CC BY
31
(Голядкин-младший, Фома Опискин, Юлия Михайловна Лембке); скрытые лидеры, или «серые кардиналы» (Лебедев, Петр Верхо-венский, Смердяков); харизматические лидеры (Раскольников, Мышкин, Ставрогин, Версилов, Алеша Карамазов). Механизм властных отношений внутри общества интересовал Достоевского прежде всего своей психологической составляющей, хотя писатель и уделял достаточное внимание политическим технологиям как инструменту реализации властных амбиций личности.
К середине XIX в. тип «кризисной личности» в России вполне сформировался, и Достоевский, вступив на литературное поприще, воплотил его в своих героях с гениальной художественной выразительностью. Он не только запечатлел черты кризисной эпохи, но и предложил свое видение преодоления кризиса. Все творчество писателя заключает в себе огромный положительный потенциал строительства нового человека. Наряду с образами героев кризисного типа, он «вывел фигуры нового, посткризисного строя личности... В судьбах Сони Мармеладовой, князя Мышкина, Аркадия Долгорукова, Алеши Карамазова, Смешного человека Достоевский представил путь - долгий, мучительный, тернистый - выхода из состояния смуты и отчаяния. Это путь любви и веры» (с. 279).
Т.М. Миллионщикова
2014.02.019. ВАЛИЦКИЙ А. РОССИЯ, КАТОЛИЧЕСТВО И ПОЛЬСКИЙ ВОПРОС / Пер., послесл. Твердисловой Е С. - М.: Изд-во Московского университета, 2012. - 624 с. - (Серия «Книга Мысли»).
Книга Анджея Валицкого (род. 1930) - польского русиста и философа, историка права, исследователя русско-польских культурных связей - занимает, как отмечает переводчица монографии кандидат филол. наук Е.С. Твердислова, центральное место в его творчестве. В ней нашли обобщение проблемы: «Россия и славянофильство, литературные и религиозные, в частности католико-православные связи, истоки экуменизма и униатство, внешняя и внутренняя история России, ее взаимоотношения с Польшей. Этим обусловлена и нетипичная структура работы, внутри которой как бы перекрещиваются два типа хронологии: реальные лица и истории идей, и они не всегда совпадают. В центре внимания автора - главные персонажи этой истории, что придает книге моногра-
фический характер: П. Чаадаев, В. Печерин, И. Гагарин, В. Соловьёв, А. Толстой, Н. Фёдоров, Ф. Тютчев, И. Аксаков, К. Леонтьев, наконец - Ф. Достоевский и А. Герцен» (с. 603).
Католические тенденции, подчеркивает Е. Твердислова, прослеживаются А. Валицким «как пространственно - от самых верхов -царей и императоров русской истории - до, можно сказать, низов, народа, -так и во времени - на протяжении всей российской судьбы» (с. 604).
Рассматривая славянофильство как национальную антикатолическую идеологию, А. Валицкий обращает внимание на то, что под термином «славянофильство» в России (в отличие от Польши и других славянских стран) подразумевалась не славянская идея, а идеология немногочисленной группы представителей зажиточного просвещенного помещичьего дворянства, противопоставившей себя всем формам западничества во имя защиты самобытных ценностей допетровской Руси.
Подобно славянофилам, поэт-романтик Ф. Тютчев радикальным образом поставил под сомнение западноцентрический универсализм, исключавший Россию из всеобщей истории; в его историософской концепции нашла развитие идея «Москва - Третий Рим». Однако, по мнению А. Валицкого, резко отличали эту концепцию от славянофильской идеологии акцентированная Тютчевым всемирная имперская проблематика и мысль о непрерывности во взаимоотношениях как положительном явлении между Россией и «двумя предыдущими державами, воплощавшими законную имперскую идею, - между Римом Цезарей и Римом Константина Великого» (с. 106-107). Цель русской политики поэт обосновал в трех главных статьях, опубликованных на Западе: «Докладная записка» («меморандум») Николаю I, поданная им в 1825 г.; «Россия и революция» и незавершенный трактат «Россия и Запад» (1848-1849).
Надежды Тютчева на исполнение Россией великой и спасительной имперской миссии не покидали его в период Крымской войны. Поражение России явилось для него страшным разочарованием, которое он выразил в пронзительном стихотворении, написанном по случаю смерти Николая I, где царь предстает в новом свете, как человек, виновный в унижении России: «Не Богу ты служил и не России...» Решительная победа Запада в «восточном вопросе» «лишала смысла работу по созданию мифа о России как
новом воплощении Империи Востока. Тютчев смирился с такой минимизацией идеалов и свел свою теократически-имперскую картину к конвенциальному панславизму, который был свойствен эпигонам славянофильства», - отмечает польский ученый (с. 123).
Чаяния русского поэта на духовное воссоединение России с Польшей выражены в стихотворениях «Как дочь родную на закла-нье», «От русского по прочтении отрывков из лекций г-на Мицкевича» и «Тогда лишь в полном торжестве / В славянской мировой громаде.». Однако мечты об объединении перечеркнуло Январское восстание в Польше, что нашло отражение в стихотворениях «Ужасный сон отяготел над нами.» и «Славянам», написанном по случаю съезда славян в Москве.
