CC BY
43
настоящего непоправимо оборваны: "там все, что навсегда ушло". Царское Село для поэта ХХ в. - духовная родина русской поэзии, а юный Пушкин - genius loci: "Там стала лебедем Фелица / И бронзой Пушкин молодой...". Ему вторит Ахматова, заставляя "смуглого отрока" уходить все дальше и дальше от нас: "столетие мы лелеем / Еле слышный шелест шагов"» (с. 471). Вместе с тем Анненский и Ахматова создают ощущение соприсутствия Пушкина.
Объектом мифологизации и материалом для неомифологизации в пушкиниане ХХ в. выступают: поэтические произведения поэта, его письма, черновики, рукописи, рисунки, вещи. Процесс этот не остановим, так как все мы, по словам Б. Ахмадулиной, «путники в сторону Пушкина» (с. 477).
К.А. Жулькова
2013.03.023. МАГВАЙР М. ПРЕСТУПЛЕНИЕ И ПУБЛИКАЦИЯ: КАК ДОСТОЕВСКИЙ ИЗМЕНИЛ ВЗГЛЯД БРИТАНЦЕВ НА УБИЙСТВО.
MAGUIRE M. Crime and publishing: How Dostoevskii changed the British murder // A people passing rude: British responses to Russian culture / Ed. by Cross A. - Cambridge: Open book publishers, 2012. -P. 149-162.
О романе Достоевского «Преступление и наказание», как пишет Мюриен Магвайр (Уэдэм-колледж, Оксфорд), высказывались разные мнения: Леонид Гроссман проницательно увидел в нем философский роман в криминальной декорации1; ирландский романист Джордж Мур пренебрежительно назвал его Эмилем Габо-рио «в философском соусе», но что бы там ни говорили, Достоевский оказал значительное влияние на эволюцию жанра криминального романа в Британии (с. 149). Большинство историков криминального жанра упоминают Достоевского лишь мимоходом, воздавая ему должное как великому писателю. По словам Джулиана Саймонса, «Достоевский в известной мере был автором криминальных романов, с подлинным вкусом к сенсационному ма-
1 Grossman L. Dostoevskii: A biography / Transl. by Mackler M. - L., 1974. -
P. 357.
териалу, но он значительно превосходит криминальный роман»1. «Преступление и наказание» написан в то же десятилетие, что и первые полицейские романы Эмиля Габорио и детективные романы Уилки Коллинза. На Достоевского произвели впечатление «Парижские тайны» (1843) Эжена Сю; известно, что он отрецензировал «классику криминальной психопатологии» - рассказы Э.А. По «Сердце-обличитель» и «Черный кот» (обе 1843) в 1861 г. для своего журнала «Время»2. В этом контексте М. Магвайр находит основания считать «Преступление и наказание» характерным для этого поколения писателей экспериментом в области «криминального романа» (с. 150). «Модель Достоевского» вызвала существенные изменения в структуре британского «романа об убийстве». Для сравнения исследовательница выбрала трех британских авторов: Р.Л. Стивенсона, Дж. Гиссинга и Г.К. Честертона: они читали Достоевского в первых французских и английских переводах.
«Преступление и наказание» вышел сначала в 1884 г. во французском, а через два года - в английском переводе (Фредерика Уишоу). Учитывая его многословие, М. Магвайр считает удачей первое прочтение романа Стивенсоном во французском переводе, после чего он с энтузиазмом писал своему другу Джону Эддингто-ну Саймондсу: «Раскольников - величайшая из книг, прочитанных мною за последние десять лет; рад, что и тебе она понравилась. Многие считают ее скучной: Генри Джеймс вообще не мог ее до-читать...»3. В этот период Стивенсон вынашивал замысел двух историй об убийстве, принесших ему известность: рассказ «Марк-хейм» (1885) и повесть «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда» (1886). М. Магвайр ссылается на статью Эдгара Ноултона, выявившего в «Маркхейме» и романе Достоевского совпадение не только многих деталей сюжета, но и использование
1 Symons J. Bloody murder: From the detective story to the crime novel: A history. - L., 1972. - P. 58.
2 О том, как новеллы Э. По могли повлиять на «Преступление и наказание», дав прототип Раскольникова, см.: Grossman J.D. Edgar Allan Poe in Russia: A study in legend and literary influence. - Wurzburg, 1973. - P. 31-34.
3
См.: Knowlton E.C. A Russian influence on Stevenson // Modern philology. -Chicago, 1916. - Vol. 14, N 8. - P. 450.
