CC BY
161
58. Швецова-Водка Г.Н. Функциональная сущность и свойства книги // Книга: Исследования и материалы. - М.: Терра, 1995. - Сб. 71. - С. 69-96.
59. Эко У. Роль читателя: Исследования по семиотике текста. - СПб.: Симпозиум, 2005. - 502 с.
60. Ямчук К.Т. Книга в коммуникационном пространстве (ценностный подход) // Книга: Исследования и материалы. - М., 1994. - Сб. 68. - С. 38-48.
61. Griffin M. The library of tomorrow // Library journal. - N.Y., 1962. - Vol. 87, N 8. -P. 1555-1557.
62. A history of reading in the West / Ed. Cavallo G., Chartier R. - Amherst: Univ. of Massachusetts press, 1994. - 478 p.
2013.02.002. ЖИЖЕК С. МЕНЬШЕ, ЧЕМ НИЧТО: ГЕГЕЛЬ И ТЕНЬ ДИАЛЕКТИЧЕСКОГО МАТЕРИАЛИЗМА. ZIZEK S. Less than nothing: Hegel and shadow of dialectical materialism. - L.; N.Y.: Verso, 2012. - 1038 p.
В своей новой фундаментальной работе известный словенский философ Славой Жижек ставит, как сам определяет, главный философско-мировоззренческий вопрос нашего времени, а именно: возможно ли сегодня оставаться гегельянцем в философии? В процессе развития своей мысли автор приходит к утвердительному ответу, который, в то же время, немыслим без одного важнейшего условия - Гегеля сегодня возможно читать лишь через Лакана. Впрочем, относительно Лакана ситуация аналогична.
На первых же страницах своей книги Жижек старается определить круг возможных читателей. И делает он это следующим образом. Им выделяются два противоположных типа «идиотизма»: 1) периодический «идиотизм», суперумная личность, которая просто не понимает какие-то определенные ситуации, т.е. понимает ситуацию логически, но упускает скрытый подтекст. К подобного рода личностям можно, согласно Жижеку, отнести Алана Тьюринга; 2) «идиотизм» тех людей, которые не лишены здравого смысла, в том числе социального, бытового. Например, это может быть хор в древнегреческой трагедии, доктор Ватсон или капитан Гастингс. Но тогда возникает проблема с таким типом личностей как Франц Кафка. А все дело в том, что его способность - представлять идиотизм как нечто нормальное. Оказывается, есть и третьий тип «идиотизма», для характеристики которого достаточно просто посмотреть в Википедии определение понятия «имбецил», так что в данном случае ситуация не катастрофична, как бы сказал Кафка. Для Жижека проблемы здесь начинаются в другом, а именно с во-
проса: откуда берется корень «бецил» («им-» отрицательная приставка). В конце концов, философ приходит к тому выводу, что «имбецила» можно сравнить с кем-то, кто может ходить без опоры. В конечном итоге эту классификацию, полагает Жижек, можно свести к следующим трем составляющим: 1) «идиоты» - это личности вроде Алана Тьюринга; 2) «дебилы» - это, собственно, обычные люди, находящиеся вне «большого Другого», 3) «имбеци-лы», типичным представителем которых можно считать Франца Кафку.
Таким образом, свою новую книгу Жижек позиционирует не как справочник по Гегелю для полного «идиота», но и не как очередной университетский учебник, предполагающий в качестве читателя «дебила». Это что-то вроде путеводителя по Гегелю для «имбецилов»: «Гегель для тех, у кого температура тела (по Цельсию) сопоставима с их Щ» (с. 3).
