CC BY
39
держке парламентского республиканизма. Драматическая скульптура, помещенная на внешней стене кладбища Пер Лашез в 1909 г., посвящена без различия всем «Жертвам революции».
Миф «кровавой недели» был использован в новых политических обстоятельствах начала ХХ в. Это стало делом рук коммунистов - русских, немецких, французских, которые одно время широко эксплуатировали саму историю и увековечивание памяти Коммуны. С середины 1930-х годов и особенно после 1941 г. они сочетали идеологию классовой борьбы и патриотическую мартирологию, причем во французском случае коммунистическая партия была одновременно «партией 75 тыс. расстрелянных» (число предположительно убитых во Второй мировой войне) и преемницей 20 тыс. расстрелянных коммунаров. Это служило «недоказанным свидетельством» того, что революционный пролетариат, коммунары и коммунисты были истинными патриотами, а правая буржуазия, версальцы и вишисты - предателями. Так «кровавая неделя» стала частью эпической истории - отличной от нарратива буржуазных историков о становлении парламентского республиканизма, когда коммунары положили начало интернациональной саге героической и кровавой борьбы, вехами которой стали 1871, 1917, 1936 и 1941-1944 гг. Коммунары оказались в начале этого списка не столько благодаря их политическим или идеологическим достижениям, но, используя выражение Маркса, «благодаря предполагаемому масштабу их мученичества» (цит. по: с. 704).
Т.М. Фадеева
2013.03.024. РОССИЯ И ГЕРМАНИЯ. ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО: ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ: СБОРНИК СТАТЕЙ / Под общ. ред. Катцера Н., Крумма Р., Урнова М.; Пер. с нем. - М.: РОССПЭН, 2012. - 334 с.
Ключевые слова: Россия и Германия; становление государственных институтов; общество и государство.
В сборнике представлены материалы междисциплинарной российско-германской конференции, посвященной роли общества в становлении государственных институтов обеих стран. Конференция прошла в Москве в Национальном исследовательском университете «Высшая школа экономики» в начале октября 2011 г.
Сравнительное исследование проблем истории Германии и России позволяет поставить чрезвычайно важные вопросы. Какой путь прошли общества обеих стран со времен Великой французской революции, Наполеоновских войн и индустриализации? По каким причинам траектории развития резко разошлись или же развитие пошло с разной скоростью? В какой мере процессы прошлого могут послужить основой для долгосрочного прогнозирования?
Состоявшаяся дискуссия представляется авторам весьма конструктивной. Еще четверть века назад подобный диалог был едва ли возможен. В Германии на развитие наук об обществе оказал отрицательное, хотя и относительно короткое по времени, влияние нацистский режим. В России после революции октября 1917 г. общественные науки на семь десятилетий оказались в тяжелом положении. Только после 1991 г. начался новый этап поисков исторических истоков и механизмов понимания функционирования современного общества.
В реферате основное внимание уделено материалам немецких исследователей, статьи которых сгруппированы в четыре раздела. Первый раздел «Основные данные по истории общества» открывается статьей немецкого историка, проф. ун-та им. Гумбольдта Юргена Кока «Социальная история в Германии после 1945 г.». Автор прослеживает этапы становления социальной истории и ее особенности, связанные с существованием двух Германий. Сегодня, считает он, социальная история завоевала прочные позиции, однако и эту область ждут перемены. Один из серьезных вызовов -транснационализация.
Б. Миронов, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, в статье «Имущественное неравенство в России в ХХ в.» отмечает, что проблема неравенства является «болевой точкой» самосознания российских граждан: в той или иной мере существование сильного неравенства ощущают и болезненно воспринимают до 90% населения. В течение нескольких веков вплоть до ХХ в. Россия была преимущественно крестьянской страной, где большая часть населения жила и работала в условиях «моральной экономики». Автор выделяет следующие принципы, лежавшие в основе крестьянской трудовой этики: цель производства - удовлетворение скромных потребностей; получение прибыли - грех; бедность - не порок; время - не деньги; как успех, так и неудача в ра-
боте являются знаком Божьей милости; имущественная дифференциация должна быть минимальна. На основе проведенного в статье анализа делается вывод, что имущественное неравенство в начале ХХ в. в России в целом находилось на более низком сравнительно с западными странами уровне. Оно имело важную особенность: незначительное по западным стандартам богатство сосредоточивалось в руках лишь 1% жителей, а среди остальных 99% оно распределялось без кричащих контрастов.
