CC BY
27
венной» модели, в роли которой выступает устный бытовой нарра-тив. «Неестественная» нарратология показывает свою эффективность, как правило, при анализе маргинальных случаев, подобных рассматриваемым Г.С. Нильсеном произведениям: «Миллион осколков» («A million little pieces», 2003) Дж. Фрея и «Лунный парк» («Lunar Park», 2005) Б. И. Эллиса, - в которых непривычным образом перемешаны автобиографические и вымышленные элементы. Анализ этих пограничных ситуаций приводит к заключению, что многие концепции, лежащие в основе нарративной теории (например определение фикциональности на основе паратекстуальной информации, представление о нарраторе как источнике повествования, модель нарратива как разновидности коммуникации) не могут расцениваться как глобально значимые, описывающие сущностные характеристики нарратива. Хотя они вполне применимы к значительному числу обычных текстов, существуют произведения, которые не вписываются в эти модели.
Сборник под редакцией М. Флудерник и Я. Альбера демонстрирует, что различные постклассические дисциплины «успешно пересекаются и взаимодействуют» между собой, а также могут быть плодотворно «связаны со структуралистским ядром методологически здравым образом». Но его авторы призывают не «к пре-скриптивному единству методов и моделей, а к дальнейшим попыткам соотнести между собой все множество разнообразных методов работы в постклассической нарратологии» (с. 5).
Е.В. Лозинская
ЛИТЕРАТУРА И ДРУГИЕ ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ
2013.02.004. ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ РОЗАНОВ: Сб. / Под ред. Николюкина А Н. - М.: РОССПЭН, 2012. - 406 с.
В книге публикуются статьи современных российских философов, писателей, литературоведов, собранные за последние 25 лет, о творчестве и миросозерцании В.В. Розанова (1856-1919).
После смерти русского философа и писателя его наследие находилось в России под запретом как «реакционное». Официаль-
ное советское запрещение его сочинений состоялось после появления статьи Л. Троцкого «Мистицизм и канонизация Розанова»1. Проблемы, поднятые Розановым, продолжали обсуждаться в русском зарубежье сначала эмигрантами «первой волны» (Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Н.А. Бердяев, А.М. Ремизов), затем молодым поколением. И только в 1980-1990-е годы это обсуждение было подхвачено в самой России.
Редактор издания доктор филологических наук А.Н. Нико-люкин (ИНИОН РАН) во вступительной статье отмечает: «Настоящая книга призвана показать непреходящую философскую значимость наследия В.В. Розанова в наше сложное время, когда различные группировки стремятся, каждая по-своему, освоить неумирающее богатство мысли прошлого России. Не пытаясь унифицировать существующие точки зрения, мы стремимся предоставить возможность высказываться нынешним исследователям русской философской мысли» (с. 21).
В. В. Бибихин анализирует первый философский труд мыслителя «О понимании» (1886). В статье «Время читать Розанова» (1996) он раскрывает «ненавязчивую глубину под поверхностной рассудочной схемой» (с. 46). В том, как философ «повертывает простые наблюдаемые вещи», проявляется феноменологическая хватка, ловкость мастера (с. 49).
Книга «О понимании» начинается словами: «Едва ли может подлежать сомнению, что если наши успехи в науке незначительны, то наше понимание ее природы, границ и целей ничтожно... В построении великого здания человеческой мысли мы были делателями, но не были зодчими»2. С.Р. Федякин в статье «Размышления о природе и истории» замечает, что сам тон первого абзаца не оставляет сомнений в авторском определении себя как «зодчего». Создатель вышедшей спустя 15 лет книги «В мире неясного и нерешенного» уже иной: он не произносит монолог «мудреца», а наполняет работу «полемическими материалами». Здесь ощущается разноголосица, при которой каждый голос может дробиться на новые и новые «подголоски». «Интимная» интонация книги рождает-
1 См.: Петроградская правда. - Пг., 1922. - 21 сентября.
2 Розанов В.В. О понимании. - М., 1996. - С. 5.
ся не только «темой пола» как универсальной энергии, пронзившей мироздание, но и розановскими приемами, «уколами» мысли, маленькими прозрениями, запечатленными в точных словах.
