Моголов оказалась тесно связана проблема перехода Индии от Средневековья к Новому времени, или по-другому «проблема ХVШ века», ставшая «одной из наиболее дискуссионных в мировой науке с 1980-х годов». Атхар Али, выделив централизацию управления, реформирование денежной системы, изменение в трактовке легитимности правителя, доказывал, что средневековая Индия двигалась в направлении Европы времен абсолютизма. Нурул Хасан (1921-1993), один из основателей «алигархской школы», отмечая разложение аграрного строя эпохи Моголов, высказывал предположение, что этот процесс необходимо бы привел к «возникновению чего-то другого».
1 Несмотря на название университета, эти ученые относятся к светскому
направлению современной ИН Индии.
2
Athar Ali M. Mughal India: Studies in polity, ideas, society a. culture. - Delhi: Oxford univ. press, 2008.
Сатиш Чандра1 уточнил постановку вопроса: «Достиг ли феодальный строй пределов своего развития в конце XVII века, и был ли он способен самостоятельно перерасти в более высокую стадию развития, а именно в капитализм?» (с. 353).
Новое направление дискуссии придали «постколониальные исследования», введение в обиход концепции «протоиндустриали-зации», попытки дифференцированного анализа положения в различных регионах Индии. В русле этих новаций была оспорена господствовавшая точка зрения об экономическом упадке в доколониальный период. Музаффар Алам, ссылаясь на двукратное увеличение сбора земельного налога в ХVII-ХVIII вв., доказывал, что происходил резкий рост сельскохозяйственного производства (игнорируя фактор возможного увеличения налогового бремени). Тапан Райчаудхури уподоблял развитие Могольской Индии Току-гавской Японии и утверждал, что к 1800 г. образовалось три потенциальных центра развития: Гуджарат, Малабар, Бенгалия (с. 354355).
Вслед за британским историком Бёртоном Стайном некоторые индийские ученые пришли к выводу, что ХVII-ХVIII вв. - это не «конец Средневековья», а «раннее Новое время». Вслед за британским историком У.К. Смитом индийские ученые начали поиски в доколониальной Индии «среднего класса». Более взвешенный поход к поиску «зачатков капитализма» продемонстрировал Ирфан Хабиб (род. в 1931 г.). Хабиб доказывал, что при Акбаре появились признаки технологического прогресса, однако в ХVII в. эти признаки заглохли. Переходу на более высокую стадию помешали избыток дешевого труда и «недостаток чувства любознательности в сфере науки и техники» (с. 357).
Исследования Ирфана Хабиба, как и всей «алигархской школы», свидетельствуют о распространении в ИН Индии марксизма. Со времен обретения независимости лозунг о «переписывании истории» был уточнен: переписывать надо, «руководствуясь марксистским методом» (с. 299). Большую роль в пропаганде «метода» сыграл отец Ирфана Мухаммад Хабиб (1895-1971). В сознание индийских историков он внедрял идеи классового подхода к государ-
1 Родившийся в 1921 г. Чандра работал сначала в Алигархском университете, а потом перешел в Университет Дж. Неру (Дели).
ству и обществу. В раннем Средневековье он увидел примеры «революций» с «освобождением рабочих от кастового строя» и «заменой одного эксплуататорского слоя другим». Уникальным явилось применение классового подхода к религиозной истории. Ислам признавался «истинной социально-революционной религией», интегрирующей, таким образом, в себя марксизм. Любопытным оказалось применение классового подхода к историографии. Требуя для свободной Индии «свободной интерпретации истории», Му-хаммад Хабиб добивался такой свободы для историков, представителей «культуры рабочего класса», которые сопротивляются гегемонии «буржуазной культурной группы» (с. 299-301).
В более поздний период марксистский подход совершенствовался, и благодаря историкам-марксистам «несколько поднялся уровень обобщений». Так, применение к раннему Средневековью понятия феодализма выделило их из массы индийских историков, пребывающих на «стадии фактографии» (с. 304).