Стивенсоном стилистических приемов Достоевского, передающих смятение в сознании новичка-убийцы, «вспышек памяти», лихорадочности, появления неожиданных посетителей и даже похожего на Свидригайлова двойника. Но Ноултон не учитывает расхождения: Маркхейм - бездельник, а не студент, его жертва - скупой антиквар, а не процентщик, а орудие убийства - кинжал, а не топор. В обоих случаях роковой удар наносится сзади, когда убийца под каким-то предлогом отвлекает жертву. Убийцы обыскивают окровавленные трупы, чтобы найти ключи к шкатулкам с деньгами и в обоих случаях неожиданно приходит поздний клиент.
Хелен Мачник считает, что это просто ситуационные параллели: приверженность Стивенсона «красивой фразе» препятствует полному постижению состояния Маркхейма1. Действительно, признает М. Магвайр, Стивенсон не смог передать эмоциональное смятение героя на «уровне Достоевского», но именно тот научил Стивенсона описанию убийства. Важны не только черты сходства между «Маркхеймом» и «Преступлением и наказанием», к тому же источнику влияния восходит и физический ужас, пронизывающий повесть «Доктор Джекилл и мистер Хайд». Рассказ свидетеля о садистски забитом Джекиллом до смерти сэре Дэнверсе Кэрью напоминает сон Раскольникова о забитой до смерти лошади. Эпизод насилия Джекиллом девочки наводит М. Магвайр на мысль о романе Достоевского «Униженные и оскорбленные», где жертва бесцеремонной жестокости и похоти взрослых - девочка Нелли. Стивенсон прочел его также во французском переводе с почти тем же восторгом (с. 152).
Джордж Гиссинг впервые прочитал Достоевского - романы «Униженные и оскорбленные» и «Преступление и наказание» во французском переводе - в конце 1880-х годов. И, как у Стивенсона, реакция его была бурной: «Преступление и наказание» - «замечательный... один из величайших современных романов», - писал он в 1887 г.2 И через два года он находит в книге «необычайный» три-
1 Muchnic H. Dostoevsky's English reputation, (1881-1936). - Northampton,
1939. - P. 173.
2
Gissing G. Undated letter to Mary E. Carter // The collected letters of George Gissing / Ed. by Mattheisen P.F., Coustillas P. - Athens, 1992. - Vol. 3. - P. 160.
умф психологии и реализма, испытывая «к Достоевскому глубокую симпатию»1. Позднее он сказал своему другу Эдуарду Берцу: «Чем больше я читаю его, тем больше мне хочется его читать; он находит у меня отклик гораздо больший, чем другие русские, и, возможно, больший, чем любой другой современный романист»2. Достоевский оказал воздействие на все творчество Гиссинга, известного изображением страданий рабочих и аутсайдеров в Лондоне викторианских времен. В книге о Диккенсе (1898) Гиссинг утверждал, что точность изображения, юмор и гротеск Достоевского превосходят Диккенса, которому не удалось достичь психологических высот, социального реализма или стилистических новаций Достоевского. Диккенс, по Гиссингу, слишком подчинялся декоруму, чтобы создать английскую Соню; а что касается Раскольнико-ва, то «его мотивы, рассуждения недоступны пониманию англичанина из низших слоев среднего класса»3. Черты тематического сходства между Гиссингом и Достоевским очевидны: изображение проституток, внимание к экономическим трудностям и социальной изоляции. В романах Гиссинга нередко явно сочувствие к России: так, в романе «Венец жизни» (1899) богатая героиня выражает симпатию поклоннику из нижних слоев среднего класса тем, что учится читать Толстого на русском языке.
Наиболее известный пример «освоения» Гиссингом творчества Достоевского: герой «Рожденного в изгнании» (1892) - тот же тип «нарушителя моральных границ», что и Раскольников (с. 153). Хотя Оруэлл считал этот роман лучшим романом Гиссинга, но признавался, что не читал его, о чем М. Магвайр сожалеет, ибо у Оруэлла много общего с героем Гиссинга - Годвином Пиком. Все трое - Оруэлл, Гиссинг и Пик после школы не имели возможности поступить в университет и самоутверждались в иерархическом обществе с лицемерной классовой системой; все они - «гордые души, обреченные на одиночество»4. Пик пренебрег шансом сделать уни-
1 Gissing G. Letter to Eduard Bertz, 4 November 1889 // Ibid. - Vol. 4. - P. 140.
2
2 Gissing G. Letter to Eduard Bertz, 16 December 1891 // Ibid. - P. 343.
3
Gissing G. Charles Dickens: A character study// Collected works of George Gissing on Charles Dickens / Ed. by James S. - Surrey, 2004. - P. 177-178.
