CC BY
19
термин "недостоверное" по отношению к обоим вариантам» (с. 77). В киноведении существует ряд традиционных терминов, описывающих варианты недостоверности с различными семиотическими и риторическими характеристиками и складывающихся в разветвленную типологию, которая может быть лишь дополнена понятием рассогласованного повествования.
Е.В. Лозинская
2014.01.004. НЕОБХОДИМ ЛИ ПОВЕСТВОВАНИЮ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ? (Сводный реферат).
Journal of literary semantics. - Berlin [etc.]: Walter de Gruyter, 2011. -Vol. 40, N 1.
From the content:
1. МАРГОЛИН Ю. Необходимый нарратор или нарратор, когда необходимо: Короткая заметка по поводу пространного предмета. MARGOLIN U. Necessarily a narrator or narrator if necessary: A short note on a long subject words. - P. 43-57.
2. КЁППЕ Т., СТЮРИНГ Я. Против теорий тотального нарратора. KOPPE T., STUHRING J. Against pan-narrator theories. - P. 59-80.
«Нарратор - это внутритекстовая речевая позиция, являющаяся источником данного нарративного дискурса, из которой происходит референция к элементам, действиям и событиям, представляющим собой предмет этого дискурса» (1, с. 44) - так определяет этот термин канадский литературовед Ю. Марголин (Университет пров. Альберта). В результате метонимического переноса и антропоморфизации этого понятия нарратор часто воспринимается как человекоподобный субъект, занимающий эту позицию, гипотетический «производитель» дискурса, отличный от существующего в реальном мире, «живого» автора текста.
В современной нарратологии существует два взгляда на универсальность этого понятия. Часть исследователей настаивает на существовании нарратора в любом повествовательном тексте независимо от наличия в нем соответствующих лингвистических и иных маркеров данного элемента нарративной структуры. Другие авторы, напротив, считают, что говорить о нарраторе имеет смысл лишь тогда, когда в тексте имеются отчетливые свидетельства его присутствия или когда интерпретация выигрывает от использования этой категории. Аргументы обеих сторон довольно убедитель-
ны1, и нельзя говорить о том, что дискуссия получила завершение. Дальнейшее прояснение этого вопроса Ю. Марголин связывает с выявлением исходных лингвистических, эстетических, философских и теоретико-литературных предпосылок для выбора того или иного решения.
Поскольку литературное повествование - это в первую очередь языковое явление, существенную роль в его осмыслении играет угол рассмотрения языка с точки зрения его функции. Первостепенной целью высказывания можно считать либо социальную коммуникацию, либо репрезентацию определенных мыслей и идей. В первом случае повествование можно представить как речевой акт определенного типа (констатив2), и поскольку речевые акты предполагают наличие производящего их субъекта и адресата, на которого оказывается определенное воздействие, модель «нарратор-наррататор» необходима для анализа подобных текстов. Если же, как во втором случае, язык описывается как формальная система, комплекс выражений, служащих для обозначения определенного содержания, то и в анализе повествования основное внимание уделяется репрезентации последовательности ситуаций (положения вещей), а весь понятийный аппарат, связанный с коммуникацией, медиацией и т. п., оказывается необязательным (хотя и не отрицается полностью). Иначе говоря, речь идет о прагматическом или о семантическом понимании нарратива: либо процесс референции осуществляется некоторым агентом, использующим для этого языковые выражения, либо высказывания сами по себе отсылают к своему референту.
Аналогичную роль выполняет противопоставление истории и дискурса. Если устное сообщение о действиях и событиях всегда содержит некоторые характеристики ситуации высказывания, выраженные средствами дейксиса, которые фиксируют позицию Я-здесь-сейчас, то в отношении письменного сообщения это не всегда так. Выдающийся французский лингвист Э. Бенвенист выделил особый тип текста - история (l'histoire), переданная в третьем лице
1 Обзор различных позиций по этому вопросу дан в книге: Patron S. Le narrateur. - Paris: Armand Colin, 2009.
2 Констативы описывают мир и оцениваются по шкале истинности.