Пионером марксистского подхода к ранней истории Индии выступил Дамодар Дхармананда Косамби (1907-1966), который обратил внимание на роль орудий производства (формы плуга, типы ткацких станков) и природные факторы (характер почвы), хотя и декларировал эту роль нередко полемически (доказывая, например, связь между формой плуга и типом власти). Отвергая догматическую «пятичленку», Косамби выстроил свою схему смены формаций. Проведением полевых исследований он подкрепил вывод о том, что индийская цивилизация возникла из эволюции племенного строя, а переход от древности к Средневековью, по его схеме, сохранил в недрах феодализма многочисленные пережитки первобытного строя и рабовладения. Генезис феодализма начинался «сверху» при сохранении патриархальных отношений в деревне, а «полный» феодализм установился лишь при Моголах. В общем «феодализм» у него получился «совсем иной, чем в Европе», поэтому его концепция подвергается резкой критике индийских марксистов (как в свое время советских), хотя сам Косамби пользуется до сих пор глубоким уважением (с. 312).
После Косамби главой «марксистов-феодалистов» стал Рам Шаран Шарма (1919-2011), у которого индийский феодализм уподобился европейскому. В отличие от Косамби, у Шармы никакой «дофеодальной» эпохи не было и феодализм начал утверждаться в
I в. н.э., признаком чего сделалось превращение шудр в феодально зависимое крестьянство. Данью разделения у Косамби «феодализма сверху» и «снизу» явилась классификация Шармой «политического» и «экономического» феодализма, что, в свою очередь, отражало специфическую для средневековой Индии разделенность между сбором налога и владением землей (с. 314-316).
В некоторых вопросах наблюдается смыкание историков-марксистов с националистами. Это касается огульно-отрицательного отношения к колониальному правлению и, в частности, акцентирования «экономической эксплуатации» Индии, где марксисты и националисты выступали «как одна команда». «Все болевые точки независимой Индии - массовая бедность, религиозные и кастовые конфликты» объясняются «политэкономией колониализма», тогда как национализм признается «возрождающей силой» (с. 363, 373).
Под влиянием марксизма в 1980-х годах в Индии возникла школа «subaltern studies», буквально - «изучение подчиненных» (с. 379). Объектом стали социальные низы. Их трактовка напоминает упрощенные классовые схемы советских историков 1920-х годов. Однако в фокусе историков «подчиненных», возглавленных Ранаджитом Гуха (р. 1923), оказались крестьяне, которые впервые были признаны субъектом индийской истории1. Были отвергнуты привычные источники изучения крестьянских восстаний на том основании, что они происходят от господствующей элиты, и поставлен вопрос о том, чтобы «дать слово» самим угнетенным. Уникальной стала попытка реконструировать представления крестьян, отталкиваясь от их образа действий, от символов, которыми они их сопровождали, или, напротив, от символов господства, которые восставшие уничтожали (с. 383, 389).
Была выявлена сложная структура сельского общества Индии, в котором владевшие землей крестьяне господствовали над низшими слоями. Было показано, что индийские крестьяне не стремились к переделу землевладения по принципу «земля тем, кто
1 Guha R. Elementary aspects of peasant insurgency in colonial India. - Delhi: Oxford univ. press, 1983.
ее обрабатывает», а выступали лишь за восстановление своих прав на землю в тех случаях, когда те нарушались1 (с. 384).
К сожалению, этот и подобные ему новые подходы не находят поддержки из-за «косности индийского сообщества историков» (с. 389). Современная ИН в Индии раздирается двумя тенденциями -«интернационализации» и «индуизации». Индийская ИН состоит в большой мере из выпускников британских и американских университетов, которые нередко продолжают там же работать и изучают историю Индии при помощи аналитического инструментария, созданного на Западе (с. 398).