П.В. Палиевский в двух статьях 1989 г. «Розанов - мыслитель» и «Розанов и Флоренский» сосредоточил внимание на главной особенности философа - видеть абсолютное в текущем. Так «обыденное сознание» вышло на уровень философии и даже религии: «Теоретическая традиция говорит нам об онтологии, т.е. об укоренении мысли в основах бытия. Но тут словно бы сам предмет онтологии ожил, поднялся, как если бы ему надоело молчать и вмешался во взаимные расчеты не подозревавших об этой возможности теорий. Не исключено, что после Сократа и Достоевского это была третья и, может быть, сильнейшая из таких попыток в истории» (с. 25).
По мнению Г. Д. Гачева, из каждой розановской миниатюры может вырасти оригинальная концепция, включающая целый круг проблем. Примером служит отрывок из «Опавших листьев»: «Мало солнышка - вот все объяснение русской истории. Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности (литература)»1. «Да это целая концепция Русского Космоса и присущего ему типа Истории, Логоса и Психеи!» - утверждал Г. Д. Гачев в статье «Розанов» (1991).
В.А. Фатеев в статье «Розанов и славянофильство» (2009), отмечает, что в разные периоды менялось отношение философа к славянофильству, однако «в целом он был весьма близок к этой важнейшей ветви русского любомудрия» (с. 118). Розанов точно подметил, что славянофилы, среди которых не исключением был его наставник Н.Н. Страхов, отрицая Запад, сами становились настоящими «европейцами». Высказал он и другую парадоксальную мысль - о декларируемой славянофилами «народности»: по его утверждению, «до излишества образованные» славянофилы были дальше от народа, чем не обремененные знаниями нигилисты.
В 1910-е годы от акцентирования недостатков Розанов перешел к подчеркиванию достоинств славянофилов, противопоставляя
1 Розанов В.В. Опавшие листья. Короб второй // Розанов В.В. Миниатюры. -М., 2004. - С. 299.
их созидательный характер разрушительным нигилистическим тенденциям. В славянофилах (в частности в Хомякове) он особенно ценил убеждение во «врожденном сродстве» русской натуры с христианством. Он полагал, что славянофильство необходимо для проведения в жизнь высоких идей, но и западничество нужно для практического устроения жизни. Итогом многолетних противоречивых размышлений над этим вопросом можно считать афоризм из «Мимолетного. 1914»: «Друзья мои: разве вы не знаете, что любовь не умирает. А славянофильство есть просто любовь русского к России. И она бессмертна»1.
В статье «Русская идея» М.А. Маслин отмечает, что вся философия Розанова в определенном смысле и есть русская идея. По наблюдению автора, словами «русское» или «наше» (тоже в значении «наше русское») начинаются многие работы и первые строки внутренних фрагментов статей мыслителя. Тема России и «русскости» оставалась в творчестве Розанова постоянной, хотя суждения мыслителя были полифоничны. Более всего это проявилось в броских высказываниях о русском человеке: «интимность, задушевность», «свинство», «общечеловеки», «духовная нация», «неотесан и груб» «жесток», «ленивые», «русский народ не техник, а идеалист» и т.д. Однако при всей амбивалентности суждений они не распадаются на бессвязные детали, а представляют собой своеобразную философему, отразившую стремление соединить в целостную картину «неуловимые» ипостаси Руси. Философ писал: «Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно, когда она слаба, мала. Унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна.»2.
В начале ХХ столетия Розанов предсказывал контуры будущих цивилизационных столкновений - европеизма и американизма. Однако он считал более опасным для России явление внутренней русофобии. Он был глубоко убежден, что Россия начинается не с государства, а с семьи: «Отсюда ответ Розанова на вопрос: "будет ли существовать Россия?" - следовательно, и русская идея, прост и лаконичен. Будет существовать Россия, если будут рождаться рус-
1 Розанов В.В. Мимолетное. - М., 1994. - С. 80.
2 Розанов В.В. Листва. - М.; СПб., 2010. - С. 93.
ские дети и сохранится русская семья. Тогда сохранится и школа, и университет, и русская культура в целом» (с. 179).
