CC BY
25
У Бадью и Лардро есть общая идея, что следует думать через Лакана, чтобы зайти дальше, чем он. Но единственный способ выйти за границы Лакана - это пройти через него. Обоснование этого диагноза чисто политическое: Лакан раскрыл иллюзии, на которых основывалась капиталистическая реальность и ее ложные грехи, но его финальный результат в том, что мы обречены на господство, доминирование, потому что Господин - это составная часть самого символического порядка, и поэтому попытки превзойти доминирование только порождают новые фигуры для Господина. Задача того, кто готов пройти через Лакана, - это задача поиска или создания пространства для бунта, которое не будет снова захвачено одной или другой версией Господина.
В политике единственное возможное восстание - это внутренний духовный бунт. Об этом говорили Ямбет и Лардро. Настоящая книга отрицает одухотворение восстания и остается верной оригинальному проекту Бадью - радикальному освободительному проекту, который проходит через Лакана.
С.А. Свирида, Г.В. Гребенникова
2013.02.003. САМОХВАЛОВА В.И. БЕЗОБРАЗНОЕ:
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЕГО ПРИРОДЕ, СУЩНОСТИ И МЕСТЕ В МИРЕ (К феноменологии, метафизике, методологии понимания). -2-е изд., расширенное и дополненное. - М.: Брис-М, 2012. - 592 с.
Безобразное принадлежит к числу основных эстетических категорий - наряду с прекрасным, трагическим, комическим, возвышенным, низменным и т.п. Как отмечается во введении, «с помощью сформированного ею развитого и продолжающего развиваться познавательно-понятийного аппарата эстетика свойственными для нее средствами и специфическим способом упорядочивает и познает мир, а вследствие широкого диапазона охвата и глубины проникновения способна охватить и объяснить мир практически во всех его проявлениях, представив наиболее общий уровень его понимания. Недаром все крупные философские системы завершаются разработкой эстетической теории» (с. 10-11).
Целью монографии является анализ феномена безобразного с точки зрения его организации, объективности, универсальности, специфики выразительности. Он исследуется автором в различных
аспектах: как реалия (когда безобразное имеет место в действительной жизни и становится объектом внимания, восприятия, оценки); как объект, предмет отображения, художественного осмысления в искусстве; как непосредственное отображение, художественный образ; как отношение (когда человек через безобразное, через его понимание проясняет некоторые существенные для себя смыслы, определяет свою позицию); как оценка некоторых явлений реальной жизни или искусства в качестве безобразных (хотя по сути и по форме они могут и не являться таковыми); как возможность через безобразное достичь особого, специфического познания - познания метафизического, «касающегося понимания глубинных основ человеческого, основ самого бытия в его сложном содержании, порядке и смысле» (с. 38).
Монография состоит из введения, восьми глав и заключения. Во введении автор отмечает, что если исходить из определения эстетики, данного Б. Кроче, считавшего эстетику наукой о выражении (т.е. и логикой чувственного познания, и своего рода общей лингвистикой), то эстетика имеет своим предметом все, что может быть выражено. «Таким образом, выраженность выступает в эстетике фактором первостепенного значения. С этой точки зрения красоту Б. Кроче определяет как удавшееся выражение, безобразное же, в свою очередь, можно, с его точки зрения, трактовать как выражение неудавшееся» (с. 11). Подтверждение этому определению эстетики автор находит и в словах А.Ф. Лосева, который считал предметом эстетики «логос выражения эйдоса», т.е. порядок и принцип выражения идеи.
Но поскольку чувственное восприятие прекрасного как совершенства образуется сочетанием содержания, выражения и порядка, то, следовательно, «эстетика может рассматриваться также как наука об организации» (с. 12). Основа для подобного понимания сформулирована А.А. Богдановым в его труде «Всеобщая организационная наука». Похожих взглядов в свое время придерживался с известными оговорками В.С. Соловьёв, в понимании которого «эстетика выступает как наука о результатах грандиозного естественного процесса организации природных форм по законам красоты...» (там же).
Эстетическое отношение, по словам автора, соединяет в себе и познавательный, и ценностный, и широко понимаемый деятель-
ностный подходы, имеет творческий характер. «Эстетическое как особый модус восприятия и познания мира позволяет объединить мир в познании, наполнив конкретным смыслом утверждающееся в человеческом сознании представление о единстве мира в его построении и выражении» (с. 13). Сфера эстетически воспринимаемого расширяется с развитием самого человека, развитием его знаний о мире, его способностей к восприятию, с развитием и утончением самих человеческих чувств. Автор приходит к выводу о том, что именование эстетики наукой о прекрасном является в некотором смысле условностью или символической метафорой, «ибо хотя прекрасное и есть основа эстетики, однако реальный мир и полнота реальной жизни значительно шире данной категории, как, впрочем, и совокупности всех эстетических категорий» (там же). Если главной ценностной категорией традиционно считается категория прекрасного, то центральной организующей категорией эстетики выступает понятие эстетического «как всего, что воспринимается и оценивается чувствами, через разные уровни восприятия и интерпретации» (с. 14). Категория безобразного необходимым образом включена в состав основных эстетических категорий. Однако сложность идентификации безобразного в том, что оно «охватывает такие проявления и смыслы, где не действует ни смех комического, ни смирение или гибель, предполагаемые трагическим. Это особая сфера идей, образов, символов, смыслов, ситуаций, которые требуют собственных специфических средств понимания и разрешения» (с. 18). Отношение к безобразному, понимание его у разных представителей эстетической мысли могло быть самым разным. Различным в разных культурных системах было и смысловое наполнение данного понятия, оно по-разному трактовалось и позиционировалось в общей системе восприятия мира. Однако, подчеркивает автор, сама эта категория всегда была необходимо представлена в эстетическом восприятии, понимании, познании мира, «оппонируя» прекрасному, «означающему и организацию формального совершенства, и положительную эмоциональную оценку, и соответствующее переживание и отношение» (с. 21). Тем самым, по словам автора, безобразное традиционно занимает место в ряду основных «антиценностей», составляющих «однополюсную» оппозицию трем главным человеческим ценностям: «прекрасное -безобразное», «истина - ложь», «добро - зло». Таким образом, вы-
ступая как антитеза прекрасному, безобразное опосредованно, «от противного», дает представление и об эстетическом идеале.
Через осмысление безобразного человек познает внутреннее пространство собственной психики, связь уровней своего сознания и бессознательного со структурами мира, что помогает ему в самоидентификации и самоопределении в мире. «Встречаясь с безобразным в разных его проявлениях, модификациях, истолкованиях, человек получает такое знание о самом себе, своей природе, своей душе, которое было бы невозможно получить без подобного опыта и каким-то иным способом» (с. 37).