Развивая эту мысль, Жижек задается далее вопросом: что же такое знает «имбецил», чего не знают «идиоты» и «дебилы»? Если человека, обладающего истинным знанием, заставить отказаться от этого знания, то оно от этого не перестанет, конечно же, быть истинным. Например, фразу Галилея «Брриг 81 шиоуе» («И все-таки она движется») можно понять и по-другому, недословно, символично. С тех пор прошла не одна сотня лет, и теперь достоверно неизвестно, была ли вообще произнесена эта фраза или нет. Но фраза-то осталась - и смысл остался. Может быть, слов и нет, но есть позиция, которая верна. Даже если чего-то нет - и мы это что-то отрицаем, то идея этого все равно влияет на нас. Если мы во что-то не верим, то этот факт не отменяет реальности того, во что мы не верим. Например, у Фрейда тоже есть фраза, аналогичная галилеевской: «Теория хороша, но она не отменяет существование тех фактов, которые в нее не входят». Жижек замечает, что двусмысленность этой фразы говорит нам, что не стоит сводить ее к простому эмпиризму.
В книге описываются все онтологические последствия смысла фразы «и все-таки она движется». Движение - это борьба-стремление достичь пустоты. Буквально фраза «вещи движутся» означает, что есть что-то вместо ничто, не потому что реальность -это избыток по сравнению с ничем, но потому что реальность - это меньше, чем ничто. Именно поэтому реальность нужно дополнять вымыслом, чтобы скрыть ее пустоту. Чтобы стать ничем, нужно
уже изначально чем-то быть. Жижек видит эту странную логику в самых несоизмеримых онтологических областях и на разных уровнях: от квантовой физики до психоанализа.
Смысл этой книги очень хорошо передается с помощью гипотезы поля Хиггса, которая широко обсуждается в современной физике частиц. «Предоставленные своим собственным механизмам в среде, где они могут либо сами существовать со своей энергией, либо передавать ее, все физические системы в конечном итоге погрузятся в состояние наименьшей энергии, другими словами, чем большую массу мы возьмем из системы, тем больше мы снизим ее энергию, пока не достигнем состояния вакуума или нулевой энергии» (с. 4). Но есть такая субстанция, которую мы не можем забрать из системы, не повысив ее энергию, - это и есть поле Хиггса. Когда это поле появляется в опустошенном сосуде, температура которого снижена до возможного минимума, его энергия будет дальше снижаться. Это и есть «что-то», что содержит меньше энергии, чем ничто; что-то, что полностью характеризуется негативной энергией - в общем, это физическая версия того, как что-то появляется из ничего.
В своей книге словенский философ делает попытку показать, что фрейдовское влечение нельзя свести к тому, что буддизм называет желанием, а Хайдеггер - стремлением. Книга делится на два главных раздела - Гегель (как смысловой центр книги) и Лакан (как повторение Гегеля). Здесь используется пошаговый подход, аналогичный тому, который был использован Элизабет Кюблер-Росс в ее исследовании «смирения с бессмертием»1.
Рассмотрение Гегеля Жижек начинает с очевидного исторического вопроса: в каком смысле человек может быть гегельянцем, при этом держа в голове радикально изменившийся исторический контекст? Далее автор дает описание основных механизмов, или формул диалектического процесса и переходит к более детальному описанию основных тезисов Гегеля относительно Абсолюта не только как субстанции, но и как субъекта, и в конце концов он поднимает сложный и нетривиальный вопрос об ограничениях гегелевского проекта.
1 Кюблер-Росс Э. О смерти и умирании. - Киев: София, 2001. - 320 с.; Она же. О жизни после смерти. - СПб.: Весь, 2010. - 96 с.
Следующее, что делает Жижек, - рассматривает Лакана как читателя Гегеля и показывает, что во многом теория Лакана - это повторение Гегеля. В этом разделе первый шаг - презентация отсылок Лакана к Гегелю (как очевидных, так и скрытых). Из этого следует, по Жижеку, презентация стыковки Лакана с Гегелем как элементарного механизма процесса означивания. Этот механизм, по мнению Жижека, позволяет нам понять лакановское определение означающего как того, что представляет предмет для другого означающего. Автор также говорит о необходимости проверки предмета, созданного в результате процесса означивания. Этим предметом и будет лакановский объект А во всех измерениях. Наконец, рассматривается и лакановское понятие о половых различиях и его логика «не-Всё» (non-All). Жижек подробно рассматривает эти вопросы, критикует положения Лакана и в конечном счете обосновывает ограниченность и тупиковость лакановской теории. В то же время Жижек показывает, что в современной философии имеются продуктивные попытки преодоления антифилософии Лакана - например, А. Бадью, который наталкивает нас на вопрос о существовании онтологии сегодня.