В самой же Индии положение характеризуется «натиском непрофессионалов» на ИН, «попытками превратить ее в служанку индусского великодержавия» (с. 397). От Саваркара пропаганду хиндутвы подхватил Раштрия Свамсевак Сангх (РСС), созданный в 1925 г. и превратившийся ныне на низовом уровне в подобие военно-религиозного ордена. Эта пропаганда сводится к двум основным пунктам. Во-первых, настоящим индийцем может считаться только индус, поэтому индуизм провозглашается главной ценностью страны, а вся ее история сосредоточивается на религии.
Во-вторых, первоочередной задачей выдвигается «избавление индийцев от их комплексов», порожденных иноземным господством, а потому изучение прошлого должно быть подчинено взращиванию национальной гордости. Одно из профилирующих направлений - «открытие» глубины истории Индии, которая доводится до астрономических пределов в миллионы лет (с. 412, 416).
Без всякой критики принимаются за историческую истину эпические произведения и легенды, которые выдаются за исторические источники. Нарастает «слияние историографии и мифологии», формируется сплав, получивший название «мифистория (mhistory)». Происходит «постепенное размывание научного наследия, полученного от западной науки» (с. 419).
Взаимодействие индийской ИН и российской было и остается минимальным, даже при многочисленности личных контактов и совместных научных мероприятий. Таким оно было и в советское время. Сплошь и рядом индийские историки-марксисты брались за
1 Dhanagare D.N. Peasant movements in India. 1920-1950. - Delhi: Oxford univ. press, 1983; Mukerjee M. Peasants in India's non-violent revolution: Theory a. practice. - New Delhi: Sage publ., 2004.
темы, которые уже были разработаны советскими учеными, но шли самостоятельным путем. «Взаимообогащения научных школ не произошло» (с. 352).
Доля вины лежит на советской науке. Изначально советские ученые «были преисполнены чувством своего первородного превосходства над всеми другими коллегами», поскольку именно они обладали «единственно правильным», «научным учением» (с. 142). Это чувство сохранялось по отношению к историкам-марксистам других стран и конкретно - к работавшим в Индии.
Советская наука истории Индии начиналась с «чистого листа» и «с конца»1 (с. 141, 147). Багаж дореволюционной школы отечественного индоведения (С.Ф. Ольденбург, Ф.И. Щербатской) не был использован, причиной чему явился не только методологический, но и тематический разрыв. Советская школа начала изучение истории Индии с современности. Важнейшей ее особенностью была «партийность», выразившаяся в слиянии науки с политикой, в подчинении развития науки «генеральной линии» и менявшимся установкам партийного руководства.
Советских ученых отличали амбициозность и менторский тон: «Они знали, что общество расколото на классы. Они знали, какие именно. Они знали, в чем именно заключаются интересы этих классов. как эти классы должны себя вести, что. требовать и какими методами действовать. Если же эти классы действовали не так. это означало лишь то, что они своих интересов не понимали. Им следовало эти интересы объяснить» (с. 142).
Теория, которой руководствовались советские историки -«советский марксизм» - в отличие от «классического марксизма» допускала пролетарскую революцию при незначительном развитии капитализма и немногочисленности пролетариата в данной стране. Поскольку даже наиболее развитые колониальные страны, включая Индию, находились на этой стадии, в ход шли формулы «минования» капитализма. С коминтерновских времен и до конца советского периода у советских ученых сохранялось убеждение, что «капитализм не имеет перспектив» в этих странах и потому их «сворачивание на путь к социализму неизбежно» (с. 195).
1 Об особенностях советского индоведения см. также воспоминания К.А. Антоновой (РЖ «Востоковедение и африканистика». 2012.02.006).
Огульно-негативное отношение к колониализму пережило колониальную эпоху, и обретение независимости было признано «неправильным»: поскольку рабочий класс не пришел к власти, следовательно, все это «лишь маневры империализма, камуфлирование продолжающейся колониальной зависимости» (с. 197).
В духе подобных установок, утвердившихся с началом холодной войны, историки, авторы солидных работ, спасая эти работы ради публикации, в спешном порядке приступили к самообличению. А.М. Дьяков (1896-1974) каялся, что «переоценил глубину противоречий между монополистической верхушкой индийской буржуазии и английским империализмом», что «неправильно оценивал Национальный конгресс как блок антиимпериалистических партий», что допускал прогрессивность гандизма.