В главе 1 автор задается вопросами о том, что такое безобразное, в чем его смысл и зачем оно миру. Отмечается, что корни безобразного как оценки и как ощущения лежат в тайниках человеческого сознания. Автор уверен, что эта глубокая по своему содержанию и важная по своему значению эстетическая категория, возможно, даже теснее, чем другие эстетические категории связана с пониманием человека и с его собственным пониманием себя. Она дает «важные штрихи к познанию нашей человеческой природы, всего специфически человеческого, обусловленного не только эстетически, но и этически, экзистенциально, гносеологически, психологически, аксиологически, метафизически» (с. 43). Более того, оппозиция «прекрасное - безобразное» выглядит, по мнению автора, в ряду других подобных оппозиций («возвышенное - низменное», «трагическое - комическое» и т.п.) более фундаментальным противопоставлением, чем остальные. Она фиксирует не противостояние отдельных, частных сторон или явлений, но «касается основополагающего противоречия в понимании устройства и порядка мира в целом. Иными словами, данная оппозиция имеет отношение к самим основам устройства мира и его парадигмального понимания» (с. 40). Однако сложность самого подхода к вопросу о способе понимания безобразного, к анализу которого обращались не столь часто и не столь охотно, как к анализу прекрасного, и как бы неспециально, а именно в связи и по противоположности с прекрасным, явилась причиной того, что «сама эта категория оказалась наименее разработанной, особенно с точки зрения методологии идентификации безобразного» (с. 45). Безобразное требует особого внимания, наличия тонкой духовной «лоции», настроенной на добро, «предполагает зрелую зрячесть души» (с. 43).
Безобразное, по словам автора, есть как бы надстройка над другими отрицательными ценностями, «их своеобразное сгущение и обобщение на отрицательном содержательно-эмоциональном полюсе...» (там же). В нем традиционно собраны и символизирован-но обобщены все негативные характеристики бытия: бесформенное, безвидное, неприглядное, уродливое, отвратительное, гадкое, отрицательное, низкое, дисгармоничное, отталкивающее, несоразмерное, низменное, злое.
Категория безобразного, как и другие эстетические категории, имеет собственную традицию исследования ее в истории эстетической мысли, однако наиболее известным эстетическим исследованием, содержащим специальный анализ категории безобразного, считается «Лаокоон» Г.Э. Лессинга. Но Лессинг рассматривал безобразное в основном лишь в искусстве, «разработав сложносоставную феноменологию безобразного на примере принципов его выражения в разных видах искусства, с помощью разных художественных языков» (там же). Одной из попыток специального исследования феномена безобразного как явления в целом и в определенной степени попыткой систематизации его проявлений был труд ученика Гегеля, Карла Розенкранца «Эстетика безобразного». Автор отмечает, что в исследовании Розенкранца представлена обширная феноменология безобразного. «Давая феноменологию безобразного, Розенкранц начинает с описания неправильного и заканчивает описанием отвратительного, т.е. прослеживает путь "накопления" отрицательных проявлений от ненадлежащего - к нетерпимому. Ужасное, тошнотворное, преступное, дьявольское, колдовское, карикатурное, призрачное - все это равно относимо им к безобразному, невзирая на принадлежность указанных свойств и проявлений к разным уровням понимания негативного, отрицательного, принадлежащим, в свою очередь, к разным сторонам и сферам жизни» (с. 47).
В 2007 г. вышел в свет на русском языке под редакцией У. Эко двухтомник: «История красоты» (Т. 1) и «История уродства» (Т. 2). Это издание представляет собой не столько теоретическое исследование, сколько своего рода хрестоматию, собравшую под общим названием различную феноменалистику безобразного в самом пестром смешении. «И хотя это дает интересную панораму безобразного, теоретически в целом это не только не проясняет
обозначенную проблему методологически, но как бы еще более смешивает (вполне в духе постмодернистской установки) все смыслы, относимые к области широко толкуемого безобразного, в которое у У. Эко оказываются зачислены и ужасное, и страшное, и чудовищное, и мерзкое, и гадкое, и отвратительное, и уродливое, и жуткое, и непристойное, и безвкусное, и вульгарное, и непонятное (недоступное пониманию). » (с. 49).
Определенная сложность идентификации безобразного всегда была связана как с трудностью его истолкования, так и с самим способом его представления. Безобразное значительно сложнее по своему содержанию, чем простое формальное отрицание красоты, и потому формальный подход к его истолкованию сущностно недостаточен. «В безобразном, как и в большинстве других эстетических определений, присутствует неотрывно включаемая в него значительная эмоциональная составляющая, применяясь в качестве оценки к весьма широкому кругу явлений.» (с. 51). Однако выделение безобразного как отдельной и особой категории предполагает наличие у него некоего собственного значения, своего рода объективного смысла, «на который указывает возможность истолкования безобразного как без-образного» (с. 52). В любом случае, подчеркивает автор, безобразное понимается как нечто неустойчиво-неопределимое, расплывающееся в своем смысле и значении из-за неопределенности формы, «влекущей к неразличимости границ и свойств, к смешению и хаосу; это нечто существующее как бы с исходно сбитой образной <...> "фокусировкой", разлагающей форму и лишь указывающей на столь же невыделенную область содержания» (там же). Автор ссылается на трактовку Н.А. Бердяева, который полагал, что безобразное, как и зло, возникает в результате некоего искажения первоначального (божественного) «замысла о предмете» в процессе реализации этого «проекта» в достаточно косной и инертной материальной форме, «способной, в силу своей грубости, отклонить воплощаемый земной образец от идеально заданной программы. » (с. 54). Или, вопрошает автор, может быть Бог, в чей замысел человеку не дано проникнуть и чьих целей не дано понять, создал безобразное в силу того, что ныне принято именовать «парадоксальной интенцией»? «Не содержит ли безобразное само по себе столь же отчетливого метафизического смысла, как и прекрасное (в истолковании его
В.С. Соловьёвым, Н.А. Бердяевым, Ф.М. Достоевским)?» (с. 5455). Может быть, действительно, задается автор вопросом, это вообще не объективная категория, а некий фантом, «причудливо отраженный свет красоты, переходящий в ее искажение, отрицание? Иными словами, несамостоятельная категория, не имеющая собственного основания?» (с. 57). И если безобразное есть оппозиция прекрасному, то означает ли эта оппозиционность, что в нем не выражен смысл, а форма отсутствует или является невыразительной? Но откуда тогда явная отрицательная «нагруженность» данного определения или оценки? И по каким законам каких форм безобразное образуется? «Безобразное, которое безусловно существует, оказывается трудно охватываемо какой-либо единой системой идентификации в силу не только крайнего разнообразия, но и разных систем и уровней подхода к определению безобразного» (с. 61). Если, согласно одному из определений прекрасного, прекрасное есть то, что в наилучшей степени соответствует своему роду и виду, в таком случае жаба, крокодил, паук и змея, вполне соответствующие своему роду и виду, с точки зрения объективной организации безобразными вовсе не являются. В то же время, отмечает автор, относительно самого присутствия в мире безобразного, которое способно вызывать естественную реакцию отторжения, неодобрения, неприятия, возможен и иной взгляд. Речь идет о взглядах одного из героев романа У. Эко «Имя розы», который утверждает, что природа терпит чудовищ, ибо они есть «часть божественного промысла, и чрез немыслимое их уродство проявляется великая сила творца» (цит. по: с. 63). Иными словами, Творец «терпит» безобразное ради человека (его образования и воспитания, а может быть, назидания ему?), «чтобы тот имел возможность сравнивать и на основе подобного сравнения больше ценить прекрасное? А главное - научился бы сам творить прекрасное, освоив его "алгоритмы", в том числе и "от противного"» (там же).
