CC BY
32
британской криминальной прозы мог скомпрометировать его репутацию как серьезного писателя.
Тем не менее британский писательский треугольник, представленный в статье, выявляет, по мнению М. Магвайр, жизнеспособность творчества Достоевского за пределами национальной идентичности.
Т.Н. Красавченко
2013.03.024-025. М.Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН В НОВЫХ ИЗДАНИЯХ: «ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА»; СОБРАНИЕ «СКАЗОК». (Сводный реферат).
2013.03.024. Салтыков-Щедрин М.Е. История одного города: Роман / Послесл., коммент., даты жизни и творчества Дмитрен-ко С.Ф.; Ил. Алимова С.А. - СПб.: Вита Нова, 2010. - 448 с.: 26 ил. -(Фамильная библиотека. Парадный зал).
2013.03.025. Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки / Послесл. и коммент. Дмитренко С.Ф.; Ил. Мыслицкого В.С. - СПб.: Вита Нова, 2012. -400 с.: 86 ил. - (Фамильная библиотека. Волшебный зал).
Реферируются послесловия и комментарии к названным книгам М.Е. Салтыкова-Щедрина (1826-1889), подготовленным (по типу серии «Литературные памятники») историком литературы, кандидатом филологических наук С.Ф. Дмитренко (шеф-редактор журнала «Литература» издательского дома «Первое сентября»).
В послесловии «Можно ли читать "Историю одного города" без комментариев?» (024, с. 265-289) исследователь раскрывает своеобразие этого произведения «о человеке общественном, о человеке во власти, об отношении власти и народа» (024, с. 265). Создавая город Глупов, писатель смог уйти от сиюминутных, фельетонных обличений российской действительности, поднявшись до философских обобщений: «Салтыков рассматривает историю России как частный случай некоей мегаистории, надыстории и тем закладывает основы для восприятия книги как философского жанра о парадоксах человеческого существования» (024, с. 277).
С.Ф. Дмитренко уделяет внимание сложившимся на протяжении многих десятилетий вульгарно-социиологическим штампам в истолковании «Истории одного города» (1869-1870), раскрывает творческие цели писателя при работе над романом, проходившей «во взвихренной атмосфере 1860-х годов» (024, с. 280).
Полемизируя с устоявшимися представлениями советского времени, С.Ф. Дмитренко стремится показать, что Салтыков отнюдь не принадлежал «к так называемому лагерю революционной демократии с Чернышевским во главе. Более того, это были писатели-антагонисты. Ибо Чернышевский пропагандировал социальную мечту в надежде на осуществимость "снов Веры Павловны", а Салтыков считал: если история становится "сновидением", в ней возникают "словно провалы, перед которыми мысль человеческая останавливается не без недоумения. Поток жизни как бы прекращает свое естественное течение и образует водоворот, который кружится на одном месте, брызжет и покрывается мутной накипью" (см. начало главы "Поклонение мамоне и покаяние")» (024, с. 280).
Последовательно преодолевая утопизм в отношении к мировой истории, писатель не раз напоминал, что, кроме «гармонии», которая будто бы достижима в результате градоначальнических усилий, существует еще исходная «гармония бытия». В качестве примера С.Ф. Дмитренко приводит историю с рекой, которую хотел укротить Угрюм-Бурчеев, а затем превратить в «свое собственное море». Но «река не может и не должна быть морем, она - только река и этим прекрасна» (024, с. 280).
По убеждению Салтыкова-Щедрина, история связана с современностью глубинной однородностью, повторяемостью человеческих побуждений и последующих поступков: «... меняются лишь внешние атрибуты власти, ее вещественные черты, психологическая суть остается неизменной. Власть, персонифицированная в той или иной личности, должна заботиться о сохранении и воспроизведении себя самой, но никак не этой личности. Личность становится служанкой Власти» (024, с. 274-275). В подтверждение С.Ф. Дмитренко анализирует помещенное Салтыковым в раздел «Оправдательных документов» сочинение князя Микаладзе «О благовидной всех градоначальников наружности».
Особое внимание исследователь уделяет истолкованию знаменитого оно, которому посвящены многие десятки работ, хотя все суждения могут быть сведены к двум основным: для одних - это
выражение народного гнева, революционный взрыв, сметающий «антинародную глуповскую власть»; для других: оно - «наступление жесточайшей реакции»1. Поэтому есть смысл, отмечает С.Ф. Дмитренко, вернуться от «социологических выкладок» к «Истории одного города» как к художественному целому.