и аористе, в которой отсутствуют любые указания на ситуацию рассказа и на рассказчика. В этом случае прошедшее время не отсылает к прошлому по отношению к моменту рассказывания, а функционирует в качестве своего рода залога, означающего, что события определенно имели место и завершились. Такой тип рассказа, несомненно, имеется и среди литературных нарративов (например, ег-форма, выделенная Л. Долежелом), и это представляет собой весомый аргумент за то, что позиция нарратора является опциональным, а не конститутивным элементом повествования.
Если рассматривать литературный нарратив как один из подклассов нарративов вообще, обладающий общими сущностными чертами с нарративом документальным и бытовым, то наличие нарратора можно считать обязательным. Однако еще со времен русских формалистов литературный дискурс принято отделять от обыденного использования речи. В художественном повествовании могут присутствовать такие немыслимые для бытового рассказа приемы, как внутренний монолог, несобственно-прямая речь, аналогичным образом мы можем предположить, что различия между литературным и нелитературным нарративом включают и параметр опциональности / обязательности нарратора.
Традиционным в литературоведении стал тезис о повествовании как подражании (мимесисе). Вопрос, однако, заключается в том, что именно является объектом подражания - мир, о котором рассказывается, или речевой акт, рассказ о мире. Если использовать концепцию «отказа от недоверия», «решения поверить», то можно спросить, верим ли мы в существование нарративного мира, который постепенно развертывается у нас перед глазами, или же мы верим, что достоверным является рассказ о людях и событиях. В зависимости от того, какую из трактовок подражания мы выбираем, нарратор будет обязательным или опциональным компонентом нарратива.
Лингвистическим ядром любого нарратива являются повествовательные предложения, описывающие ситуации и последовательности событий. Их пропозициональное содержимое можно рассматривать как простое содержание, которое нужно представить в воображении, или же как утверждение, которое обладает атрибутом истинности. В последнем случае возникает необходимость в утверждающем субъекте, который при этом не может быть
идентифицирован с реальным автором, поскольку тот очевидным образом выдумал все содержимое нарратива. Наличие модализиро-ванных высказываний («казалось, что...», «возможно...») ставит вопрос о том, кому принадлежит конкретная модальная перспектива. Однако при отсутствии модализаций и отказе от представления нарративных пропозиций как утверждений, нужда в нарраторе отпадает.
В грамматике часто используется представление о нулевом элементе парадигмы, не имеющем конкретного материального воплощения (например, нулевое окончание единственного числа у существительных в английском языке). Возможно перенести этот подход в нарратологию и ввести понятие «нулевой нарратор» в случаях, когда лингвистические маркеры повествовательной инстанции (дейктические элементы, модализаторы и т.п.) полностью отсутствуют. С одной стороны, это обеспечивает единую теоретическую основу при анализе всех повествований, но с другой - идея «нулевого нарратора» противоречит интуитивным представлениям о тексте и вызывает обвинения в искусственности. Если же исходить из идеи, что нарратор должен иметь отчетливые проявления в тексте, то литературное повествование распадается на два непересекающихся подкласса. При этом, в отличие от грамматики, где наличие или отсутствие признака является однозначным, граница между двумя нарративными подклассами будет весьма расплывчатой, поскольку довольно сложно договориться о том, какие именно маркеры нарратора имеют принципиальное значение.
Категория нарратора особо важна для традиционной поэтики жанра. Классическая триада лирика-эпика-драма основана на моделировании трех видов дискурсивной ситуации (речь от себя, речь за персонажей или их сочетание). Бахтинская теория романа основана на идее многоголосия - взаимодействующих стилистических и идеологических позиций, на концепции романа как макродискурса, состоящего из взаимосвязанных дискурсов. Отказ от категории нарратора полностью подорвет фундамент теоретического осмысления эпики в том виде, в каком оно существует на настоящий момент. Вместе с тем существующие теории жанра можно рассматривать не как универсальные, а исторически обусловленные концепции, ценность которых значительно уменьшилась с воз-
никновением новых форм литературного творчества - таких, как эпическая драма, диалогические нарративы и т.п.