B.В. Аверьянов размышляет «О публицистической "листве"» (2003) Розанова. Упоминая о профессионализме философа, о его умении писать для разных изданий и выступать в газетах идеологически противоположных направлений (за что и был уличен в «цинизме» и «двурушничестве»), В. В. Аверьянов говорит о художественном даре писателя и «верном служении своему глазу», которое ставилось выше политики. По мнению автора, «никакого хамелеонства, приспособленчества в стихийном, спонтанном Розанове-публицисте не было. Были темы главные - лейтмотивы его творчества, его самые заветные думы, - а были более случайные, вызванные моментом и ситуацией» (с. 205). Обращает на себя внимание стабильное соотношение тем. На протяжении предреволюционного десятилетия (1906-1917) из года в год треть публицистики составляли общественно-политические темы; каждая четвертая статья была посвящена религиозной тематике и вопросам образования; каждая восьмая - темам семьи; каждая десятая - вопросам брака и пола.
Конечно, многое в политической публицистике Розанова менялось, продолжает В.В. Аверьянов, однако не оставались неизменными и знаковые явления самой русской жизни: «Россия Столыпина отличается от России 1905 г., Россия после убийства Столыпина - это уже нечто третье» (с. 210). При всем различии предпочтений, Розанов оставался верен своим главным ценностям: «Он религиозен, он болеет за православное христианство, за русскую традиционную семью, за русскую цивилизацию как в ее крупных, государственных, так и в бытовых чертах, за национальную систему образования, за русскую литературу, русскую мысль, русскую печать. Во всех этих мотивах Розанов-нововременец вовсе не отступает от обычных своих взглядов, он последователен, может быть, даже "фанатичен"» (там же).
C.Г. Сукач в статье «Ступени роста» (2009) объясняет «дву-ликость» Розанова в тем, что по эстетическим, умственным и духовным устремлениям философ принадлежит одновременно двум культурам: реализму и позитивизму второй половины XIX в., а также культуре начала ХХ в., с его сложными путями и быстро меняющимися формами. Философ сам ощущал, что попал «не в тот
угол истории»: «Мое время не щадит меня, и я не пощажу моего времени.
- Вражда?
- Да.
Сильнее ли я его? Да? Почему? Умнее.
Оно меня "замалчивает", ну а я его "заговорю". Тупое овечье молчание едва ли будет сильнее человеческого говора.
И мои "говоры" будут о вас, милые человеки...»1.
Со своим временем он совпал лишь анархизмом философских высказываний, слился с разнообразием философствований ХХ в. и потому «может быть признан одним из экзотических представителей эпохи» (с. 87).
По мысли Л.В. Скворцова, развернутой в работе «Теория истины» (2009), Розанов стремился найти формулу великого исторического компромисса, которая позволила бы кардинальное обновление России, не разрушая ее целостности. Игнорирование проблемы цивилизационной целостности России воспринималось им «как профанность, как отпадение от истины с самого начала» (с. 77). Полнота истины требовала соединения различных точек зрения в единую картину. Следовательно, противоречия, которые проявлялись в розановских оценках политических событий - это лишь частные, но неизбежные, выражения противоречий на пути к полной истине. Мировоззрение Розанова можно рассматривать как поиск гармонии в различном. Противоположности можно соединить спекулятивным путем, что доказано системой Гегеля. Однако Розанов не принимал этот путь: «Он искал реальное основание сочетания противоположного, специфическую "материю" гармонии, соединяющую воедино самопожертвование и самореализацию» (с. 81). Его позиция не была воспринята ни левым, ни правым лагерями России, которые утверждали приоритет какой-то одной части общества над другой, а не приоритет цивилизационного целого России. Специфика современной ситуации России делает «крайне актуальным творческое наследие Розанова. Его работы читаются так, будто он живет рядом с нами и видит нас, наши проблемы и со
1 Розанов В.В. Мимолетное. 1914 г. // Розанов В.В. Когда начальство ушло. - М., 1997. - С. 526-527.
свойственным ему чувством нежности и бескомпромиссным отстаиванием истины пытается помочь нам в решении жгучих циви-лизационных вопросов... науки и образования, религии и культуры, брака и семьи» (с. 82), - заключает Л.В. Скворцов.
Большой раздел реферируемого издания посвящен вопросам философского, художественного, личностного влияния и взаимодействия Розанова и его современников.