В СССР имущественное расслоение в обществе уменьшилось. В постсоветский период развитие рыночной экономики привело к росту имущественной дифференциации, и ее уровень во второй половине 2010-х годов вырос в 4 раза сравнительно с 1985 г.
Считается, что чрезмерный разрыв в уровне обеспеченности крайних имущественных групп приводит к возникновению кризисной и даже революционной ситуации в обществе. Согласно структурной концепции революции, поляризация общества, разделенного на привилегированные и угнетенные социальные группы, в нарастающем конфликте групповых интересов является главной предпосылкой революции. В качестве примера обычно указывают на русские революции 1905 и 1917 гг., причиной которых якобы была чрезмерная экономическая дифференциация населения. Однако в Великобритании и США уровень материального неравенства был намного выше, чем в России, но даже признаков революционной ситуации не наблюдалось. «Истинная причина русских революций начала ХХ в. лежала в сфере политики, в борьбе за власть между либеральной и революционной оппозицией и монархией. В протестных движениях современной России, имевших место в конце 2011 - начале 2012 г., когда, по мнению социологов, уровень расслоения населения по доходам является чрезвычайно высоким и социально опасным, проблема имущественного неравенства даже не артикулировалась участниками демонстраций. Главные требования носили исключительно политический характер. Отсюда можно предположить, что степень материального неравенства, несмотря на всю свою важность, не может служить достаточной причиной для возникновения революционной ситуации и ее превращения в революцию. Нужны дополнительные, как правило, политические факторы» (с. 55).
Вторая часть сборника озаглавлена «Становление общественных и государственных институтов в России и Германии». Манфред Гертемакер, проф. Потсдамского ун-та, в статье «Развитие государства и общества в Германии в XIX и XX вв.» подчеркивает, что самостоятельной научной дисциплиной история считается в Германии лишь с начала XIX в. Ранее она была разделом других наук, прежде всего правоведения. В истории Германии XIX в. отмечен прежде всего промышленной революцией и глубокой трансформацией общества, которые Р. Козеллек назвал «процессом преобразования в модерн». Что же касается ХХ в., то он, как выразился П. Нольте, скорее «принадлежал политической истории», потому что «мощь политических событий и переломов (между 1914 и 1945 гг.) затмила общественные основы». Обзор истории Германии за последние два века должен подробнее проиллюстрировать эти выводы (с. 61).
Рассматривая XIX в., историки предпочитают говорить о «длинном веке», размещая его в хронологических рамках между Французской революцией 1789 г. и началом Первой мировой войны в 1914 г. ХХ век описывают как «короткий век», считая его вре-менньши границами Октябрьскую революцию 1917 г. в России и «поворот» 1989-1990 гг., сопровождавшийся распадом Советского Союза в 1991 г. В XIX в. под знаком промышленной революции произошла глубокая трансформация общества. Благодаря индустриализации в большей части Европы и Северной Америки утвердился капиталистический способ производства. В Германии, правда, индустриализация началась сравнительно поздно, поскольку здесь, в отличие от Великобритании, Франции или Бельгии, сначала не было необходимых для этого политических рамок.