Что касается Гегеля, то помимо самого немецкого философа и его трудов в книге также идет речь о том, что было «до» (Платон, христианство и Фихте) и «после» (Бадью, Хайдеггер и квантовая физика). Автор считает, что «Парменид» Платона заслуживает особого внимания как первое упражнение в истинной диалектике, отмеченной Гегелем и Лаканом. Так как Гегель был философом христианства, неудивительно, что подход Гегеля к смерти Христа имеет радикальный освободительный потенциал. Хотя иногда и кажется, что Фихте в одном шаге от Гегеля, их вселенные совершенно различны, так как то, как Гегель понимает отношение между Я и не-Я, выходит далеко за рамки субъективного идеализма. И так как философский смысл и последствия квантовой физики все еще не изучены, то правомерен вопрос: а что если чтение Гегеля открывает нам дорогу для новой материалистической интерпретации?
Книга построена таким образом, что между центральными частями имеются шесть интерлюдий. Это отражение главных тем в литературе, искусстве, науке и идеологии. В них также освещены работы философов, противоположных Гегелю и Лакану. Есть также три дополнительных темы, касающихся Гегеля: размытость
ссылок Маркса на Гегеля; уникальный статус безумия в гегелевской теории мышления; фрагменты в философии Гегеля, где его система порождает избыток, что угрожает разрушить его же собственную систему, а именно: толпа, сексуальность, брак. В книге есть также интерлюдии, посвященные Лакану: обратное действие процесса означивания; противопоставление антикорреляционизма Лакана недавней критике посткантианского корреляционизма Квентина Мейясу; исследование ограничения понятия субъекта в когнитивных науках.
Жижек обращает внимание на то, что сегодняшнее идеологи-ческо-философское поле состоит из четырех основных элементов:
1) научный натурализм (исследования мозга, дарвинизм и т.д.),
2) дискурсивный историцизм М. Фуко и деконструкция. Это две стороны того, что Бадью окрестил демократическим материализмом; 3) «западный буддизм» так называемой «новой эры» и 4) понятие о трансцендентальной конечности, кульминацией которой является Хайдеггер. Это, в свою очередь, две стороны реакции спиритуалистов на демократический материализм. Таким образом, существует две оси противостояния в современном идеологическо-философском мире, соотношение которых Жижек сравнивает по принципу семиотического квадрата Греймаса: 1) историческая и неисторическая мысль и 2) материализм против спиритуализма (с. 672).
По мнению автора книги, есть такой момент в истории философии, который является единственным ключом к прочтению всей предыдущей и последующей традиции. Этот основной момент -момент немецкого идеализма, ограниченный датами: с 1787 г. -года выхода в свет второго издания «Критики чистого разума» И. Канта по 1831 г. - год смерти Г.В.Ф. Гегеля. В эти годы, замечает Жижек, произошла значительная интенсификация мысли; за этот период произошло больше, чем за столетия или тысячелетия нормального развития человеческой мысли (с. 713). Таким образом, все, что мы видим до этого момента, - не что иное, как подготовка к этому взрыву; а все, что после - последствия интерпретаций, критических и неправильных прочтений.
Базовые координаты этого времени, которые дает Жижек, это И. Кант, И. Фихте, Ф. Шеллинг, Г.В.Ф. Гегель. Их можно привести к одному из четырех положений, согласно Бадью: 1) Кант - это вы-
ражение ньютоновской науки. Его основной вопрос: «Какой вид философии адекватен ньютоновскому научному прорыву?»; 2) Фихте можно свести к политике, к событию Французской революции; 3) Шеллинга - к «романтическому искусству», он эксплицитно подчиняет философию искусству как самому высокому подходу к Абсолюту; 4) Гегеля - к любви. Его скрытая проблема в том, что с самого начала его философия - это его мысли о любви (с. 856).