«В русской литературе Серебряного века трудно найти двух других "писателей-близнецов" со столь схожими судьбами и даже изначальными творческими устремлениями, как В. Розанов и Ф. Сологуб, хотя ни тот, ни другой сходства этого не признавали», -пишет Е.В. Иванова в статье «Апокалипсис литературы» (2006). У обоих было «трудное детство», бедность, мать, одна растившая детей (отношения с матерью и того и другого содержат богатый материал для фрейдиста), после смерти матери у Розанова - опека брата, у Сологуба - сестры, учительствование в провинции, переезд в столицу, начало литературной деятельности, заставившее вращаться в одной и той же литературной среде. Подобно Розанову Сологуб собирал мелочи и подробности провинциальной жизни, вел дневники, коллекционировал газетные вырезки. Все это было использовано в творчестве. Фактографически точен роман «Тяжелые сны» о провинциальном учителе Василии Логине. Однако Розанов в отклике на роман подчеркивал именно его недостоверность, а в рецензии на «Мелкого беса» обвинил писателя в полном незнании и непонимании провинциальной жизни. Е.В. Иванова утверждает, что Розанов спорил не с Сологубом как писателем, а с теми, кто считал, что картины романа имеют нечто общее с реальностью. Мысль о губительной роли литературы была «навязчивой идеей» Розанова. Клевета на реальность разоблачалась им в статьях: «Литературные симулянты», «Погребатели России» (обе - 1909), «Бедные провинциалы.» (1910), «Не верьте беллетристам.» (1911), «Трагедия механического творчества» (1912), «М. Горький и о чем у него "есть сомнения", а в чем он "глубоко убежден"» (1916). Таким образом, в отзывах на произведения Сологуба Розанов отрицал не творчество, а приписываемую литературе способность служить зеркалом реальной жизни, и даже подменять собой реальность.
Глубокое духовное искание, творческие притяжения и отталкивания прослеживаются в статье И.Л. Волгина «"Дневник писате-
ля" Достоевского и "Опавшие листья" Розанова» (2009). И «Дневник писателя» и миниатюры Розанова, по мнению исследователя, только искусная жанровая имитация, литературная условность, помогающая решать сугубо художественные задачи. Однако художественное пространство в «Дневнике» и миниатюрах организовано по-разному. «Дневник» с некоторыми оговорками можно вписать в традицию, начатую «Выбранными местами.» Гоголя и продолженную поздней публицистикой Л.Н. Толстого, где ярко выражено императивное, проповедническое начало.
Дневниковая проза Достоевского при всем жанровом новаторстве, сохраняет правила литературного поведения, соблюдает условности, присущие публицистическому собеседованию. Роза-новская малая проза существует по совершенно иным законам: «Она лаконична, дискретна, интровертна. Ее субъективность носит порой провокационный характер и нередко рассчитана на скандал. То, что Достоевский "из осторожности" предпочитает передоверить своему намеренно отчужденному от автора "парадоксалисту" (например суждение о пользе войны и т.д.), Розанов высказывает "прямым текстом", от себя лично. Его авторское «Я» принципиально не отделено от конкретного лица - Василия Васильевича Розанова» (с. 231). Однако голос лирического героя «Опавших листьев» унаследовал тип мышления, присущий подпольному парадоксалисту с его диаметрально противоположными точками зрения на предмет. Вместе с тем И. Л. Волгин считает, что справедливо было бы говорить о влиянии на «Опавшие листья» не столько «Дневника писателя», сколько всего мира Достоевского.
В сборнике также публикуются статьи С.М. Сергеева «Константин Леонтьев как "вечный спутник"», А.П. Козырева «Розанов и Соловьёв: Диалог в поисках Другого», и «Несходство стихий: Розанов и Булгаков», В.Л. Курабцева «Розанов и Бердяев» и «Розанов и Шестов», А.Г. Гачевой «В.В. Розанов и Н.Ф. Фёдоров», Б.Н. Тарасова «Розанов и Паскаль» (2009).
Книга дополнена хроникой основных событий жизни и творчества В.В. Розанова, библиографическим списком «Прижизненные издания сочинений В.В. Розанова», указателем имен, сведениями об авторах.
К.А. Жулькова