Все подобные соображения о появлении, организации, сущности и смысле безобразного «представляют данное явление как своего рода парадокс, когда безобразного, казалось бы, не может существовать как такового, ибо оно и "не предусмотрено" планом сотворения бытия, будучи бессмысленно и бесперспективно с точки зрения процессов самоорганизации в природе, и т.д. Однако безобразное, которого как бы и нет самого по себе, тем не менее
существует и имеет сферу своего проявления не менее широкую, чем красота» (с. 63-64). Но, задается вопросом автор, существуют ли в таком случае какие-либо объективные, например физиологические закономерности восприятия человеком безобразного, как существуют определенные объективные закономерности восприятия «золотого сечения». Безобразное вызывает некий инстинктивный протест, но не всегда и не у всех.
Известно, что безобразное (как уродство) возникает порою в самой природе в результате тех или иных генетических сбоев через мутации некоторых ее исходных форм. Таким образом, иногда сама природа делает возможным естественное появление безобразного. В этом случае возникающее уродство (воспринимаемое и оцениваемое как безобразное) выступает по своему происхождению крайним проявлением изменчивости живого. Что касается эмоций отвращения, отторжения, неприятия, они могут быть «результатом постоянного эволюционно-генетического отбора в виде усиления реакции не только на прекрасное и полезное, но и на отвратительно-безобразное как несущее угрозу, опасное и вредное» (с. 70). То же можно сказать и о реакции страха, которую природа вложила во все живое ради сохранения жизни, возможности избежать опасности. В психиатрии такая реакция даже рассматривается как конструктивная, ибо формирует и обеспечивает естественный защитный механизм.
Как замечает автор, если расширить пространство рассмотрения безобразного с природно-биологического уровня его предъявления на весь широкий спектр многоуровневой деятельности человека, можно отметить, что безобразное в многогранности его проявлений настораживает человека потому, что часто сигнализирует о неизвестном либо непонятном, чего человек не может объяснить на основе прежнего опыта. «Непознанное и непознаваемое всегда выступают источником домыслов и фантазий, а также страхов и опасений» (с. 76).
Автор приходит к выводу о том, что если красота в мире в смысле ее организации объективна, так как строится по определенным законам и канонам, то безобразное оценивается и воспринимается исключительно субъективно, индивидуально, каждый раз неповторимо и зиждется только на человеческом материале и человеческом восприятии. Бесспорно, что прекрасное также, при всей
объективности его организации, выступает как человеческая оценка, ибо уловить объективность и оценить ее может только ставший эстетическим субъектом человек. Но безобразное, не имеющее устойчивых и объективных правил построения («канонов безобразного» не существует), целиком определяется в качестве такового самим человеком. Оно имеет необходимое отношение, «привязку» к содержанию человеческой природы во всей целостности ее существования и проявления. «Безобразное, таким образом, и в субъективном своем выражении имеет определенный объективный смысл, оно дает особую информацию прежде всего о человеке, оно особым образом информативно...<...> Безобразное неповторимо и в этом может быть отрицательно притягательно.» (с. 78). Итак, безобразное - в широких рамках его истолкования - предстает одной из наиболее субъективно понимаемых эстетических категорий. «Безотносительно безобразного нет, ибо образы безобразного чаще всего создаются в человеческом представлении или живут в человеческом подсознании и всегда окрашены выраженными субъективными эмоциями, чертами, особенностями» (с. 79). Об относительности и условности как красоты, так и безобразного говорил в свое время Сократ, подчеркивая, что одни и те же предметы могут быть и прекрасны и безобразны - в зависимости от ситуации, в которой они выступают или применяются. В целом, как замечает автор, феноменология безобразного оказывается более обширна и даже многослойна в сравнении с прекрасным. В этом смысле можно согласиться с В. Гюго, который в своем предисловии к «Кромвелю» заметил, что прекрасное имеет лишь один облик, в то время как уродливое - тысячу.
Если учесть «двусмысленность красоты», о которой писал Ф.М. Достоевский (красота пролегает как бы между двумя безднами, и «Бог здесь борется с дьяволом»), и неоднозначность отношения к красоте человека в христианстве, неудивительно, что в контексте страха перед красотой (которая есть «страшная сила») безобразное начинает казаться спасительным. «Но может ли безобразное быть благословенно, подобно красоте?» (с. 94).
Завершая главу 1, автор подчеркивает, что безобразное нередко оказывается символической оболочкой для знания темного и опасного, непонятно-непостижимого для человека, сложной сим-
волизацией жестоких истин; это часто означает, что под безобразным скрыто знание, которое отнюдь не всегда приятно человеку.