После того как немецкие государства капитулировали в войне с наполеоновской Францией, «Священная Римская империя германской нации», насчитывавшая 842 года, прекратила свое существование в результате отречения в 1806 г. кайзера Франца II Габсбурга от императорской короны. По условиям заключенного в 1807 г. Тильзитского мира Пруссия сохранилась в виде «буферного государства», но потеряла половину своей территории. Однако благодаря осуществлению с 1807 по 1813 г. модернизации на основе широких реформ под руководством барона Карла фон Штайна и Карла фон Харденберга, а затем принятия на себя ведущей роли в
Германском таможенном союзе 1834 г., Пруссия стала самым сильным немецким государством, создав необходимые политические предпосылки для индустриализации. Изменения социальных отношений сопровождались сокращением власти государства. Промышленные круги, а также общественные организации и группы обрели значимость, которой в доиндустриальную эпоху не обладали. Государство, утратив самодостаточность, стало в большей степени зависеть от общества. Важным аспектом модернизации в XIX в. стала транспортная революция: благодаря развитию сети железных дорог и пароходства стало возможным сплошное освоение больших пространств и включение их в экономику. Формирование буржуазного общества, которое положило конец сословным привилегиям, гражданская инициатива и частное предпринимательство получили небывалый простор для развития, в результате бюргерство превратилось в движущую силу общества. Важной предпосылкой социальных изменений была образовательная система, призванная гарантировать гражданам равные возможности для профессиональной карьеры.
После освободительных войн с Наполеоном и Венского конгресса 1815 г. новое национальное самосознание сочеталось в Германии с новой политической культурой либерализма, которая, с одной стороны, была направлена на освобождение экономики от опеки государства, а с другой - на установление конституционного порядка, где каждому гражданину были бы гарантированы права в рамках конституционного государства. После распада Священной Римской империи германской нации и исчезновения наполеоновской угрозы многие граждане, и прежде всего - писатели, издатели, профессора и студенты - стали требовать создания национального государства, опирающегося на новое гражданское самосознание. Однако широкого национального движения в поддержку требования преодоления национальной раздробленности не сложилось. «Лишь после Крымской войны 1853-1856 гг., когда стало очевидно, что великие немецкие державы - Пруссия и Австрия, не обладавшие ни мощью, ни ясными ориентирами, серьезно не воспринимаются другими европейскими державами, началась идейная перестройка, приведшая в конечном счете к "революции сверху"» (с. 66). Ее осуществил новый премьер-министр Пруссии Отто фон Бисмарк, преодолевая при этом сопротивление парламента. Он ви-
дел свою миссию в создании единой Германской империи на основе Пруссии, исходя из убеждения, что равноправно участвовать в концерне европейских держав может лишь укрупненный Германский рейх, в то время как «продолжение партикуляризма продлило бы на неопределенный срок политическое бессилие германских государств» (с. 67).
Возникновение новой империи в самом сердце Европы вызвало тревогу у ее соседей, опасавшихся нарушения европейского равновесия. Бисмарк после учреждения рейха стремился разрядить напряженность решительным поворотом в своей политике: если до 1871 г. он не чурался применения силы ради достижения внешнеполитических целей, то после 1871 г. старался проводить сдержанный курс, гарантируя статус-кво, а не ставя его под вопрос. Но после отставки Бисмарка в 1890 г. по указу кайзера Вильгельма II к власти устремились другие силы, целью которых стало участие в мировой политике. «То, что другие государства Европы - Англия, Франция, Испания и другие - выстраивали в течение многих десятилетий, Германия как "запоздалая нация" теперь хотела, наконец, срочно наверстать» (с. 68).
Результат был предсказуем. «Хотя германский империализм конца XIX - начала ХХ в. никак не был порождением аномальной политической культуры или следствием специфичной немецкой ментальности, включающей в себя элементы милитаризма и агрессии, его влияние все-таки способствовало изоляции Германии, дав повод другим европейским державам к созданию коалиции, направленной против рейха. Попытка Германии обходным путем, через мировую политику, в одиночку добиться доминирующего положения в Европе потерпела фиаско в ходе Первой мировой войны, потому что ей противостояли объединенные силы других европейских держав. Они вели эту войну, чтобы затормозить подъем Германии, восстановить баланс сил в Европе» (с. 69).
Война привела к революции 1918-1919 гг. и устранению монархии в Германии и завершилась подписанием Версальского мирного договора, согласованного без участия Германии, которую объявили единственной виновницей войны. Большинство немцев восприняли Версальский договор как «навязанный мир» и «национальный позор». Поэтому врагам Веймарской республики, учрежденной после свержения кайзера, было совсем не трудно мобили-
зовать своих сторонников на борьбу с новым республиканским порядком. Судьба Веймарской республики показала, что население не испытывало настоящего доверия к новой демократии. Неудивительно, что «Гитлер являлся признанной большинством населения альтернативой по отношению к нелюбимой Веймарской республике и ее неудачной демократии. Лишь война и катастрофа 1945 г. заставили многих прозреть» (с. 74).