А. Валицкий подчеркивает, что роль «моста» между идеями славянофилов и русским религиозно-философским возрождением ХХ в. сыграл Достоевский, благодаря которому произошло открытие философско-религиозной значимости наследия славянофилов, в частности идеи соборности как примирения личности в «свободном единстве» с другими. Подобно славянофилам, Достоевский не принимал как «свободы без единства», так и «единства без свободы», интерпретируя то и другое как следствие отказа от Христовой истины (что и произошло с западной цивилизацией).
Как бывший петрашевец, Достоевский ясно осознавал, что индивидуальная свобода не является последним словом западной мысли; что именно ей противопоставили идеал общности и братства социалисты, отказавшись от мещанской цивилизации. Об этом он вспоминал в «Зимних заметках.», называя имена Фурье и Кабе только для того, чтобы дискредитировать социализм как стремление к созданию искусственной общности, вынужденной в конце концов прибегать к насилию. Подлинную общность, по мнению писателя, нельзя придумать или создать: она должна быть чем-то органичным и спонтанным, укорененным в инстинктивной потребности братства, она должна быть свойственна народу и вырабатываться им веками.
В целом трудно не разглядеть в этих мыслях переклички со славянофильским идеалом общинности, которая в свою очередь реализует свой идеал «соборности». А. Валицкий утверждает, что это не случайная близость: писатель разделял идеологию «почвенничества», во многом близкую к славянофильским концепциям.
Вместе с тем нельзя не обратить внимания на то, что автор «Зимних заметок.» ни разу не упомянул главную идею хомяковской теории «соборности»: зависимость судеб общины от Церкви, как на Западе, так и в России. Рассуждая о Франции, о Французской революции и французском социализме, писатель не связывал эти размышления с католическим вопросом; характеризуя идеалы русской общины, он ни словом не обмолвился о православии. Это в свете позднейших идей Достоевского, выводящего все возможные различия между Россией и Западом из разделения христианства на православное и римско-католическое, представляется польскому ученому «странным и поразительным». Так, проблематика «Зимних заметок.» легла в основу той характерной для Достоевского мыслительной конструкции, которая в последующие годы возобладала в его философско-религиозных и политических взглядах.
А. Валицкий отмечает, что первым поводом для выплеска эмоций стало закрытие журнала «Время» в связи с публикацией статьи Страхова. Достоевский пытался отстаивать свой журнал в статье, предназначенной для газеты «Московские ведомости». Он писал в ней, что европейская цивилизация развила в Польше «антинародный, антигражданский и антихристианский дух», который нашел выражение в «католицизме, иезуитизме и аристократизме», у поляков «вся цивилизация обратилась в католицизм».
Цензура не пропустила эту заметку - как сомнительную с точки зрения требований властей, однако это не охладило антикатолического пыла Достоевского. Писатель обратился к изучению славянофилов; в сентябре 1863 г. он сообщил брату Михаилу, что с прилежанием читает «славянофилов и кое-что для себя вычитал новое». В Записных книжках 1864-1865 гг. уже упоминается имя Хомякова, Достоевский полностью разделяет его мысль о папстве как корне зла всей западной цивилизации: католичество породило Реформацию, идею Просвещения и Французскую революцию. Более того, и социализм, считает Достоевский, - также продукт католического христианства, о чем свидетельствуют правовой рационализм социалистов и их готовность подчиняться цели, слушаться иезуитского принципа «цель оправдывает средства».
Эти выводы Достоевского совпадают с концепцией Хомякова, утверждающего, что вся история Запада сводится, по сути дела, к борьбе между двумя ложными принципами: «единство без свобо-
ды» с его воплощением в Римской церкви, и его симметричной антитезой в виде «свободы без единства», представляемой протестантством и мещанской цивилизацией. Социализм был в этом понимании диалектическим поворотом в сторону «единения без свободы», т.е. «обмирщенной католической формой» того, что можно назвать «насильственным единением человека».
С точки зрения А. Валицкого, в поисках истоков этой роковой диалектики идей Достоевский, в отличие от славянофила Хомякова, отодвигал на дальний план вопрос о филиокве и формальном разделении Церквей, в то же время обращаясь к концепции Киреевского, доказывающей, что у главной причины искажения на Западе христианской веры цивилизационный характер. Таким было рационалистическое наследие Древнего Рима, приведшее к тому, что Римская церковь стала понимать единение чисто внешне, а значит - начала развиваться не как свободная общность, а как своего рода централизованное государство, которое в конечном счете находит себе опору в насилии.
Весной 1867 г. Достоевский вновь отправился на Запад и задержался там, живя более четырех лет в разных городах. В Европе он чувствовал себя чужим, его антизападничество подверглось заметной радикализации, однако его антикатоличество осталось без изменений. Прекрасно подытоживает его воззрения знаменитый монолог князя Мышкина в «Идиоте», представляющий католичество как веру, по сути своей нехристианскую, даже более того -атеистическую.