Глава 2 посвящена рассмотрению человеческого измерения безобразного и его метафизического смысла. Обращение человека к безобразному может быть мотивировано интересом к познанию нового, любознательностью, любопытством. Но это обращение может «вскрывать какие-то глубоко скрытые пласты внутренней жизни сознания и души человека, в том числе происходить и как некая извращенная реакция, некий извращенный ответ на воздействие красоты. Прекрасное не только являет уже свершившимся (присутствующим, опредмеченным) недостижимое по совершенству и этим может спровоцировать у воспринимающего комплексы, чувство неполноценности, а у некоторых мастеров, наряду с восхищением, и зависть. Но прекрасное и обещает нечто невыразимое, невозможное; и из этого иногда рождаются химеры, или возникает разочарование, выливающееся в месть красоте, или же пробуждаются настолько сильные эмоции. что они способны выливаться в разрушительные акции» (с. 107). Само переживание красоты как ощущение полноты бытия обещает счастье, которое не исполняется. «Восторг переживания красоты и совершенства сменяется в реальности горечью разочарования. И создание безобразного может выступить своеобразным ответом "безответственному" искусству и безжалостной в своем совершенстве красоте.» (с. 110). Для иллюстрации этой мысли конкретными примерами автор обращается к творчеству А. Рембо, С. Дали, Ф. Кафки, Ф. Ницше и др. В частности, отмечается, что Ф. Ницше в своей работе «Человеческое, слишком человеческое» отстаивает право на «искусство безобразной души» как на особое умение потрясать души людей. «И отсюда получает своего рода легитимацию как бы бесчувственное любование безобразным, воспевание безобразного во всех его проявлениях, бессильный протест не только против мира с его нормами, вкусами, приличиями, наконец, но и против себя в осознании собственной слабости и неспособности как-то иначе такой протест выразить.» (с. 124).
В качестве безобразного человеком воспринимается обычно то, что лежит как бы вне его природы, вне его естественных ожиданий от мира и вещей, от самого себя. Это связано с тем, что «у человека существует некий исходный инстинкт прекрасного и не-
кая исходная метафизическая матрица как идеальное представление о не искаженном воплощением замысле об идее человека (или вещи), что помогает ему... внутренне безошибочно идентифицировать прекрасное» (с. 136). Человек часто отворачивается от безобразного, но в то же время оно непонятным образом притягивает его; «это своеобразное притяжение бездны, хаоса, в котором его душе видятся все вообразимые и невообразимые отклонения и уродства, все неведомые, но манящие пороки» (с. 139). О любопытстве к страшному и безобразному писал А.С. Пушкин, о своеобразном обаянии безобразного для некоторых душ говорил Ш. Бодлер в своем «Путешествии» - он писал о странном призыве бездны, таящей в себе и некое лукавое (последнее) утешение для усталой души. Потребность самопроявления, самовыражения, которые вполне естественны для человека, может осуществляться порой какими-то неестественными, причудливо-аномальными способами. Размышляя об этой загадке человеческой души, автор отмечает, что, возможно, только любовь может оказаться той силой, которой дано победить или преобразить безобразное, отвратить человека от мрачной бездны. Как утверждал Н.А. Бердяев: «Любовь есть сила, преображающая мир, освобождающая от призраков тления и уродства. И покрытое проказой лицо любимого существа можно силой любви увидеть в свете преображенном, прозреть чистый образ этого существа в Боге» (цит. по: с. 140). Проявления воли, живого ума, силы духа нередко сообщают чертам лица человека то, что воспринимается как красота. «Именно жизнь духа, жизнь внутреннего человека выступает источником внешней красоты, ибо определяет то, что, по удачной формулировке Б. Ахмадулиной, способно действовать как "тайный мускул красоты в лице"» (цит. по: с. 143). Иначе говоря, красота не исчерпывается только внешне-телесным, но отсылает через образ к смыслу. Об этом говорили М. Фичино, Н.Г. Чернышевский и др. Как отмечает С. А. Левицкий, прекрасное есть жизнь «во всем ее цветущем многообразии, прекрасное есть обещание жизни, реализация жизненного начала. Безобразное - все, что ей угрожает во всех ее разноплановых измерениях» (цит. по: с. 142). Безобразное обнаруживается как бесперспективное по отношению к жизни, проявляется как имеющее «отрицательный смысл смерти».
Безобразное не просто многолико, но протеистично, переменчиво, текуче, превращаемо, оно нагружено множеством смыслов. «Можно сказать, что оно, не будучи, как красота, связано с космическим формообразованием, в то же время теснее связано с человеческим космосом значений, свидетельствуя о структуре и ценностном составе внутреннего пространства сознания человека, которое самыми разными путями (иногда причудливо, но отнюдь не случайно) связано с внешним миром и часто символизированно представляет его, зашифровав его смыслы в изгибах фантазии, связанной с безобразным, его восприятием и оценкой» (с. 147).
Автор подчеркивает, что с методологической точки зрения безобразное можно идентифицировать как переход границы человеческой нормы, которая должна обеспечивать стратегию развития, утверждения и саму возможность сохранения культуры, выступающей нормативной программой развития человека как рода. «В этом случае мы относим красоту к некоему вечному принципу человека, безобразное же предстает конкретным временным проявлением всего отклоненного, недолжного в индивидуально-единичных его воплощениях» (с. 149). Не случайно нам представляется безобразным и отталкивающим лицо человека, на котором нет никакого отпечатка или следа интеллекта. «Психическая жизнь в ее сложности и своеобразии отпечатывается на лице и озаряет (или нет) его светом духовной красоты, которая порою способна затмить или нейтрализовать физическую. Наконец, это то, что Бог уделил человеку от своего совершенства. И потому, очевидно, мы столь чувствительны именно к этому нарушению (отрицанию) признака жизненности в человеке, что оно, помимо внешнего выражения, имеет и смысл оставленности Богом.» (там же). Именно поэтому нельзя однозначно утверждать, что безобразное лежит целиком в сфере субъективного, в сфере личного вкуса, и лишь как бы экстраполируется нами на мир. Как явление и как эстетическая категория безобразное не может отождествляться с эмоциональной реакцией восприятия. Оно «может сигнализировать о метафизическом плане, о плане неведомых тонких соответствий, недоступных непосредственному наблюдению, а происходящие изменения могут быть отражением изменений в сфере метафизического» (с. 153). В этом плане, как замечает автор, возможно, ближе других исследователей подошел к пониманию сути безобразного в эстетике