Военное поражение и безоговорочная капитуляция, а также оккупация страны державами-победительницами во Второй мировой войне привели к дискредитации националистических ценностей, которой в такой форме после Первой мировой войны не произошло. После 1918-1919 гг. в дискуссиях господствовала легенда об «ударе в спину», следствием чего были требования о «пересмотре» положений Версальского договора. Теперь же ни страшные разрушения, ни присутствие чужестранных солдат, ни тем более моральный масштаб преступлений, совершенных от имени немецкого народа, не оставляли пространства для мыслей о реванше.
В результате Второй мировой войны Германия подверглась не только военной оккупации, но и политическому разделению. Кроме того, бывшие немецкие «восточные территории» по ту сторону Одера и Нейсе до окончательного урегулирования в будущем мирном договоре были подчинены польской или, соответственно, советской администрации; жившие там, а также в Венгрии немцы подлежали «упорядоченному и гуманному переселению», что было закреплено в итоговом документе Потсдамской конференции от 2 августа 1945 г. Де-факто следствием этих решений было бегство и изгнание более чем 12 млн. человек из бывших немецких восточных областей на Запад.
После 1990 г. эта тенденция продолжилась: только с территории бывшей ГДР, на которой в 1989 г. проживало 17 млн. человек, на настоящий момент выехало 3,5 млн. жителей, преимущественно в поисках работы (с. 79).
Оккупация Германии вплоть до завершения в начале 1990-х годов «холодной войны» привела к высокой степени несамостоятельности Германии. Далеко не всегда ее влияние было негативным. Так, без особых проблем при участии американских, британских и французских оккупационных властей в Западной Германии удалось укоренить демократию, потерпевшую неудачу во время
Веймарской республики. Сохранившиеся после войны нацистские структуры были более или менее радикально устранены во всех четырех зонах оккупации, так что правые радикалы, которые в свое время внесли наибольший вклад в разрушение Веймарской республики, не имели шансов на успех ни в ФРГ, ни в ГДР. В стране возникли новые ценностные ориентиры, сложилась практика интеграции, которая сменила старое национально-государственное мышление. К этому добавилась система принципов социальной рыночной экономики, связанная с идеей справедливого, сбалансированного общества, приведшая ФРГ к «экономическому чуду» 19501960-х годов.
Андреас Антер, профессор Франкфуртского ун-та, в статье «Развитие немецкой теории государства с начала XIX в. до наших дней» показывает разнообразие теорий государства, существующих в Германии последние два века. Сегодня мы обнаруживаем столь же интересную, сколь и противоречивую картину. По мнению некоторых авторов, государство исчезает и, во всяком случае, «более тесно связано с прошлым, чем с будущим». Однако тезис об исчезновении государства не соответствует фактам: напротив, оно без устали работает, особенно в период финансовых и политических кризисов, национализирует банки, спасает концерны, регулирует рынки, вводит образовательные стандарты, борется с терроризмом и т.д. Многие видят в государстве врага и тезис о его исчезновении выполняет, по мнению автора, «некую психогигиеническую функцию, позволяя выпустить пар... Даже демократическое конституционное государство многие представляют себе как машину подавления, которая только тем и занята, чтобы следить и наказывать, контролировать и регламентировать. Это навязчивая идея о том, что с ним надо по-прежнему бороться как с авторитарной системой» (с. 119).
Однако противоположное мнение, согласно которому государство скоро исчезнет, также имеет свое основание. Суждение о каком-либо предмете зависит от того, что именно под ним подразумевают. «Если представлять себе государство как прусскую государственную систему, то можно было с легкостью утверждать, что государства больше не существует. Если же задаться вопросом о том, чем оно, собственно говоря, отличается от других исторических форм господства, то напрашивается вывод: государство - это
институт, который претендует на монополию на насилие, привязан к праву и ориентирован на гарантии предсказуемости, постоянства и безопасности. Таким образом, современная литература выделяет те аспекты, которые постоянно, хотя и пунктирно, присутствовали в теории государства на протяжении всех последних двухсот лет» (с. 120).