4 Gissing G. Born in exile. - L., 1965. - P. 51.
верситетскую карьеру; Раскольников отверг план своего друга Ра-зумихина найти путь в жизни с помощью университетского образования и предпочел убийство. Преступление Пика менее кроваво, но не менее разрушительно для личности. Став полемистом-радикалом, известным в низших слоях среднего класса, он мечтает о роскоши высших социальных слоев и убежден: путь к интеллектуальным достижениям дает лишь материальное процветание, а оно требует нравственного компромисса. Это перекликается с убеждением Раскольникова: зло убийства, совершенного ради денег (убийство здесь этически нейтрально, поскольку жертва - паразит на теле общества), будет компенсировано общественным благом, которое принесет карьера героя в будущем (с. 154).
Компромисс Пика - женитьба на богатой невесте Сидвелл, но, как и Раскольников, он страдает от самосомнений и признается в своем проступке Сидвелл, которая для него одновременно любимая женщина и символ социального успеха; она прощает его, но отказывается следовать за ним в «ссылку». Самоизгнание Пика -год низкооплачиваемой работы в убогом промышленном городке на Севере Англии - эхо изгнания Раскольникова в Сибирь. По определению Адриана Пула, преступление Пика - это сознательное «шарлатанство»1. Гилберт Фелпс и другие критики находили черты Раскольникова и Сони в ранних романах Гиссинга2, но упустили из виду усвоение Гиссингом важных принципов повествования Достоевского. Пик и его бывший школьный однокашник Ирауэйкер, который становится редактором газеты, напоминают «дуэт» Раскольников - Разумихин. Обоих - и Раскольникова, и Пика выдает статья. Пика, намеренного стать священником, выгоняют как атеиста родители Сидвелл, раскрывшие его авторство в анонимной проэволюционной статье в «Критикэл ревью». Порфирий Петрович цитирует слова Раскольникова о наполеоновском комплексе из его статьи в «Периодическом обозрении». В последней сцене романа Гиссинга второстепенный персонаж, пытаясь остановить возчика,
1 О «шарлатанстве» Пика, Раскольникова и диккенсовском лицемерии см.:
Pool A. Gissing in context. - L., 1975. - P. 171-173.
2
Phelps G. The Russian novel in English fiction. - L., 1956. - P. 164; Much-nic H. Dostoevsky's English reputation, (1881-1936). - Northampton, 1939. - P. 171.
заставляющего лошадь тащить груз выше ее сил, случайно погибает от удара ее копыт - явно «эхо» сна Раскольникова о лошади и смерти Мармеладова. Из всех романов Гиссинга только в «Рожденном в изгнании» очевиден диалог с «Преступлением и наказанием» (с. 156).
Г.К. Честертон впервые упомянул Достоевского в печати в статье в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс» в 1912 г., но, как считает М. Магвайр, был знаком с его произведениями с 1890-х годов. Честертон хорошо знал поклонников Достоевского - Гиссинга и Эдварда Гарнетта. В 1903 г. он написал вместе Гарнеттом памфлет о Толстом. Знание Достоевского стало просто неизбежным в 1910 г., когда режиссер Л. Ирвинг поставил «Преступление и наказание» в Театре Гэррика (под названием «Неписаный закон»), что побудило издательство «Эвримен» переиздать роман в переводе Уишоу. А публикация переводов Констанс Гарнетт издательством «Хайне-манн» дала импульс возникновению «культа Достоевского» (1912-1921)1. М. Магвайр считает возможным рассматривать «Преступление и наказание» как источник влияния на детективные рассказы Честертона, включая серию об отце Брауне и другие произведения, такие, как «Человек, который был четвергом» (1908), «Человек, который слишком много знал» (1922) и «Поэт и лунатики» (1929)2. Марк Найт убедительно прослеживает использование обоими писателями гротеска и двойников, интерес к теме безумия и утверждения свободы воли3. Если черт Раскольникова нет в преступниках Честертона, то следователя Порфирия Петровича можно найти в его детективах. М. Магвайр считает, что Порфирий Петрович -это начало, а детектив Честертона - продолжение особого архетипа: следователя, который разгадывает преступления на основе сочетания несоответствий, проницательности, интуиции и неожиданности, кроме обычных полицейских методов. И в романе Достоевско-
1 См.: Muchnic H. Dostoevsky's English reputation, (1881-1936). - Northampton, 1939. - P. 62-110.