Ф. Ницше, который подчеркивал прежде всего не формальную сторону безобразного (неполноту, несогласованность частей, отсутствие меры и т.п.), но его метафизическую природу и сущность. Он писал: «Ничто не прекрасно, только человек прекрасен. ничто не безобразно, кроме вырождающегося человека» (цит. по: с. 155). Таким образом, безобразное понимается как знак и симптом вырождения. Подобные суждения высказывал К.Г. Юнг. Автор напоминает также слова В.С. Соловьёва о том, что «нет ничего безобразнее безобразного человека» (цит. по: с. 156). По мнению Ф. Ницше, безобразное выступает со стороны человека как предательство его собственной природы. «Безобразное в этом случае выступает не просто антиподом или отрицанием прекрасного, но становится знаком всего враждебного человеку и его природе вплоть до стремления его к деградации и саморазрушению.» (с. 157-158). Иными словами, на эволюционно-биологическом уровне безобразное связано с отрицанием жизни, с угасанием жизненного порыва, с тягой к неживому, к некрофильству; на экзистенциальном уровне оно являет противоречие и угрозу осуществлению совершенной жизни. В общеорганизационном плане упорядочения бытия и становления его определенности безобразное есть знак смешения, хаоса, энтропии. В плане художественно-эстетическом безобразное означает «включение в порочный круг бесконечного и бессильного повторения подобного же» (с. 158). В религиозно-метафизическом плане безобразное есть отрицание идеи Божественного творения, «означавшего необратимость возникновения Бытия из ничего и явившего силу духовно-творческого начала жизни» (с. 159). С точки зрения феномена космического существования жизни безобразное есть утрата самой возможности преодоления смешения бытия и не-бытия. Но при всем отвращении к безобразному, оно способно иррациональным образом притягивать и завораживать, поскольку дает шанс заглянуть в отторгнутые человеком бездны, представить ужас распадения самой идеи человека. «Можно сказать, что безобразное оскорбляет в человеке нечто краеугольно важное в его человеческой природе, унижает его редукцией его сложности и божественности - к чему-то враждебно несоответствующему: и здесь метафизическое воплощается в формальное» (с. 161). Иначе говоря, безобразное по своей сути есть то, что убивает (метафизически или символически, в прямом или переносном смысле) Бога и
унижает Его образ в человеке, «профанирует, вульгаризирует саму идею Бога в человеке, убивает божественное в человеке, искажает свет метафизического идеального замысла о человеке в его душе» (с. 162). Ссылаясь на слова известного немецкого психиатра и психолога Э. Кречмера, автор отмечает, что «в человеческой природе заложена великая мистическая любовь к божественному» (цит. по: с. 163), под которым человек понимает и некую общую корневую систему мира, и некие вершины собственной природы. «Поэтому любой уход, удаление от божественного, искажение этой ценностной доминанты в самой основе понимания мира воспринимаются как недоброе, а в эстетическом плане - как безобразное» (там же).
Завершая главу 2, автор отмечает, что осмысление безобразного «помогает пониманию мира, особому структурированию его познания, оно делает выпукло зримыми его ценностные основания» (с. 170). Искусство же позволяет своими и художественно-рациональными, и эмоциональными, и своего рода суггестивно-магическими средствами и способностями «извлекать основы безобразного, его корни из темноты тайного и непознанного и, выставляя их на свет разума, оценивать, осуждать, учиться переплавлять темное и нечеловеческое (дочеловеческое) знание в энергию знания человеческого» (там же).
Глава 3 представляет переход от феноменологии безобразного к методологии его идентификации. Здесь автор выделяет основные направления, или подходы, в рамках которых возможны и чаще всего осуществляются попытки идентификации безобразного.
1. Инструментально-семиотический подход определяет безобразное с точки зрения выражения этого качества художником или выраженности его в природном объекте.
2. Духовно-семантический подход объединяет концепции, по которым безобразное, как и прекрасное, рассматривается с точки зрения необходимости разделения формы на внешнюю и внутреннюю - в случае, когда они не совпадают ни по явленности, ни по оценке.
3. Функциональный подход имеет место в том случае, когда тот или иной предмет определяется как прекрасный или безобразный в зависимости от применения.
4. Формально-организационный подход «объединяет то широкое поле способов, где можно собрать разнообразные формы и
проявления организационных несоответствий разного уровня сложности» (с. 209-210).
5. Безобразное часто становится особым случаем нарушения меры. Если речь идет не просто о дисбалансе частей целого, а о разбалансировке всей вещи как целого, то здесь необходим особый подход к анализу ситуации, который можно определить как организационно-системный. Грань между нормой и отклонением от нее может быть исторически подвижна, «но только в тех случаях, когда норма не касается неких метафизических, неизменных в их человеческой сути и проявлении, понятий» (с. 217).
6. Человек является целостностью, единой системой, однако эта целостность вписана, в свою очередь, в качестве части в более крупное целое - единую систему мира. Это дает автору основание объединить три подхода - организационно-системный, метафизический и антропологический - в единый подход, который условно обозначается как метафизический. «Представляется, что метафизическая глубина, которой, несомненно, обладает безобразное (как прекрасное или возвышенное), не сводима к поверхности феноменологии. <...> И именно метафизическое содержание безобразного позволяет отделить его от всего остального (близкого или похожего) и перейти от феноменологической его стороны к собственно методологической - определению того, что составляет сущность безобразного» (с. 219-220). Именно с позиции метафизической в безобразном как нигде в другом проявляется человеческое во всем спектре понимания данного феномена. «Человек - непрестанно и ежемоментно становящееся бытие, и ему необходимы определенные ценностные ориентиры, которые несли бы в себе некую устойчиво постоянную основу, создавая безошибочную перспективу и вектор движения» (с. 220). Автор подчеркивает, что вводя фигуру Бога при метафизическом подходе к пониманию безобразного, мы тем самым упорядочиваем пространство движения человека к его человеческим целям, к которым относятся красота, порядок, гармония и совершенство, а следовательно, и умение распознавать безобразное и способность его преодолевать. «У человека пока просто нет иных безусловных и неизменных ориентиров, кроме фигуры, идеи и образа Бога. Идея Бога дает организационно-системную ось и вертикальный (духовный) вектор для выстраивания пространства развития» (с. 220-221).
Безобразное - это в определенной степени сигнал о дезинтеграции бытия, «об опасности его растворения на ложных путях и ориентирах, в ложных возможностях призраков, наваждений и миражей, в ложном сознании, разрушающем и смущающем душу ложными образами и подменой целей. Безобразное выступает как дорожный указатель: этот путь опасен, на нем человека ждет вырождение» (с. 229).