Во втором разделе проблемам становления государственных и общественных институтов в России посвящены статьи российских исследователей: И.Б. Орлова «XIX в. в истории России: абсолютная власть и зарождающееся гражданское общество»; Ю.С. Пи-воварова «Об исторической специфике русской власти»; А.Ю. Дворниченко «Российское государство в Х1Х-ХХ вв.».
В третьем разделе, озаглавленном «Запад: ориентир или ограничитель?», помещены две статьи. В статье историка, профессора ун-та им. Гумбольдта Х. Винклера «Расставание с особыми путями: итоги и перспективы» ставится вопрос: существовал ли «особый путь» Германии, о котором спорят историки? По сравнению с Западной Европой бросается в глаза двойное опоздание: Германия гораздо позже Англии и Франции стала национальным государством и с еще большей задержкой пришла к демократии. Бисмарк решил вопрос единства по-своему: под началом Пруссии и против Австрии, хотя для Европы «малогерманский путь» был предпочтительнее любого «великогерманского», который сильнее сместил баланс сил в пользу Германии. Однако германская империя была конституционной, но не парламентской монархией, причем с пережитками абсолютизма: король Пруссии, ставший императором Германии, оставался также верховным главнокомандующим. Впрочем, введение общего и равного избирательного права для мужчин, законы о социальном страховании 1880-х годов - все это придавало ей прогрессивные черты. Тем не менее вплоть до 1914 г. идея перехода к правительству, подотчетному парламенту, не поддерживалась большинством депутатов парламента. Переход к парламенту был осуществлен лишь после поражения в Первой мировой войне - этой изначальной катастрофе ХХ в., ответственность за которую лежала, прежде всего, на Германской империи и Австро-Венгрии.
До 1945 г., говоря об особом пути Германии, немецкие философы, историки и писатели противопоставляли немецкую культуру
западной цивилизации, находили исторические оправдания существования германского авторитарного государства с сильной верховной властью и отвергали западную демократию как несовместимую с сущностью немецкой культуры. После 1945 г. в результате опыта национал-социалистического господства и благодаря стараниям немецких эмигрантов идея «особого» пути Германии коренным образом изменилась. Теперь этот термин относился к тому историческому отклонению от западного пути развития, которое привело к «немецкой катастрофе» (с. 169). Если народы с долгой демократической историей могут оглянуться на успешные революции, немцам, пытающимся исторически обосновать свою демократию, приходится, прежде всего, вспомнить о неудаче их революции против демократии и катастрофическом развитии событий в 19331945 гг., когда на смену Веймарской республике пришел фашизм. Национал-социалистическая диктатура задним числом стала серьезным аргументом от противного в пользу западной демократии, прав человека и гражданина. Российское видение проблемы, обозначенной в заглавии раздела, представлено статьей В.К. Кантора, писателя, профессора Высшей школы экономики, «Россия в европейском контексте».
В заключительном разделе «Трансформация общества после 1991 г.» этой теме посвящена статья проф. Ин-та Восточной Европы Свободного ун-та Берлина Х. Шредера «Ценностные ориентации в России и Германии после 1991 г.». Сегодня для значительной части русской общественности характерно подчеркивание исторической и культурной самобытности России. На Западе распространена аналогичная концепция, сторонники которой не относят Россию к Европе, продвигая идею о ценностном разрыве между Россией и ЕС, который оказывает влияние на российский дискурс.
Бытующие в обществе идеи, даже если они основаны на фантазиях, оказывают определенное влияние на политику, подчеркивает автор статьи. Поэтому необходимо проверить, насколько верна концепция «ценностного разрыва». Так, на уровне универсальных, фундаментальных ценностей обнаружить «ценностный разрыв» будет трудно. Но в сфере политики различия существуют. В результате знакомства с итогами российских и международных опросов складывается парадоксальная картина. В российском самовосприятии Россия и российское общество играют особую роль и об-
ладают особой идентичностью, которая заметно отличается от европейской. В то же время компаративные исследования свидетельствуют о схожести политических установок при наличии некоторых различий, которые объясняются спецификой развития обоих обществ.