После пришествия оно и моментального исчезновения Уг-рюм-Бурчеева любой читатель, возвратившись к началу книги, обнаружит: в «Описи градоначальникам» за Угрюм-Бурчеевым стоит майор Архистратиг Стратилатович Перехват-Залихватский, тот самый, кто «въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки». Таким образом, оно приобретает философский (экзистенциальный, бытийственный) смысл, указывая не просто на смену одного самодура другим, не просто обрушение карающих вихрей на безмолвствующий народ; «но соединяясь с неким общим законом Вселенной, законом нравственным, который не позволяет низвести Град Небесный до града земного и напоминает пытающимся сделать это о грядущем Страшном Суде» (024, с. 283).
Автор обращает внимание на направление отрицающего пафоса в «Истории...» и, опираясь на труд С.Н. Булгакова2, указывает на духовное единство Салтыкова с ключевыми положениями Православия, на его принципиальный отказ от расширенной социоло-гизации повествования. Историческая фактология, которой Салтыков пользуется, «нужна ему лишь как частные, пусть яркие примеры воплощения трансцендентных универсалий, руководящих мирозданием» (024, с. 284).
Фразу «История прекратила течение свое» нельзя, по мнению С.Ф. Дмитренко, толковать «либо только как апокалиптическое предчувствие писателя, либо как результат его полемики с социально-утопическими теориями (о том и другом, особенно после отступления цензуры, пишут многие исследователи.). В соответствии со своими мировоззренческими принципами. писатель, начиная с первых страниц книги, вовсе вывел Глупов за пределы ис-
1 См. об этом: Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1969. - Т. 8. -С. 545-547. - (Примечания).
2 Булгаков С.Н. Два града: Исследование о природе общественных идеалов. - М., 1997. - 587 с.
тории, времени. Но, в отличие от угрюм-бурчеевского расчета, не ради нивелляции "живых существ", а для ясного изображения некоего заповедника власти, совершенной формы ее, власти, осуществления. Власть как таковая вечна в мирском времени и пространстве, и в щедринском заповеднике ничего не происходит, кроме испытаний власти - не общественным мнением, не требованиями народной стихии, даже не другими властолюбцами, а именно этой власти безграничностью» (024, 284).
С.Ф. Дмитренко предлагает видеть особое соотношение символики образа, названного Салтыковым-Щедриным оно, со всем происходящим в книге, в том числе и с властными феноменами. «Писатель отказывается от социально-политической конъюнктур-ности в пользу опосредованного фундаментальными бытийствен-ными началами гротеска» (там же).
Конец света, торжество хаоса - закономерный результат человеческой жизни, полной бессмысленной суеты. Но и после того, как «история прекратила течение свое», в городе Глупове появляется очередной губернатор. Конец света наступает лишь для ушедшего поколения. «В целом же сама жизнь бесконечна и не управляется земной властью» (там же).
С.Ф. Дмитренко так формулирует общий вывод: «История одного города» предстает книгой «одновременно о прошлом (история России), о настоящем (неправильно устроенном и нелепо живущем обществе), о вечном, что выражается в неиссякаемой потребности взыскания града иного, какие бы уродливые и извращенные формы порой эта потребность ни принимала» (024, с. 285).
Значительную часть тома (024, с. 290-429) занимают обширные комментарии к «Истории одного города», подготовленные С.Ф. Дмитренко на основе всех существовавших прежде и собственных разысканий.
Исследователь обращает внимание на то, что первые комментированные издания «Истории...» появились только в начале 1920-х годов, через сорок с лишним лет после выхода книги, т.е. в подцензурное коммунистическое время. В таких условиях научная, аналитическая основа комментариев была ослаблена.
Наряду с этим автор отмечает, что в ряде изданий «Истории одного города», а также в исследованиях щедриноведов содержит-
ся значительный фактологический материал, необходимый для всестороннего понимания художественного смысла произведения.
Первые достаточно подробные примечания к тексту «Истории.» сделал в 1923 г. известный беллетрист и журналист-социолог А.В. Амфитеатров1. В 1926 г. «История одного города» была напечатана с комментариями и примечаниями Р.В. Иванова-Разумника2. По мнению С.Ф. Дмитренко, представляет интерес отдельное издание «Истории одного города» того же года со вступительной статьей Леонида Гроссмана3. В 1933 г. выходит однотомник Салтыкова-Щедрина с «Историей одного города»4. Авторами примечаний в нем обозначены А.В. Ефремин и Н.К. Пиксанов. Исследователь предполагает, что основную работу проделал Н. К. Пиксанов, и прежде занимавшийся творчеством Щедрина (024, с. 292). Неоднократно переиздавались комментарии к «Истории.», первоначально подготовленные Б.М. Эйхенбаумом для «Школьной библиотеки классиков» и в известной степени сохраняющие свое значение5. С.Ф. Дмитренко в аналитическом контексте рассматривает особенности изменений в них при переизданиях.