В главе 4 «Безобразное: От категории к оценке» автор отмечает, что, как правило, в определении безобразного как категории, с одной стороны, и как оценки - с другой, «мы руководствуемся некоей нормативностью, разнообразные нюансы отклонения от которой фиксируются в субъективных способах понимания безобразного» (с. 234). Автор полагает, что с большой долей условности можно сказать, что категория и оценка различаются апелляцией к разным «уровням выступания» нормы (или не-нормы), к преобладанию формального или эмоционального уровня как в понимании нормативности, так и в способе восприятия. «И если принадлежность к категории безобразного является своего рода "статусной" оценкой вещи, в определенном смысле безусловной... то собственно оценка выступает как ситуативная, обусловленная разными окказиональными, контекстуальными, иными привходящими факторами и обстоятельствами» (с. 236). Безобразное, если рассматривать его как эстетическую категорию, есть объективная констатация, связанная не с эмоциональной реакцией и переживанием, а с беспристрастным, однозначным и объективным признанием некоего явления не просто «не прекрасным», но и «не совместимым с пониманием жизни, жизненности в их широком значении способствования бытию и развитию» (с. 237). Что касается безобразного как оценки, оно выступает часто не как определение по существу и не столько как характеристика самого предмета, сколько как «выражение субъективного впечатления, которое объект оставляет в нашем восприятии. Предмет при этом формально может и не быть безобразным, но он не может быть оценен иначе, как безобразное, потому что активно не нравится, в принципе неприемлем - по смыслу, по содержанию, по внутреннему значению.» (с. 238).
Кроме того, автор утверждает, что возможно, правда в достаточно условной степени, произвести разделение и внутри самой оценки безобразного на субъективную и объективную. Субъектив-
но безобразное - это то, что воспринято и оценено как безобразное сугубо индивидуально (т.е. в большей степени вкусовая оценка). «В том случае, когда оценка является не ситуационной, не чисто индивидуально-вкусовой, но основана на таком человеческом восприятии, которое. маркировано человеческими смыслами, нормами и т.п., лежащими "внутри" обоснования оценки, это. исключает ее случайный характер» (с. 244). В таком случае оценка может быть названа «статусной». Нет ничего удивительного в несовпадении субъективной и статусной оценки какого-либо явления. Но известны случаи, когда событие, не имеющее «статусного» характера, вследствие привычки и изменения отношения к нему начинает оцениваться иначе и даже становиться нормой. «То, к чему мы привыкаем, приобретает шанс сделаться нормой или хотя бы начинает восприниматься если не как нормативное, то как вполне приемлемое» (с. 249). Кроме того, в искусстве можно часто встретить примеры столкновения противоположных эстетических оценок при восприятии одного и того же объекта. «Подобное интересно тем, что показывает пример, когда прекрасное и безобразное могут совпасть в одном лице или его определении, если относятся к разным уровням значения изображаемого» (там же).
Глава 5 посвящена исследованию проблемы «Художник и безобразное в его творчестве». Художники часто не только не избегают безобразного, но уделяют его изображению особое внимание. В связи с этим можно упомянуть множество известных имен -А. Рембо, Ш. Бодлера, И. Босха, Ф. Гойю, Э. Мунка, Н.В. Гоголя, Ф. Кафку, де Сада и др. Автор задается вопросом: откуда к художнику приходят сами образы безобразного? «Из какой реальности, из каких кошмарных снов являются странные образы, например, невиданных гибридов - полулюдей-полукрыс на полотнах И. Босха, сов с паучьими туловищами в "Аду" Д. Боутса, бабочек с кошачьими головами на полотне "Искушение" М. Грюневальда?» (с. 299). И второй вопрос: почему вообще художник делает объектом своего внимания и предметом изображения в своем искусстве именно безобразное в жизни? Автор ссылается на книгу Юкио Ми-сима «Исповедь маски», в которой делается попытка раскрыть эту тайну, заглянуть в глубины загадочной человеческой души. Что заставляет нас стремиться к тому, чего нам на самом деле не хочется? «В самом деле, порок ли это самой души, из своих бездонных
глубин достающей и сам необычный интерес к безобразному, и специфический способ видения, обезображивающий иногда достаточно нейтральную картину реальности? Или же это испорченный вкус, объясняющий склонность выискивать безобразное и любоваться им? Но, возможно, это и особая чувствительность той же души к дисгармониям мира, к тому нарушению порядка, каким является - или в идеале должна быть, т.е. ощущается как должная -красота?» (с. 300). Продолжая строить гипотетический ряд объяснений этого загадочного феномена, автор предполагает, что, возможно, эта склонность художников есть проявление слишком ригористично понятого ими эстетического долга. «Кроме того, конечно, это может быть и вполне трезвая сознательная установка на критику существующего мира, на отрицание недолжного в нем безобразного. Нельзя исключать и выражения намеренного протеста - вплоть до эпатажа общественного мнения, вызова общественному вкусу и приличиям - против несовершенного мира, против его приглаженности, трусливой глухоты, против его пошлой благостности, лицемерной морали, лживой красивости, против недолжного порядка вещей, против непробиваемого равнодушия людей, когда нет иных способов или сил изменить мир в лучшую сторону.» (с. 300-301). И, наконец, почему художник иногда делает на своих полотнах безобразным то, что в действительности таковым не является? Почему он обезображивает действительность? Безобразное «вновь ставит нас перед целым рядом вопросов, ответы на которые не представляются однозначными и требуют привлечения данных и подходов не только эстетики, но и психологии, и психопатологии, и нейрофизиологии, и социологии искусства, и когнитивистики, и истории культуры, и мифологии и т.д.» (с. 315).
Безобразное - это то, отражение или присутствие чего мы боимся найти в себе самих. «Нет иной действительности, которая столь много означала бы для нашего внутреннего становления и проявления, особенно для художника, кроме той, что "перемещена" внутрь нас и находится внутри нас. И возможно, человеку надо увидеть безобразное в себе, чтобы знать, чего он должен остерегаться и чем ему грозит забвение человеческих законов, отступление от человеческого в себе. Возможное падение человеческого тем ниже и тем страшнее, чем выше стоит человек в своем развитии, своем осознании себя» (с. 322-323).