Ныне все эти «ошибки» следовало забыть, ибо в результате провозглашения независимости в Индии и Пакистане у власти встал «реакционный блок крупных капиталистов, помещиков и князей, допущенный к власти английским империализмом»1. А следовательно, Индию ждала новая, подлинная революция под руководством пролетариата и его партии. Все это декларировалось в триумфальном тоне: «Рабочий класс Индии все решительнее выступает в качестве вождя народных масс. Крестьянство. все активнее и организованнее включается в борьбу. Преодолевая трудности, исправляя ошибки, творчески овладевая великим учением марксизма-ленинизма, растет и крепнет Коммунистическая партия Индии»2.
Новые «покаяния» последовали за изменением внешнеполитического курса советского руководства: в 1956 г., после ХХ съезда КПСС появились многочисленные «письма в редакцию», в которых ведущие советские востоковеды (В.В. Балабушевич, А.А. Губер, А.М. Дьяков, Е.М. Жуков, И.М. Рейснер) каялись, что «неправильно оценили роль Национального конгресса в освободительной борьбе, завоевание Индией независимости. значение М.К. Ганди» (с. 204).
1 Дьяков А.М. Индия во время и после Второй мировой войны (1939-1949). -
М.: АН СССР, 1952. - С. 3-4, 187.
2
Мельман С.М. Экономика Индии и политика английского империализма. -М.: Наука, 1951. - С 268.
В обиход вошло понятие «национальной буржуазии», прогрессивность которой с оговорками пришлось признать. Однако привычные установки сохранялись: «Критерием прогрессивности считалось стремление к радикальным аграрным реформам, к национализации всего и вся, к индустриализации» с упором на тяжелую промышленность, «негативное отношение к иностранному капиталу» и ориентация на СССР. Так возникла «шизофреническая ситуация»: «В открытой печати советские историки и политологи писали об успехах независимой Индии. Но мыслить они продолжали конфронтационно, видя в любом развитии частного капитала отклонение от прогрессивного курса, обвиняя руководство Индии, в том числе Неру, в предательстве» (с. 226- 227).
Методологической базой в оценке развития независимой Индии оставалась формационная теория. Наряду с внешнеполитической доктриной советского руководства она ориентировала советских ученых на поиск симптомов движения от капитализма к социализму. Такими «ростками социализма» признавались формирование госсектора и планирование. Предпринимались и попытки обхода догматических постулатов. Так, для характеристики «смешанной экономики» Индии были предложена концепция «многоукладное™» (А.И. Левковский). Была использована и парадигма модернизации: писали о дезинтеграции «традиционного» и «современного» секторов (концепция «дуальности» А.П. Колонтаева), а также об «элитарной модернизации» (Э.Н. Комаров) как эквиваленте социальной революции.
Коллизию «традиционного» и «современного» стремились прочесть и по-марксистски, что вылилось в дискуссию об эволюции индийской деревни. А.М. Дьяков, И.М. Рейснер и их ученики Г.Г. Котовский, В.И. Павлов, Л.Р. Гордон-Полонская считали, что идет развитие капиталистических отношений. Г.А. Шмидт со своими учениками утверждал, что в индийской деревне происходит «усиление феодальной скорлупы» (с. 238). Начавшаяся в первые годы независимости, эта дискуссия продолжалась в 1960-х годах, когда главными оппонентами стали Г.Г. Котовский и В.Г. Растян-ников.
Параллельно развивалась дискуссия об уровне развития Индии в раннее Новое время. В ее центре была проблема «зачатков капитализма». Причем вначале господствовала точка зрения тех,
кто, вслед за И.М. Рейснером, такие «зачатки» в виде складывания условий для формирования капиталистических отношений находил. А к 1969 г. произошел перелом, выразившийся, в частности, в работах В.И. Павлова, и советские «феодалисты» обратились к точке зрения, которую с самого начала отстаивала К. А. Антонова, выступавшая против отождествления товарно-денежных отношений, распространявшихся в доколониальной Индии, с капиталистическими.