Показано принципиальное значение комментариев Г.В. Ива-нова6, по-видимому, хорошо знакомого с комментариями к «Истории.», написанными академиком АН УССР и АН СССР А.И. Белецким (1884-1961). Его первопубликация в извлечениях придает изданию «Вита Нова» особое значение. Этот большой труд (около 13 а. л.), осуществленный А.И. Белецким еще в первой половине 1930-х годов, хранится ныне в Отделе рукописей Института литературы им. Т. Г. Шевченко Национальной академии наук Ук-
1 См.: Салтыков-Щедрин М.Е. Избр. соч.: В 2 т. - Берлин; Пб.; М.: Изд-во
З.И. Гржебина, 1923. - Т. 1.
2
См.: Салтыков-Щедрин М.Е. Соч.: В 6 т. - М.; Л.: Госиздат. - Т. 1.
3
Гроссман Л. Россия Салтыкова // Салтыков-Щедрин М.Е. Истории одного города. - М., 1926.
4 Салтыков-Щедрин М.Е. Соч. - М.; Л.: ГИХЛ. - М., 1933.
5 См.: Салтыков М.Е. (Щедрин). История одного города: Редакция текста и комментарий Б. Эйхенбаума. - Л.: ОГИЗ - Гос. изд-во дет. лит-ры, 1935.
6 См.: Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. - М.: Худ. лит., 1969. -
Т. 8.
раины (ф. 160, № 690). Отмечая сложности нынешней публикации полного текста комментария (кроме финансовой, это проблема наличия архаичных, политически-конъюнктурных фрагментов в тексте А.И. Белецкого), С.Ф. Дмитренко обосновывает необходимость введения в научный оборот значительной части исследования ученого, выдержавшей проверку временем. А.И. Белецкий «не только обладал энциклопедическими знаниями по истории русской литературы, основанными на уникальной начитанности и феноменальной памяти, но и виртуозно их применял в своих теоретико-литературных построениях». В его труде «сохраняются целые пласты уникального историко-культурного материала и нет никаких оснований от них отказываться» (024, с. 294).
В целом комментарий С.Ф. Дмитренко выстроен по главам, каждая его часть начинается с общей характеристики главы, затем следуют конкретные комментарии встречающихся в тексте реалий. Автор-составитель атрибутирует фрагменты комментариев разных исследователей, в необходимых случаях сопоставляет их, а также предлагает собственные толкования, построенные с опорой на современные возможности получения информации в условиях свободы от цензурных запретов.
В книге также печатается подготовленная С.Ф. Дмитренко хроника жизни и творчества писателя: «М.Е. Салтыков-Щедрин» (024, с. 430-444), выверенная по надежным историческим и литературным источникам.
* * *
Во второй книге (025) представлено полное собрание сказок Щедрина - результат его неустанных и горьких размышлений о жизни современного ему общества, о мироустройстве в целом. Сегодня они воспринимаются не только как злободневные социально-политические или нравственно-сатирические произведения, но как философские притчи, смысл и значение которых остаются актуальными во все времена.
В послесловной статье «Почему Салтыков-Щедрин писал сказки?» (025, с. 339-358) С.Ф. Дмитренко обращает внимание на особенности формирования сказочного цикла: после появления первых сказок в конце 1860-х годов возникает перерыв до 1880-х годов. Написав свои первые сказочные шедевры - «Повесть о том,
как один мужик двух генералов прокормил», «Пропала совесть», «Дикий помещик», Салтыков надолго оставил сказочный жанр. Причины этого исследователь видит в том, что в конце 1860-х годов творческие силы писателя были полностью направлены на осуществление замысла «Истории одного города». «Даже глубоко не вчитываясь в "Историю." и ранние сказки, нельзя не увидеть, что эти произведения связаны между собой своеобразными жанровыми чертами. То, что происходит с персонажами трех сказок, вполне укладывается в сюжетную логику "Истории одного города", а изображаемый мир в "Истории." - конечно, мир во многих своих чертах сказочный» (025, с. 343). Черты этого невероятного и вместе с тем художественно реального, зримого мира очевидны и в других произведениях Салтыкова той поры - в циклах «Помпадуры и помпадурши», «Господа ташкентцы», в романе «Дневник провинциала в Петербурге». Многие предполагаемые замыслы сказок растворились в сюжетных конструкциях других произведений. «Иными словами, в ту пору у Салтыкова не было художественной необходимости в создании отдельных произведений в сказочном жанре» (025, с. 344).
Решение вопроса о том, почему через годы Салтыков все-таки вернулся к сказочным сюжетам, С.Ф. Дмитренко рассматривает с учетом социально-политического контекста 1880-х годов. После убийства императора Александра II его сын, Александр III, решил свести к минимуму обсуждение социально-политических проблем развития страны, сосредоточив трудовые силы нации на развитии экономики, науки и культуры Российской империи. «Сегодня очевидно, что большинство целей, намеченных императором, было достигнуто, а консервативность в общественной политике компенсировалась множеством научных, культурных, хозяйственных начинаний» (025, с. 344).