В период работы над «Братьями Кармазовыми» (1878-1880), несмотря на личное и идейное сближение с реакционером К. Победоносцевым, Достоевский по-прежнему стремился найти поддержку у прогрессивно настроенной молодежи, а потому старался с максимальной объективностью оценивать волновавшие ее проявления идеологической жизни. В «Легенде о Великом инквизиторе» писатель, с одной стороны, воевал со сложившейся ситуацией, а с другой - интерпретировал ее в самом выгодном свете, не скрывая и правды. По мнению А. Валицкого, именно этим объясняется художественная сила и интеллектуальное значение этого сочинения.
«Великий инквизитор» своим появлением предваряет бунт Ивана Карамазова против веры в Бога, против теодицеи, его отказ от признания «гармонии», цена которой слишком высока. Иван от-
казывается не столько от Бога, сколько от созданного им мира, потому что в нем царит ложь. По убеждению Достоевского, считает А. Валицкий, в этих рассуждениях Ивана следует искать истоки революционного социализма. «Выбор Ивана получил свое обоснование в виде легенды о Великом инквизиторе, которая должна была проиллюстрировать мысль писателя о внутреннем родстве социализма с католичеством» (с. 182), - подчеркивает польский ученый.
Диаметрально противоположен идеологии Достоевского -представителя православного мессианства, верившего в святое, имперское призвание православной России, анархизм Л. Толстого: «Взаимосвязь между обоими профетическими писателями и католичеством высвечивает иной аспект их основного отличия. Для Достоевского отношение к католичеству было главным вопросом, определявшим всю структуру его мысли, тогда как для Толстого этот вопрос, пожалуй, вовсе не существовал. Православная церковь в его глазах была институтом, подобным католической церкви: и тут и там - иерархически организованное духовенство, использующее догматическое богословие в целях оглупления людей и оправдания несправедливой социальной системы, что не имело ничего общего с заветами Евангелия» (с. 229).
Сопоставляя воззрения на Польшу и польское повстанческое движение славянофилов и А. Герцена, А. Валицкий отмечает, что «идейно-политические разногласия не исключали обращения к одному и тому же мощно укорененному в русском сознании и поразительно живучему стереотипу» (с. 594).
«Дневники» Герцена, по мнению польского ученого, свидетельствуют о том, что с ранних лет писатель понимал важность польского вопроса. Его «разбудило» Ноябрьское восстание и отношение к России, нашедшее выражение в лозунге «За вашу и нашу свободу!», а также энтузиазм, с каким Европа оказывала честь его участникам. «Читая герценовское описание триумфального шествия по Европе отправлявшихся в эмиграцию повстанцев, отмечает А. Валицкий, трудно избавиться от ощущения, что здесь вместе с восхищением высказывалась и некая зависть» (с. 594).
Горячее желание объединить оба народа возникало у Герцена по разным причинам: это и мечта освободить русских от чувства вины, и стремление восстановить в Европе подорванную репута-
цию России и стремление мобилизовать поляков на общую борьбу за политическое освобождение славян. Широко понимаемое «славянофильство» представлялось Герцену самым простым обоснованием необходимости польско-русского единения.
Т.М. Миллионщикова
2014.02.020. БУШКАНЕЦ Л.Е. «ОН МЕЖДУ НАМИ ЖИЛ.»: А.П. ЧЕХОВ И РУССКОЕ ОБЩЕСТВО КОНЦА XIX - НАЧАЛА ХХ в. - Казань: Казан. ун-т, 2012. - 756 с.
Л.Е. Бушканец (доцент Казанского федерального университета, Института филологии и межкультурной коммуникации) анализирует восприятие биографии и творчества А.П. Чехова при жизни и в первое десятилетие после его смерти. Просмотр периодической печати за 1880-1910-е годы выявил неизвестные ранее тексты, что позволило автору детализировать различные аспекты и оттенки отношения к писателю в русском обществе названного периода.
Для характеристики этих отношений используется понятие «литературная репутация», введенное И.Н. Розановым в 1927 г.1 При этом ученый рекомендовал выяснять «социологические причины» появления новых звезд (с. 12). По убеждению Л.Е. Бушка-нец, изучение литературной репутации того или иного писателя не должно сводиться только к анализу критических суждений; важное значение имеет тщательное проникновение в «социокультурное и социопсихологическое» своеобразие эпохи, являющееся контекстом осмысления личности творца (с. 16). Автор опирается в своем исследовании на максимально широкий пласт источников - на известные факты и архивные материалы, на разножанровые тексты периодических изданий и профессиональную критику «толстых журналов», на читательские отзывы в газетах, на мемуары, дневники и письма современников, на программы литературных чтений и
1 См.: Розанов И.Н. Литературные репутации: Работы разных лет. - М., 1990. - 464 с. См. также: Богомолов Н.А. Литературная репутация и эпоха // Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. - М.: НЛО, 1995. - С. 57-66; Гитович И.Е. Литературная репутация Чехова в пространстве российского ХХ в.: Реальность и аберрация (К постановке вопроса) // БШ&а Яо881са. XVI. - Шажа^'а, 2005. - С. 15-16.