2 О времени возможного прочтения произведений Достоевского Честертоном см.: Knight M. Chesterton, Dostoevsky and freedom // English literature in transition, 1880-1920. - Greensboro, 2000. - Vol. 43, N 1 - P. 37-41.
3 Ibid. - P. 42.
го, и в произведениях Честертона сначала детектив и преступник выдают себя не за тех, кто они есть: преступник представляется невиновным, следователь - сумбурным и некомпетентным. Преступник принимает это «за чистую монету», тогда как детектив разгадывает «фальшь» преступника. Когда наступает момент разоблачения, преступник, наконец, понимает следователя, наказание несколько отодвигается, ибо персонажи переживают миг равенства -и близости - взаимного узнавания (с. 157). Детективы Достоевского и Честертона склоняют преступников к раскаянию, ибо «понимают их страдания».
Не следует преувеличивать влияние Достоевского на Честертона, тем не менее очевидно, что они использовали один и тот же тип детектива. Порфирий - обычный полицейский чиновник, когда профессиональные следователи были непопулярными, в отличие от сыщиков-любителей. Все детективы Честертона - маргиналы, внешне неимпозантные, с не престижными профессиями, за исключением Габриеля Сайма, своего рода детектива-дилетанта. Самый знаменитый из них - отец Браун - католический священник в протестантской стране. Но все они, как и Порфирий Петрович -преданные защитники гуманизма. В 1910 г. Честертон писал о «романтизме полицейской силы» как «о романтизме человека» (с. 160). Порфирий Петрович - предшественник честертоновского представления о рыцарской миссии «бесшумного и незаметного полицейского управления»1.
Выводы М. Магвайр таковы. В исследовании о Диккенсе Гиссинг назвал «Преступление и наказание» «историей о странном убийстве» (с. 160). Как заметил Фелпс, Стивенсон проявил сравнительную избирательность, он позаимствовал «мелодраму» Достоевского и пренебрег психологическим методом2. В обоих случаях характеристика и Гиссингом, и Стивенсоном «Преступления и наказания» как «криминальной прозы» по сути мешала восприятию его как романа идей. Вклад Достоевского в обогащение традиции
1 Chesterton G.K. A defence of detective stories // The defendant. - L., 1901. -
P. 118-123.
2
Cm.: Phelps G. The Russian novel in English fiction. -L., 1956. - P. 166-168.
2013.03.024-025
британской криминальной прозы мог скомпрометировать его репутацию как серьезного писателя.
Тем не менее британский писательский треугольник, представленный в статье, выявляет, по мнению М. Магвайр, жизнеспособность творчества Достоевского за пределами национальной идентичности.
Т.Н. Красавченко
2013.03.024-025. М.Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН В НОВЫХ ИЗДАНИЯХ: «ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА»; СОБРАНИЕ «СКАЗОК». (Сводный реферат).
2013.03.024. Салтыков-Щедрин М.Е. История одного города: Роман / Послесл., коммент., даты жизни и творчества Дмитрен-ко С.Ф.; Ил. Алимова С.А. - СПб.: Вита Нова, 2010. - 448 с.: 26 ил. -(Фамильная библиотека. Парадный зал).
2013.03.025. Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки / Послесл. и коммент. Дмитренко С.Ф.; Ил. Мыслицкого В.С. - СПб.: Вита Нова, 2012. -400 с.: 86 ил. - (Фамильная библиотека. Волшебный зал).
Реферируются послесловия и комментарии к названным книгам М.Е. Салтыкова-Щедрина (1826-1889), подготовленным (по типу серии «Литературные памятники») историком литературы, кандидатом филологических наук С.Ф. Дмитренко (шеф-редактор журнала «Литература» издательского дома «Первое сентября»).
В послесловии «Можно ли читать "Историю одного города" без комментариев?» (024, с. 265-289) исследователь раскрывает своеобразие этого произведения «о человеке общественном, о человеке во власти, об отношении власти и народа» (024, с. 265). Создавая город Глупов, писатель смог уйти от сиюминутных, фельетонных обличений российской действительности, поднявшись до философских обобщений: «Салтыков рассматривает историю России как частный случай некоей мегаистории, надыстории и тем закладывает основы для восприятия книги как философского жанра о парадоксах человеческого существования» (024, с. 277).
С.Ф. Дмитренко уделяет внимание сложившимся на протяжении многих десятилетий вульгарно-социиологическим штампам в истолковании «Истории одного города» (1869-1870), раскрывает творческие цели писателя при работе над романом, проходившей «во взвихренной атмосфере 1860-х годов» (024, с. 280).