Исследования в области экспериментальной психологии чтения показали, что обычный читатель склонен конструировать образ рассказчика даже при восприятии безличного и стилистически нейтрального повествования от третьего лица. Следует ли нарратологу идти против этой общечеловеческой когнитивной практики, отказываясь от использования соответствующей теоретической концепции? Ю. Марголин указывает, что решение зависит от того, какое общее представление об этой дисциплине сложилось у исследователя. Если он видит своей целью объяснение интуитивных практик восприятия отдельных читателей или их групп, то нарратология приобретает эмпирическое направление и входит в круг социальных наук. Если, напротив, считать ее текстуально ориентированной дисциплиной, то ее задачей становится выработка теоретического аппарата, следующего единым правилам обоснования гипотез и коррелирующего с объективно идентифицируемыми текстовыми признаками безотносительно к тому, как именно протекает реальный процесс восприятия текста.
Таким образом, само существование категории нарратора зависит от эпистемологических предпосылок, на которые опирается исследователь. Но действительно ли примирение между двумя нарратологическими фракциями невозможно? Ю. Марголин считает, что в последние годы наметились два пути развития дисциплины, которые могут привести к решению этого вопроса.
Научная теория предполагает работу с гомогенными и четко определенными классами объектов исследования. В то же время естественная классификация как дотеоретическая культурная практика редко приводит к созданию подобных категорий. Обычно «естественные» классы, например «литература» или любой из исторических жанров, обладают расплывчатыми границами и не имеют исчерпывающего однозначного определения. Повествование, по мнению Ю. Марголина, также является подобным естественным классом. Конкретный текст включается в него, потому что содержит маркеры ситуации рассказа или маркеры рассказанного; либо он включается в этот класс «по умолчанию» (поскольку к лирике или драме его отнести сложнее). Попытки описать единообразным образом все элементы естественно возникшей категории всегда
будут безуспешными. Если мы хотим создать единую теорию повествования, то нам надо пересмотреть границы класса, по отношению к членам которого она будет применяться, и отказаться от традиционного тройного деления литературного поля. Подобный пересмотр идет уже на протяжении многих лет, поскольку элементы повествовательной структуры в лирике и драме привлекают все большее и большее внимание исследователей.
Другой, не менее радикальный, путь заключается в переосмыслении инструментов нарратологического анализа в духе когнитивного инструментализма. Целью теоретической деятельности становится разработка концептуальных инструментов для наилучшего понимания отдельных нарративов или их групп - их внутреннего устройства и функционирования. «"Нарратор" таким образом из самостоятельного элемента текстовой структуры превращается в инструмент интерпретации, чья ценность, актуальность и даже уместность определяются спецификой конкретного случая, т.е. результатами его применения к отдельным текстам, его практическим значением» (1, с. 55). Эти изменения находятся в русле «более глобального движения в сторону трансжанровой и трансмедиальной нарратологии, представляющего собой следующее важнейшее преобразование нашей восхитительной, динамичной и постоянно развивающейся дисциплины» (1, с. 56), - утверждает Ю. Марголин.
Нарратологи из Гёттингенского университета Т. Кёппе и Я. Стюринг рассматривают теорию обязательного присутствия нарратора в повествовательных текстах (pan-narrator theory - далее PN) с точки зрения ее логической состоятельности. Их основная цель - не вдаваясь в обсуждение содержательных вопросов, показать, что аргументы в защиту PN-теории основаны на логических ошибках (подмене понятий, рекурсии и т.п.).
PN-теория во всех своих разновидностях предполагает, что «все вымышленные повествования имеют вымышленного наррато-ра, отличного от автора. Кроме того, защитники этой концепции обычно придерживаются мнения, что вымышленные нарраторы могут быть "имплицитными", "стертыми", "скрытыми" и т.п.» (2, с. 59). Напротив, теория опционального нарратора (далее - ON) говорит, что возможно вымышленное повествование без вымышленного нарратора и не существует теоретической необходимости постулировать его присутствие в любом художественном нарративе.
