CC BY
16
Тарпейской скалы» (Mira Nero de Tarpeya). Первая строка использована в сочинении Бартоломе де Лас Касаса «Кратчайшее сообщение о разрушении Индий», чтобы продемонстрировать жестокость Кортеса, тогда как Берналь Диас приводит ее как слова, сказанные Кортесу, чтобы утешить его после разгрома испанских войск в Мехико. Романс был чрезвычайно популярен, и это позволило сделать его инструментом полемики. Подобные примеры нередки и встречаются у многих хронистов.
Приведенные примеры доказывают, что романс может быть переосмыслен в контексте иной повествовательной модели. Г. Чикоте утверждает, что «Правдивая история завоевания Новой Испании» Бернардо Диаса дель Кастильо представляет интерес для исследования и в качестве «хранилища» различных повествовательных приемов, и как текст, ставший основой для описания новой земли и нового мира. На страницах хроники Берналя Диаса романс выступает как литературный прием в историографическом тексте, как способ утвердить правдивость изложения. И этот жанр сохраняется в латиноамериканской литературе и латиноамериканской культуре до настоящего времени.
Ю.А. Милоградова
ЛИТЕРАТУРА XVII-XVIII вв.
2014.02.014. НОВЫЕ РАБОТЫ О МАРИВО. (Сводный реферат).
1. МАРШАН С. Некоторые гипотезы об уловках у Мариво. MARCHAND S. Quelques hypotheses sur la ruse marivaudienne // Comparatismes en Sorbonne. - P.: Sorbonne, 2012. - N 3. - P. 1-12.
2. ГУДМАН А. Тревожное состояние и периодичность в «Жизни Марианны».
GOUDMAND A. Suspence et périodicité dans la Vie de Marianne // Atelier de théorie littéraire: Séminaire «Anachronies - textes anciennes et théories modernes» [Electronic resource]. - 22 mars 2013. - Mode of access: http://www.fabula.org/atelier.php7Suspense_et_periodicite
Доклад Софи Маршан на семинаре по компаративистике в Сорбонне (1) ставит проблему своеобразия комического в драматургическом наследии П.К. Мариво. По мнению исследовательницы, внешне порывая с традицией мольеровской комедии и обращаясь к опыту итальянской комедии дель арте, писатель сохраняет
своего рода амбивалентность по отношению к обоим типам комедии. Не стоит искать у Мариво последовательного воплощения того или иного типа комедийной пьесы. К тому же творчество его приходится на временное отклонение в эволюции театра XVIII в. от комедии конца XVII в. до комедии Бомарше: «комедия интриги» отступает на второй план, развивается специфическая «комедия уловки (ruse)». Но у Мариво уловка отнюдь не является главным двигателем комедии, как действие не является у него первым элементом интриги, за исключением, возможно, только «Ложных признаний».
Автор доклада предлагает следующую типологию пьес Мариво: комедии чувства, комедии сюрприза и комедии непостоянства. В них сполна проявляется «мариводаж» - слово, которое уже с XVIII в. стало привычным определением своеобразия драматургии писателя. Из «мариводажа» исключена любая интрига, построенная на уловке (политические игры, противостояние поколений, антагонизм хозяев и слуг). Отстраняясь и от мольеровской комедийной модели и от циничной комедии начала века, Мариво в некоторых случаях сближается с чувствительной или слезливой комедией, предваряющей теоретические споры о театре в 1750-х годов.
Чем же становится уловка, если ставится задача сделать комедию морализаторской и гуманизировать социальные связи? Какую роль уловка играет в комедии, стремящейся не заклеймить или высмеять, а продемонстрировать положительные модели поведения, передать добрые эмоции? Дидро, как известно, осуждал комедии интриги, повторяющие комические уловки лакеев и слуг, известные еще древнеримскому театру. Он противопоставлял таким персонажам образы слуг в серьезной комедии.
В пьесах Мариво мы также почти не находим традиционных уловок и хитростей слуг и служанок. Вместо «хитрости» на первый план выступает «маска» - понятие более амбивалентное, предполагающее осознанное притворство-игру, не противоречащее социальным нормам. Плуты, обманщики в драматическом мире Мариво всегда наказаны, а вовсе не торжествуют. Если его пьесы и можно назвать комедиями интриги, то это всегда интрига, тесно связанная с развитием чувства. Одновременно плуты, обманщики, интриганы подвергаются моральному осуждению. Примером тому могут служить пьесы «Мнимая служанка», «Второй любовный сюрприз».
Некоторые комедии вообще представляют собой отказ от уловок, в других пьесах интрига соединяется с чувством - как в «Триумфе любви», где естественный закон любви легитимирует уловку.
Уловки концентрируются в речах героев, их словах, а не в действиях, при этом действующие лица оказываются одновременно и двигателями и жертвами интриги. Персонажи Мариво большей частью хитрят вопреки себе и во вред себе. Ироническая драматургия писателя разоблачает нравственную несостоятельность традиционной уловки, демонстрируя ее неэффективность. Это далеко уводит от атмосферы мольеровских «Плутней Скапена» уже потому, что слуги у Мариво не в состоянии хранить секреты. Едва намеченная хитрость тут же рассыпается, разоблачается и высмеивается. Все интриги в пьесах Мариво отличаются тем, что Ж. Руссе назвал «двойным регистром»1: главные герои переходят от первоначального отказа (от любви, естества, общей участи) к финальному приятию; они делятся на «влюбленных», еще не осознавших свою влюбленность, и помощников, которыми часто оказываются слуги. Слуги помогают влюбленным осознать свои чувства, потому их уловки - своего рода контрхитрости, открывающие подлинное положение вещей. Очень часто эти хитрости носят альтруистический характер, они всегда доброжелательны.