И наконец, довольно большое по объему заключение Жижек посвящает рассмотрению политических подтекстов лакановского повторения Гегеля. Здесь автор обращается прежде всего к проблеме, связанной с тем, что несуществование «большого Другого» показывает, что каждое этическое и / или моральное построение должно основываться на глубинном акте, который в своем радикальнейшем значении является политическим. Политика - это то самое пространство, в котором, без какой-либо внешней гарантии, принимаются и обсуждаются этические решения. Идея, что можно основать политику на этике или что политика - это в конечном счете стратегическая попытка реализовать изначально этические позиции, является версией иллюзии «большого Другого». Таким образом, как считает Жижек, от фрейдовского вопроса «какая этика соответствует психоанализу?» следует перейти к вопросу «какая политика соответствует психоанализу?» (с. 963).
Психоанализ не предоставляет новых позитивных политических программ для действия. Его последнее достижение - это способность заметить контур негативности, которая угрожает каждой стабильной коллективной связи. С тех пор как политический акт вмешивается в состояние вещей, в то же время создавая нестабильность и пытаясь установить новый позитивный порядок, можно утверждать, что психоанализ противостоит нам с нулевым уровнем политики, с дополитическим «трансцендентальным» условием возможности политики.
Соответственно, можно сказать, что в отношении антагонизма, определяющего человеческое условие, отношение между психоанализом и политикой - это тот разбитый параллакс, тот разрыв, возникающий между «еще не-» и «слишком поздно»: психоанализ раскрывает разрыв «до» актом, тогда как политика уже залатала
его, внедряя новый состав, навязывая нового «Господина-Означающее».
«Нам следует отказаться от здравого смысла, согласно которому, раскрывая все мистификации и иллюзии, психоанализ заставляет нас осознавать себя тем, чем мы в действительности являемся, что мы действительно хотим, тем самым оставляя нас на пороге реально свободного решения, более не зависимого от самообмана» (с. 964).
Далее, автор задается вопросом: а каковы, собственно, политические последствия принятия вышеупомянутого разрыва? Согласно Жижеку, существует три основных варианта этих последствий: 1) «либеральная версия», которая поддерживалась самим Фрейдом: разрыв означает то, что мы не должны полностью идентифицировать себя с любым позитивным политическим проектом, но при этом оставляет минимальное расстояние между этими понятиями, пока политика является территорией Господина-Означающего и символических и / или выдуманных идентификаций; 2) «консервативная версия», согласно которой в противовес вечной угрозе деструктивной негативности необходимо, прежде всего, навязать социальной жизни строгий порядок, основанный на Господине-Означающем; 3) «версия Троцкого-Делёза» - настоящая радикальная политика. Это дело «перманентной революции», постоянного нахождения в «самореволюционировании», не позволяющего устояться в новом позитивном порядке. Для Жижека отношение Лакана к политике такое же, как и у Гегеля: три интерпретации (консервативная, выделяющая символическую власть как sine qua non социального порядка; левая (Троцкий-Делёз) - критика патриархальной идеологии и практики; цинически-позволительная либеральная версия). Неудивительно, что стандартное политическое использование признания как ключевой черты социальной мысли Гегеля ограничено либеральным прочтением Гегеля.
Рассуждая о правах человека, критика идеологии совершает две ошибки: очевидная ошибка - симптоматический момент (чрезмерность, самоотрицание, антагонизм) уменьшен до обычного несчастного случая, эмпирического несовершенства, до чего-то необходимо возникающего. Понятие универсальных прав человека de facto создает привилегии определенному набору особых культур-
ных ценностей (европейский индивидуализм и т.д.), что значит, что вся универсальность прав человека ложна. Однако противоположная ошибка заключается в следующем: целое поле разрывается в своем симптоме буржуазной свободы и равенства, которые «лишь только» капиталистические идеологические маски доминирования и эксплуатации, а универсальные права человека - «лишь только» способы оправдания империалистических колониальных экспансий (с. 1005).