Т. Кёппе и Я. Стюринг придерживаются так называемой институциональной теории художественного повествования (1ТБ), сущность которого заключается в институализированных конвенциях или правилах, по которым происходит взаимодействие читателя с произведением. Предложения, составляющие художественное повествование, побуждают читателя к использованию воображения, к тому, чтобы вообразить описанное. Художественный нарратив сам по себе не дает читателям достаточных оснований ни для того, чтобы считать истинным то, что он побуждает их вообразить, ни для того, чтобы приписать подобное убеждение автору произведения. Такая теория позволяет отказаться от рассмотрения запутанных вопросов об онтологии вымышленных объектов или прагматики и семантики вымышленных высказываний, выходящих на первый план при обсуждении вопроса о нарраторе.
Авторы статьи последовательно опровергают несколько наиболее популярных аргументов в защиту РН-теорий. Первый из них -так называемый «аналитический аргумент» - сводится к тому, что не бывает наррации без нарратора. Исследователи предлагают выразить его в строгой аналитической форме:
1. Нарративы - это речевые акты.
2. Речевые акты предполагают, что их кто-то произносит.
3. Тот, кто произносит нарратив, называется нарратором.
4. У каждого нарратива существует нарратор.
Очевидно, что вывод из этого рассуждения не совпадает с формулировкой РН-теории, поскольку в ней речь идет о вымышленном нарраторе. Нарратор как таковой и вымышленный нарратор -это не одно и то же, поскольку существуют реальные нарраторы у документальных повествований разного рода, и в принципе ничто не препятствует наличию реального нарратора у вымышленного произведения. Таким образом, аналитический аргумент основан на подмене терминов силлогизма.
Следующий известный довод в пользу РН основан на концепции «онтологического разрыва», согласно которой невозможен непосредственный доступ читателя к вымышленному миру и требуется медиирующая фигура для того, чтобы сообщить ему о событиях, имевших там место. Но и здесь мы сталкиваемся с внутренним противоречием. В рамках данной теории к вымышленным объектам имеют доступ только вымышленные субъекты. Но любые
действия вымышленных субъектов, по определению, могут быть только вымышленными. Следовательно, высказывания вымышленных субъектов являются вымышленными, и при наличии онтологического разрыва реальный читатель не может иметь доступа к высказываниям вымышленного нарратора.
Еще один аргумент говорит о том, что у всех высказываний есть какой-либо субъект-источник, а вымышленные высказывания не могут быть приписаны реальному автору. На самом деле, как указывают исследователи, здесь мы имеем дело с логической ошибкой, связанной с двойным смыслом выражения «вымышленное высказывание». Оно может обозначать два типа утверждений:
1. Является вымышленным, что некто S говорит p (Fictionally, S utters p).
2. S говорит, что вымышленным является p (S utters that, fictionally p).
Первое относится к высказываниям, у которых, действительно, источником может быть только вымышленный субъект, но второе, как легко увидеть, весьма точно описывает то, что всегда делали и делают любые авторы художественной литературы.
Иногда тотальное присутствие нарратора обосновывается тем, что именно его «голос» (дискурс) и создает вымышленный мир. Однако этот мир существует в виде текста, и любое изменение в вымышленном мире с необходимостью влечет соответствующее изменение в тексте, который в свою очередь является элементом реальной действительности. Если вымышленный нарратор отвечает за характеристики вымышленного мира, имеющего материальное воплощение в реальном тексте, получается, что такой вымышленный субъект способен воздействовать на реально существующие объекты. Кроме того, между автором, нарратором и вымышленным миром нет непосредственной причинно-следственной связи. «На самом деле автор создает художественный текст, тем самым побуждая нас вообразить некоторое вымышленное положение вещей (включая, например, присутствие или отсутствие нарратора). Вымышленный нарратор, напротив, не создает ничего (поскольку сам не существует)» (2, с. 68).