Исследователи творчества часто пишут о демонизме диони-сийского начала и даже объединяют оба этих источника. Но автор полагает, что «если дионисийское все же больше творчески-вдохновенное по источнику и проявлению, то демоническое больше мрачное, напрягающее, тревожащее, вносящее раздвоенность. » (с. 329). Автор подчеркивает, что если демонически-дионисийское начало выступает в тех или иных состояниях творческого выражения, влекущих к «альтернативам» - добру и красоте, - то «неким "конститутивным" источником появления образов безобразного выступают и патологии самой личности, и окольные пути ее самореализации и самовыражения, мании, буйные грезы, не сдерживаемые реальностью и здравым смыслом (рассудком), странные прихоти и ответвления чувств и впечатлений; пато-интерес личности к тому, что табуируется во всякой развитой культуре» (с. 329-330). Человека влечет запретное, ему, как ребенку, иногда интересно подглядеть то, что «не предназначено для взора и вершится независимо от человека» (там же). Безобразное пробивается в образах, опущенных в подсознание, кажущихся изжитыми. Время от времени они прорываются на «поверхность» сознания и сигнализируют о себе. «Художник безжалостно по отношению к себе (а иногда и к своему читателю или зрителю) вытаскивает на свет то, что прежде укрывалось от посторонних глаз и еле осознавалось самим человеком. Теперь это выставляется на всеобщее обозрение, беззастенчиво рассматривается, описывается, обыгрывается, истолковывается» (с. 330). Подсознательное посылает в наш мозг самые разнообразные фантазии, кошмарные образы, мучительные видения. «Это результат действия неосознаваемых психических сил, о которых человек либо не знает, либо забыл, либо не умеет (разучился) ими пользоваться и более или менее бесконфликтно связать их проявления со своей сознательной, "дневной" жизнью» (там же). Самые темные желания, запретные помыслы, нереализуемые побуждения, искушения, ускользающие от контроля сознания, вытесненные страхи, самые необычные и причудливые впечатления «в преобразованном виде, в символических формах всплывают в снах как чудовищные создания» (с. 331). Автор отмечает, что роль воображения в процессах творчества чрезвычайно велика и в положительном, и в отрицательном смысле. «Воображение не только позволяет художнику "увидеть" свое
произведение "готовым" и тем самым как бы организовать "руководство" процессом его творческого воплощения, но и становится каналом, по которому к художнику "приходят" воплощенными фантазии его бессознательного, безобразные существа из "нижнего мира", вампиры, химерические творения, связанные с неуловимым, необъяснимым, невыразимым, которые с помощью воображения выводятся на поверхность» (там же). Матрицы, существующие глубоко в бессознательном, прорываются теми или иными комплексами, которые, в свою очередь, отражаются в искусстве в сюжетах или настроениях автора.
Завершая главу 5, автор подчеркивает, что истинно творческий человек, в какой бы сфере и каким бы образом ни осуществлялись его творческие способности, «адекватно осваивает неоднозначные энергии самоутверждения, вводя их в русло творческой реализации и при необходимости освобождаясь от деструктивно-отклоняющихся тенденций в самоощущении и поведении. Демоны, вурдалаки, ведьмы, вампиры, оборотни, коварные, полные зловещего смысла, могут жить в каждом, но только "сон разума порождает чудовищ", приходящих из фантазий и снов, в сочетании же с разумом фантазия способна порождать все искусства и все их чудесные творения. И безобразное, побежденное художником, становится источником особого познания.» (с. 371-372).
Глава 6 содержит анализ места безобразного в искусстве и обществе. Представлены взгляды Платона, Аристотеля, Ксенофон-та Афинского, Сократа, Софокла, Г.В.Ф. Гегеля, Г.Э. Лессинга, Ф. Ницше, Х. Зедльмайра, В. фон Гумбольдта, Л.С. Выготского, А.А. Ухтомского, А. Моруа, М. Хайдеггера, К.Г. Юнга, Б. Кроче, М. Волошина, Г. Клейста, Т.В. Адорно, Э. Фромма, Э. Кречмера и др. Как утверждает автор, «только безобразное может предельно резко обозначить в искусстве несогласие с любой приглаженностью картинки мира. Безобразное может бросить вызов недолжному, но ввиду его уязвимости это часто вызывает лишь переформатирование в варварство. Безобразное может быть уместно, во-первых, на своем месте, во-вторых, при адекватной оценке и самого безобразного, и его использования для осуждения мира.» (с. 436).
В главе 7 «Современный культурный контекст и безобразное», описывая основные черты и характеристики современ-
ного культурного контекста, автор подчеркивает такое явление, как девальвация красоты в ее исходном смысле. «Красота начинает восприниматься как некоторое необходимое в соответствующих условиях "по этикету", своего рода внешнее украшение. Красота утрачивает знаки вечности. Красота утрачивает свою неповторимость, свою загадку и притягательность.» (с. 448-450). При всей видимости увлечения красотой «ширится зона сущностно безобразного и обостряется интерес к безобразному» (там же). Имя современному безобразному - серость. Автор замечает, что дезориентированный аппарат восприятия современного человека оказывается неспособен проникнуть в глубину истинной красоты, «а искусственная уже перестает его впечатлять, и потому он хочет впечатлений более сильных, которые бы вызывали интерес, возбуждали, - любых впечатлений. Безобразное же по-прежнему остается индивидуально, "штучно", неповторимо, для него нет канонов и матриц, каждый раз оно получается по-новому» (с. 450-451). Фантазия художника ничем не ограничивается, он абсолютно свободен. «Безобразное отрицательно притягательно этой свободой, переходящей в произвол, и бескрайним многообразием возможностей соответствующего произвольного выражения.» (с. 451). Это большой соблазн как для художника, так и для «потребителя» искусства. Слабый человек не может противостоять искушению бездной. Он не в состоянии переработать и сделать для себя безопасным подобный опыт.
Автор подчеркивает, что онтология безобразного шире онтологии красоты. «Формы и виды безобразного неповторимо вариативны, здесь все решает воображение, для которого нет канонов и требований соответствия, и ничем не стесняемый художественный поиск. Безобразное искушает и метафизически. Искушает опять же как возможностями безграничной свободы воображения, представления, фантазии, так и глубиной символизации, возможностью достижения безграничной выразительности того, что и непредставимо, и невыразимо. Безобразное привлекает и как возможность выражения протеста. Причем протеста, адресованного не только обществу, но и самому миру, его устройству, самому бытию и порядку Вселенной» (там же).
Одна из характерных примет современного культурного контекста - заигрывание с безобразным, «когда мертвое притворяется
живым». Это есть отпадение от человеческого образа, перечеркивание идеи человека, уход от человеческой нормы в разных ее формах. Как известно, искусство прежде всегда ассоциировалось с гармонией и порядком, но в современном обществе оно становится средством разрушения порядка, отражая тем самым общее состояние человека. «Безобразное, смерть, хаос, мир как торжество отпадения от гармонии и красоты во имя Ничто становятся материалом современного "нового" искусства» (с. 497-498). «Современное искусство все более заимствует у техники присущие ей способы производства, углубляя бездну, образующуюся между творцом как личностью и индустриальным способом и масштабами производства художественных товаров» (с. 490).