Таким образом, уловки персонажей-слуг у Мариво - это хитрости без плутовства, розыгрыши, помогающие главным героям, учащие их жизни, общению, выражению собственных чувств, делает вывод автор доклада.
Автор другого доклада, сделанного на научном семинаре сайта «Фабула», посвященном проблеме анахронизмов в литературных текстах (2), Анаис Гудман исследует романное творчество Мариво. Уточняя, что концепции романа как жанра трактуют его либо как «продукт», либо как «процесс», А. Гудман обращается к идее Р. Барони, который рассматривает романное повествование как «ритмизованное развертывание интриги»2. Для современного
1 Rousset J. Marivaux ou la structure du double registre // Formes et signification. - P.: Corti, 1963. - P. 45-64.
2 Baroni R. La réticence de l'intrigue // Narratologies contemporaines: Approches pour la théorie et l'analyse du récit / Dir. de Pier J., Berthelot F. - P.: Archives contemporaines, 2010. - P. 201.
читателя такой взгляд неприменим к романистике Мариво. В самом деле, в «Жизни Марианны» как будто нет последовательного движения к развязке интриги, как нет и самой интриги, повествование бесконечно останавливается, уходит в сторону, создавая впечатление неподвижности или топтания на месте. Однако если вспомнить историю публикации этого романа, выходившего частями в течение 11 лет - с 1731 по 1742 г., так и не оконченного и продолженного мадам Риккобони (1745), то ситуация оказывается несколько иной. Исследовательница ставит задачу восстановить то впечатление, которое производил на публику текст романа Мариво при первой публикации.
Когда автор решил не давать своему роману заключения, часть критиков истолковали незаконченность таким образом: в написанном все уже сказано, даже то, что Марианна получит в конце концов титул графини, поэтому перед нами лишь парадоксальная форма законченности. Но как же тогда объяснить потребность читателей узнать конец истории героини? И каков тогда статус продолжения, которое принадлежит мадам Риккобони (тем более, что оно написано с согласия Мариво)? Исследовательница высказывает предположение, что Мариво оставляет повествование неоконченным не потому, что он все сказал, но потому, что он тем самым, подобно позднейшим авторам романов-фельетонов, получил возможность играть читательскими ожиданиями конца истории, оставить читателя «голодным», чтобы иметь возможность при случае продолжить роман.
С самого начала читатель предупрежден, что он имеет дело не с романом, а якобы с подлинной историй жизни, безыскусно рассказанной Марианной. Это легитимирует и «болтовню» о постороннем, и относительную автономию эпизодов. С одной стороны, Марианна объясняет подруге-корреспондентке ритм появления своих писем особенностями своего характера, а также скоростью чтения этих писем подругой, тем самым создавая впечатление беседы с неким конкретным читателем, с другой - Мариво таким образом интригует реальных читателей, вызывая у них иллюзию синхронности описываемых событий со временем публикации их описания. Кроме того, такой тип повествования напоминает сценарии телесериалов - их можно продолжать бесконечно.
Таким образом, история, рассказанная героиней в романе Мариво, неотделима от условий ее публикации, определяет свою
структуру в соответствии с периодичностью появления частей в печати. Незавершенность фабулы в сочетании со способом публикации частями и с перерывами в несколько лет ломает линейность чтения романа. То, что для читателя цельного, полностью опубликованного текста выглядит лишним повторением, утяжелением повествования, было необходимо читателям - современникам Мариво, которые успевали забыть детали рассказанного в предыдущем выпуске. Не случайно этот прием повторения вкратце содержания предыдущей части возьмут на вооружение авторы романов-фельетонов, в частности Э. Сю в «Парижских тайнах». Более того, завершение каждой опубликованной порции романного текста строится на тревожном ожидании продолжения (прием саспенса), а именно этот прием будет определять структуру глав в романах-фельетонах.
Поддерживать интерес читателя, продвигать повествование вперед, постоянно замедляя историю - таковы нарративные характеристики «Жизни Марианны» Мариво. Такими же они будут и в литературе XIX в., печатающейся в периодике. А. Гудман выделяет в связи с этим два типа саспенса: один требует немедленного разрешения, другой длится на протяжении всего сюжета произведения. Еще удивительнее, что подобный принцип построения нарра-ции у Мариво, как ни парадоксально, совпадает со структурой историй, рассказываемых в современных сериалах. Нам часто кажется, что новые медиа средства значительно обновили нарративную технику по сравнению с классическими романными произведениями, замечает исследовательница. Но в процессе обращения к анализу «Жизни Марианны» она убедилась в том, что повествование в произведении Мариво содержит несомненное предвосхищение приемов современной литературы «эпохи медиа».
Н.Т. Пахсарьян
2014.02.015. ВИТТЛЕР К. ОДИНОЧЕСТВО: ЛИТЕРАТУРНОЕ ЧУВСТВО В XVIII в.
WITTLER K. Einsamkeit: Ein literarisches Gefühl im 18 Jahrhundert // Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte. - Konstanz, 2013. - Jg. 87, Heft 2. - S. 186-216.
Катрин Виттлер (Берлинский университет) исследует семантику понятия «Einsamkeit» («одиночество, уединение») в немецкой культуре и литературе второй половины XVIII в. На важность это-