Выработка собственной идентичности опирается на традиционное противопоставление России и Европы, укрепляясь, в том числе, и за счет отмежевания от Запада. Последние опросы также подтверждают, что преобладающая часть общества верит в возможность «особого российского пути». Здесь следует добавить, что западный дискурс также исходит из того, что его собственная демократическая система ценностей отличается от российской, превосходя ее.
При рассмотрении результатов опросов, содержащихся в World Values Survey, заметны следующие общие моменты: схожий уровень доверия к другим людям, отторжение коррупции в обоих обществах, аналогичное недоверие к парламенту и колебания в уровне социальной ситуации. Различия на уровне базовых ценностных ориентиров скорее указывают на то, что в России на первом плане все еще стоят материальные потребности, в то время как немецкое общество уже перешло к постматериальной фазе развития. Общество, которое только что справилось с гиперинфляцией и резким сокращением производства, в котором 80% населения живет бедно, реагирует иначе, чем население Германии, которое вступило в эпоху демократии параллельно с «экономическим чудом». При некоторых различиях в ценностных ориентирах непреодолимых противоречий здесь нет, данные опросов не подтверждают наличия «ценностного разрыва», который обусловил бы несовместимость моделей политического поведения. Возможно, предметом политической дискуссии о «ценностном разрыве» являются скорее идеологически окрашенные самооценки, для которых изначально характерны усилия по размежеванию с другими.
Профессор Франкфуртского ун-та В. Глатцер в статье «Восприятие населением качества общества: социальный мониторинг в Германии» подчеркивает, что развитие статистики и социального мониторинга изменяет основу для оценки социальных процессов в мире. Ранее она ограничивалась сферой собственного опыта и рассказами других людей об их опыте. Длительное наблюдение за со-
стоянием социума показывает, что «восприятие и оценка условий жизни в Германии представляет собой амбивалентную смесь: с одной стороны, высокое благосостояние, удовлетворенность и ощущение справедливости, с другой - бедность, недовольство и ощущение несправедливости» (с. 247).
Раздел дополняют статьи профессора Высшей школы экономики М.Ю. Урнова «Представления россиян о справедливости»; директора аналитического центра Ю. Левады Л. Гудкова «Особенности институционального доверия в России»; преподавателей Высшей школы экономики И. Касамары и А. Сорокиной «Российские студенты: взгляды на протестную активность и гражданское общество».
Т.М. Фадеева
2013.03.025. ЛЮБИН В.П. «ХУДШИЕ ГОДЫ НАШЕЙ ЖИЗНИ: ОТ КРАКСИ ДО ПАДЕНИЯ БЕРЛУСКОНИ». ИТАЛИЯ В ЗЕРКАЛЕ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИОГРАФИИ. (Реферативный обзор).
Ключевые слова: Италия; экономика; социальные перемены; политическая история; кризис; Б. Кракси; С. Берлускони.
Кризисное состояние современной Италии вызывает появление все новых научных исследований, в которых авторы-обществоведы, в их числе историки, и не только итальянские, предлагают свои объяснения исторических корней кризиса. В обзоре отражены последние зарубежные труды, затрагивающие политическую историю Италии последних трех десятилетий, которые получили обозначение как период от правления Кракси до правления Берлускони.
Отсюда показательное название одной из книг - «Худшие годы нашей жизни. От Кракси до падения Берлускони» с подзаголовком «Все то, что ты хотел бы знать об итальянской политике, но что тебе никто не рассказал» (11). Ее автор, журналист Паоло По-стераро, создал своего рода книгу-справочник с описанием и анализом событий итальянской истории 1992-2012 гг. Начиная свое исследование с разоблачения коррупционных схем, применявшихся политиками для финансирования своих партий и самих себя, автор напоминает, что именно при правлении Б. Кракси коррупция в итальянской политике достигла апогея. В 1992 г. в целях проти-