Автор отмечает, что искусство не только перестало воспитывать, развивать и улучшать человека, оно перестало его даже просвещать и образовывать, оно устремилось «прочь от человека». «Его все больше населяют существа неизвестного космического происхождения и необычного вида. И апофеозом тяги к неживому, неорганическому выступает здесь всесильная магия денег.» (с. 492). Ссылаясь на слова Х. Зедльмайра, автор замечает, что «отверзлись врата подземного мира, и мы наблюдаем вторжение хаотического нижнего мира во внешне упорядоченный интеллектом и культурой мир человека. У человека появились новые боги - Хаос и Ничто» (цит. по: с. 496). Образ нашего общества и нашего в массе своей человека автор называет, к сожалению, «равно безобразным и безобразным» (с. 502). Творческое бессилие есть самая очевидная подпитка безобразного, ибо, перестав быть творческим, застыв в своем состоянии, человек обречен на вырождение. И если несовершенство мира возрастает, значит, это люди сделали и делают его таким - своим неправильным пониманием и / или поведением. «Задача истинно творческого человека - восстановить адекватную иерархию ценностей, истинную, отвечающую его природе в ее высших потенциях.» (с. 501).
В главе 8 «Новое безобразное. Контекст постсовременности» дается определение этому понятию и подчеркивается, что «новое безобразное включает в себя все то безобразное, недостойное, отвратительное, злое, недолжное, что появилось или же в относительно законченных формах проявилось уже в последнее время и носит характерный отпечаток этого времени, является
специфическим и показательным для него.» (с. 512). Сфера этого нового безобразного расширяется, будучи подпитываема и пополняема неоднозначной комплексной социальной практикой. В XXI в. с развитием нового поколения техники и усложнением всей технической среды усложняются также и взаимоотношения человека с созданной им же самим техникой. «Новейшие достижения в этой области не только уже расширяют для человека горизонт видения мира и вовлекают в новое его восприятие неизвестные ранее уровни знания и понимания, но и особым образом изменяют, модифицируют и нередко даже способны искажать для человека общую картину мира, разрушительно воздействуя на его сознание» (с. 514). Иными словами, в новом безобразном объединяются все возможные случаи «концентрированного выражения самой сущности безобразного, его смысла, формы его проявления в их специфическом виде, обусловленном соответствующим контекстом постсовременности» (с. 524). Автор замечает, что современный человек идеологически, экзистенциально, нравственно поставил себя над понятиями добра и зла. Он «вообразил себя своеобразным Богом-вершителем, но не захотел (да и не смог бы в наличном своем качестве) принять адекватную этому ответственность не только за мир, но и за самого себя. Вместе с тем из контекста социальности уходит и чувство человеческой солидарности, человеческой общности на Земле, что, в свою очередь, позволяет развернуться невиданным ранее по своей жестокости преступлениям, в частности, против детей.» (с. 524-525).
К новому безобразному автор относит и такое явление, как возрождение рабства, казалось бы, неожиданное для наших дней. «Современный человек после стольких веков ощущения личной свободности. вдруг оказывается вещью, имуществом, которыми "хозяин" может распорядиться по своему усмотрению. Человеческая личность подвергается символическому уничтожению, растаптывается в ее бессилии воспротивиться унижению. Новое рабство сопровождается и возрождением торговли людьми, практики похищений для продажи в рабство. Подобное развенчание образа человека не проходит бесследно: оно влияет на характер и содержание человеческих отношений в обществе в целом, изгоняя из них бескорыстие, насаждая крайнее понимание потребительства, сводя человеческие проявления к весьма низменным инстинктам»
(с. 533-534). В целом отношение к деньгам отражает общую парадигму современной жизни, когда внешнему отдается предпочтение перед внутренним, количеству - перед качеством, абстрактным знакам - перед живыми отношениями. «Количественное обезличивание человека, происходящее в современном обществе, находится в полном согласии с формально соблюдаемым демократическим требованием: один человек - один голос; при этом не важно, что это за человек, насколько весом тот или иной голос» (с. 538-539).
Завершая главу 8, автор подчеркивает, что рассмотрение нового безобразного не может не опираться на рассмотрение наиболее важных и значимых из составных элементов современного общемирового контекста и тех новых факторов, которые определяют его ценностный строй. «Безобразное в культурном пространстве постсовременности рождается из того, что у времени складывающейся постдействительности нет основной ведущей идеи: нет гуманистического пафоса Возрождения; нет тяги к знанию Просвещения; нет, наконец, модернизационного порыва к более совершенной организации общества, нет стремления к прогрессу и справедливости, воспитанию нового человека.» (с. 551). Иными словами, современный человек оказался на самом пике целого ряда весьма серьезных кризисов социального, политического, антропологического, научного характера, что не могло не найти отражения в культуре и искусстве. «Человек стал изощреннее, жизнь сложнее, ее проявления многообразнее и неоднозначнее, в чем-то жестче, в чем-то лицемернее» (с. 573). Однако многие выдающиеся мыслители приходили к выводу о существовании в человеке «какого-то начала, заставлявшего его из века в век подыматься на борьбу со злом даже при ничтожных шансах на победу, признавая тем самым в человеке врожденное существование доброго начала» (с. 581).
Тем не менее в заключение высказывается «несколько слов в защиту безобразного - в плане не столько оправдания этого явления, сколько признания соответствующей особой, специфической необходимости категории безобразного: подтвердить обоснованность выделения и саму правомерность присутствия категории безобразного в кругу других. категорий, показать ее равноправность с остальными, подчеркнуть ее значение для полноты и адекватности человеческого познания и самопознания» (с. 583).
Безобразное неотрывно от жизни, оно неустранимо из ее живой ткани, «из ее хрупкого дления, которое не бесконечно и не до конца объяснимо. Безобразное есть неотъемлемая часть нашего мира, его оборотная сторона, "мертвый лик отвергнутого мира", как выразился поэт М. Волошин. И его не избежать, оно незаменимо для обозначения того, что реально присутствует - где бы и в какой бы из форм оно ни существовало» (там же). Когда безобразного слишком много, оно начинает восприниматься как нормальное и может стать нормой. «В небольших количествах безобразное необходимо, как своего рода "прививка", служащая выработке иммунитета против зла» (с. 590).
Монография завершается выводом о том, что безобразное учит ценить бытие во всех его проявлениях. «Человек обречен творчески работать с безобразным, превращая его в красоту, но никак не умножая его и не населяя им свою жизнь» (с. 589).
И.И. Ремезова