Было оспорено собственно применение эволюционистской парадигмы к средневековой Индии. Характерно было мнение Е.М. Медведева о том, что «на протяжении большей части Средних веков» исследователь имеет дело с «уравновешенными стабильными структурами». В.И. Павлов указал на «стойкость массовых представлений о неизменности бытия» (с. 263-264).
В сознание советских историков входило признание ограниченности линейно-стадиального представления об историческом развитии. «Если исследователи убеждены, что в ХУ-ХУ1 вв. ... Восток развивался в направлении генезиса капитализма, нужно, -писал Л.Б. Алаев в 1982 г., - выдвинуть концепцию иного, чем знакомый нам по опыту Европы, путь к капитализму. без развитого института частной собственности. без правовой обеспеченности личности и имущества, без индивидуализма, без самоуправления городов и т.д.» (с. 263).
Однако вопрос о «многолинейности» всемирно-исторического развития остался открытым, не выработана и концепция «иного», чем в Европе, пути развития; тем более, что широко осознается: «Одна средневековая Европа существовала примерно до Х11 в., и совсем другая - после этого рубежа» (с. 437).
Мало помогло применение цивилизационного подхода, распространившееся в постсоветской России. «Никаких новых идей не возникло», и все свелось к «утверждению бесспорного тезиса, что цивилизации отличаются друг от друга» (с. 430).
В целом, несмотря на отдельные достижения, работа в области истории Индии в постсоветские годы «ослабла». Индологов-историков всегда было мало, по сравнению с арабистами, китаистами, тюркологами; но сейчас прерывается преемственность и там, где были признанные научные школы. Важнейшая причина -утрата общего интереса к Индии среди «прагматически настроен-
ных молодых людей». В отличие от других восточных регионов, «Индия не представляется перспективной с точки зрения карьеры исследователя».
Впрочем, это лишь часть общей картины: «Наука новой России, как и сама новая Россия, еще только создается. Пока трудно наметить основные ее направления, еще не возникли те столкновения мнений, которые составляют жизнь историографии» (с. 429).
А.В. Гордон
2014.03.035. ГРИН Н. ЗАБЫТЫЕ ОБРАЗЫ ГРЯДУЩЕГО: ИНДИЙСКИЕ МУСУЛЬМАНЕ И ТРАНСИСЛАМСКИЙ ПОВОРОТ В СТОРОНУ ЯПОНИИ.
GREEN N. Forgotten futures: Indian Muslims in the trans-Islamic turn to Japan // J. of Asian studies. - Ann Arbor, 2013. - Vol. 72, N 3. -P. 611-631.
Автор (Университет Калифорнии, Лос-Анджелес, США) прослеживает влияние японской модернизации на зарождение исламского - и не только исламского - революционного подполья. «В эпоху, предшествовавшую тому времени, когда японский империализм предстал в своем истинном обличье, индийские мусульмане, бенгальские националисты, вьетнамские роялисты и младотурки взирали на Японию в чаянии вдохновения и поддержки» (с. 626). Трудно себе представить, насколько оглушительным для населения весьма многих азиатских стран мог представляться успех Японии, приобретший в воображении обывателей поистине грандиозные, мифические масштабы: «За быстрой модернизацией Японии в Азии наблюдали, буквально затаив дыхание от восхищения, которое возрастало по мере географической удаленности и неведения реального положения вещей» (с. 611).
Мечтания о великом будущем и непонимание того, что путь к нему едва ли возможен без опоры на общественные институты, создаваемые кропотливым трудом, привели к тому, что Япония превратилась в некий идеал, прогрессистский фетиш, почти утратив жизненную конкретику. «Япония и была прежде всего и главным образом именно феноменом мира идей» (с. 615). Именно такой феномен и был необходим, чтобы восполнить недостаток примеров, которые бы могли вдохновить на борьбу с колониализмом.