Вымышленный мир действительно показывается нам через некоторую «медиирующую» перспективу, и это служит одним из наиболее распространенных аргументов за PN-теорию. Эта пер-
спектива может выражаться в отборе и организации деталей повествования, в эксплицитном комментарии, более или менее явных оценках, в модализации высказываний. Первый тип медиации сводится к вопросу о «создании мира», но и остальные, по мнению авторов, вполне совместимы с теорией опционального нарратора. Повествовательный текст предписывает нам вообразить некоторое событие и является описанием события. Но подобное предписание вообразить событие может быть предписанием вообразить событие как имеющее место у нас перед глазами, как увиденное с определенной точки зрения, случившееся в далеком прошлом, вероятно случившееся и т.п. Аналогичным образом эксплицитный комментарий может трактоваться как исходящее от автора предписание вообразить некоторые общие положения относительно изображаемого мира.
Оценочные суждения также не являются очевидным маркером присутствия нарратора, их наличие необходимым образом предполагает наличие оценивающего субъекта, но не идентификацию этого субъекта с вымышленным нарратором. Существует множество ярких примеров того, что нарратор не несет ответственности за какие-либо оценки, выраженные косвенной речью. В первую очередь это free indirect discourse (свободная непрямая речь), когда источником оценки является персонаж. Среди других очевидных вариантов может быть не только нарратор, но и автор, социальная среда в целом, небольшая группа персонажей. В любом случае выявление субъекта оценки является вопросом интерпретации текста.
Иногда в защиту теории PN выдвигаются так называемые прагматические аргументы. В некоторых случаях утверждается, что теория PN верна, поскольку любое художественное повествование невозможно адекватно интерпретировать без обращения к категории нарратора. Но, как обращают внимание авторы статьи, здесь в качестве доказательства истинности теории выдвигается иная формулировка той же самой теории. Другие исследователи говорят о том, что для практических целей интерпретации не имеет значения, какая из двух теорий верна. Однако любое произведение можно адекватно интерпретировать, придерживаясь концепции PN, которая обеспечивает единый подход ко всем повествовательным текстам и тем самым является более экономной, чем теория ON. Авторы статьи возражают, что само по себе это рассуждение не
свидетельствует о ложности ON, если же ON верна, то многие традиционные модели нарративной коммуникации оказываются неверными. Это имеет значение для теории литературы и не может не оказывать влияния на интерпретацию текстов. Более того, значение этой дискуссии для практической интерпретации достаточно очевидно. Так, придерживающийся теории PN исследователь может не уделить должного внимания выявлению субъекта оценки в текстах, насыщенных свободным непрямым дискурсом, и приписать оценочные суждения нарратору, а не персонажу или тем более такой сложно выявляемой вымышленной сущности, как социальная среда, описанная в произведении.
Таким образом, заключают авторы статьи, не существует логически валидных доказательств истинности теории PN. В общем виде вопрос о наличии нарратора в конкретном тексте решается с точки зрения институциональной теории довольно просто. «Существование любой вымышленной сущности определяется тем, что конкретный текст позволяет нам представить как существующее» (2, с. 74). Если он обеспечивает основу для того, чтобы вообразить нарратора как источник дискурса, использование этой категории будет оправданным. Вместе с тем бывает весьма непросто охарактеризовать вымышленные высказывания в плане истинности, т.е. определить, какие именно факты данный текст побуждает нас вообразить. Вместе с тем это относится не только к наличию вымышленного нарратора, но и к любым разновидностям художественных фактов, и это не должно влиять на теоретическое осмысление нар-ратологических категорий.
Е.В. Лозинская
2014.01.005. ОЛТЬЕРИ Ч. ЧЕМУ УЧАТ ТЕОРИЮ НОВЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ АМЕРИКАНСКОЙ ПОЭЗИИ. ALTIERI Ch. What theory can learn from new directions in contemporary American poetry // New literary history. - Charlottesville: Univ. of Virginia, 2012. - Vol. 43, N 1. - P. 65-88.
Исследователь из университета Беркли (Калифорния) Ч. Ол-тьери полагает, что назрела необходимость пересмотреть основы научных подходов к поэзии с учетом опыта современных американских поэтов, связанных с экспериментальными или «инновационными» направлениями.