Таким образом, цель книги Жижека - не просто вернуться к Гегелю, а повторить Гегеля (в радикальном кьеркегорианском смысле). В последнее время горизонтом возможностей Жижека и его товарищей было чтение Гегеля через Лакана, а Лакана через Гегеля. Однако недавно появились ограничения этого горизонта: в случае с Гегелем - это его неспособность придумать чистое повторение и передать тематически сингулярность того, что Лакан назвал объектом А; у Лакана - это тот факт, что его работа закончилась непоследовательным открытием. Его 20-й семинар «Анкор» означает его предельное достижение и тупик. И в последующие годы он пытался отчаянно выйти из этого тупика, но безуспешно. Закономерный вопрос, которым и задается словенский философ: так где же мы находимся сейчас?
Жижек готов биться об заклад, что взаимодействия Гегеля и Лакана - психоанализ и гегелевская диалектика - как бы исправляют и дополняют друг друга, сбрасывая свою привычную кожу и принимая новую необычную форму.
Девизом книги может быть утверждение А. Бадью: «Антифилософ Лакан - это состояние ренессанса философии. Философия сегодня возможна, только если она сочетается с Лаканом»1. Гай Лардро сделал то же самое в отношении этико-политического пространства, когда написал, что Лакан «единственный думающий сегодня, единственный, кто никогда не лжет, охотник на подлецов». «Подлецы» здесь - это те, кто пропагандирует подобие или видимость освобождения, которое только прикрывает реальную капиталистическую извращенность, которая для Лардро означает таких мыслителей как Лиотар и Делёз, «а для нас - и многих других», -дополняет его Жижек.
1 Badiou А. Manifesto for philosophy. - London, 1999. - P. 84.
У Бадью и Лардро есть общая идея, что следует думать через Лакана, чтобы зайти дальше, чем он. Но единственный способ выйти за границы Лакана - это пройти через него. Обоснование этого диагноза чисто политическое: Лакан раскрыл иллюзии, на которых основывалась капиталистическая реальность и ее ложные грехи, но его финальный результат в том, что мы обречены на господство, доминирование, потому что Господин - это составная часть самого символического порядка, и поэтому попытки превзойти доминирование только порождают новые фигуры для Господина. Задача того, кто готов пройти через Лакана, - это задача поиска или создания пространства для бунта, которое не будет снова захвачено одной или другой версией Господина.
В политике единственное возможное восстание - это внутренний духовный бунт. Об этом говорили Ямбет и Лардро. Настоящая книга отрицает одухотворение восстания и остается верной оригинальному проекту Бадью - радикальному освободительному проекту, который проходит через Лакана.
С.А. Свирида, Г.В. Гребенникова
2013.02.003. САМОХВАЛОВА В.И. БЕЗОБРАЗНОЕ:
РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЕГО ПРИРОДЕ, СУЩНОСТИ И МЕСТЕ В МИРЕ (К феноменологии, метафизике, методологии понимания). -2-е изд., расширенное и дополненное. - М.: Брис-М, 2012. - 592 с.
Безобразное принадлежит к числу основных эстетических категорий - наряду с прекрасным, трагическим, комическим, возвышенным, низменным и т.п. Как отмечается во введении, «с помощью сформированного ею развитого и продолжающего развиваться познавательно-понятийного аппарата эстетика свойственными для нее средствами и специфическим способом упорядочивает и познает мир, а вследствие широкого диапазона охвата и глубины проникновения способна охватить и объяснить мир практически во всех его проявлениях, представив наиболее общий уровень его понимания. Недаром все крупные философские системы завершаются разработкой эстетической теории» (с. 10-11).
Целью монографии является анализ феномена безобразного с точки зрения его организации, объективности, универсальности, специфики выразительности. Он исследуется автором в различных