Как показывает С.Ф. Дмитренко, в этот период литература оказалась перед необходимостью отвлечься от политической конъюнктуры и обратилась к «вечным вопросам». Салтыков продолжил свой труд мастера своеобычной психологической прозы, успешно начатый в 1870-е годы, а в 1880-е годы увидели свет его новый шедевр - роман «Пошехонская старина» и блистательные «Пошехонские рассказы». Возглавлявшийся Салтыковым оппозиционный журнал «Отечественные записки» при новом императоре оказался на грани закрытия, и в 1884 г. его существование было
прекращено. Писатель, вынужденный с этих пор печататься в разных периодических изданиях, искал новые способы высказывания на злобу дня, объединяющие его публицистические сочинения.
Такие способы Салтыков и нашел, в частности, возвращаясь к жанру «сказки». Объединение стилистически разнородных произведений с вековой традицией фольклорного жанра зачастую было условным. Публицистика облеклась в сказочные одежды, и мастер со своими произведениями пришел в газету - туда, «где его вымыслы о жизни должны были формировать образ жизни вполне реальной. Сочинение объявлялось сказкой, но само место его публикации указывало на то, что это сказка особого свойства» (025, с. 344-345).
Анализируя композицию собрания сказок Щедрина, С.Ф. Дмитренко полагает, что порядок расположения сказок в книге напоминает «о внутренней логике творческого развития - не только писателя, но и жанровых форм, к которым он обращается. Совершенно естественным образом Салтыков движется от событий своей современности, от популярных тогда научных и политических теорий уже не к фольклорным, поэтическим, а к метафизическим началам народной жизни, определяющим его мораль и нравственность, его духовную культуру. Поэтому совсем не случайным сегодня выглядит то, что в завершение книги Салтыкова, названной им "Сказки", поставлены и пасхальный рассказ, и сказка о правдоискателе вороне, олицетворяющем вечность, древнейшую, еще языческую стихию в человеке, и рождественская история. Так, вполне определенно Салтыков обозначил главную основу художественного мира своих непростых сказок - изначальную устремленность человека к правде и справедливости, укрепленную именно религиозными, и никакими иными, началами» (025, с. 358).
Комментарии (025, с. 359-395) к сказкам Салтыкова-Щедрина даны С.Ф. Дмитренко с опорой на два самых основательных на сегодняшний день издания сказок - в 20-томном собрании сочинений1 и в серии «Литературные памятники»2. Оба подготов-
1 См.: Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1974. - Т. 16, кн. 1.
2
Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки / Изд. подгот.: Баскаков В.Н., Буш-мин А.С. - Л.: Наука, 1988. - (Лит. памятники).
лены В.Н. Баскаковым и А.С. Бушминым. К достоинствам обновленных комментариев следует отнести решительный отказ от политически-конъюнктурных истолкований фактов, идеологизированных, оценочных и т.п. формулировок в пользу возможно более полной реконструкции художественных замыслов писателя и их воплощений.
Должное внимание С.Ф. Дмитренко уделяет особенностям поэтики Салтыкова-Щедрина - гротеску, эзопову языку. Исследователь связывает художественное видение Салтыкова с религиозной философией европейского и русского романтизма, прежде всего, с такими его категориями как «двоемирие», «романтическая ирония», «мировая скорбь». Гротеск у Щедрина - «не просто преувеличение административных фантазий или даже их воспроизведение. Это прием, воссоздающий мир, утративший этическую норму, мир без света идеала, мир самопожирающий» (025, с. 353).
В итоге оба тома сочинений М.Е. Салтыкова-Щедрина ориентируют читателей на восприятие произведений русского классика как философской сатиры о человеке и обществе - в любой стране и в любое историческое время.
А.А. Ревякина
Зарубежная литература
2013.03.026. ОБРАЗ ОТЦА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ВИКТОРИАНСКОЙ ЭПОХИ.
Fathers in Victorian fiction / Ed. by McKnight N. - Newcastle upon Tyne: Cambridge scholars publishing, 2011. - 235 p.
Инициатор издания Натали МакНайт (профессор гуманитарных наук Бостонского университета) во введении объясняет выбор объекта исследования: «Фигуры отцов, учитывая их символическую связь с такими патерналистскими институтами, как церковь и государство, могут дать импульс в стремлении лучше понять нашу культуру, историю и самих себя» (с. 12).
Промышленная революция отдалила рабочие места от дома, и «отцы Викторианской эпохи» все меньше времени проводили в кругу семьи, теряя возможность воспитывать детей, а вместе с тем и прежнюю власть в семье. Изменения юридического характера внесли свою лепту в процесс ослабления авторитета отца. «Акт об
