CC BY
42
Сложная жизнь Диккенса означает, по мнению К. Томэлин, то, что каждый найдет в ней своего Чарлза Диккенса.
Т.Н. Красавченко
ЛИТЕРАТУРА XX-XXI вв.
Русская литература
2012.03.025. ШАРГОРОДСКИЙ С. ТАЙНЫ ОФИЭЛЯ: ТРИ ОККУЛЬТНЫХ ЭПИЗОДА СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА // Toronto Slavic quaterly. - Toronto, 2011. - N 38. - Р. 59-109. - Режим доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/38/tsq38_shargorodsky.pdf
В связи с интересом русского Серебряного века к оккультизму, замечает исследователь русской литературы ХХ в., журналист и переводчик Сергей Шаргородский, одной из ключевых фигур является немецкий ученый, теолог, медик, философ и эзотерик Генрих Корнелий Агриппа из Неттесгейма (1486-1535). Агриппа стал персонажем романа В.Я. Брюсова «Огненный ангел» (1907-1908); именно с Агриппой ассоциировался у современников и сам поэт.
В рамках избранной им жизнетворческой модели Брюсов, внимательно изучавший эзотерическую литературу и интересовавшийся загадочными явлениями психики, достаточно рано начал конструировать свой облик как «волхва», «мага» и адепта тайных знаний. Значительную роль в формировании такого образа Брюсо-ва сыграл А. Белый, именовавший поэта «магом» и посвятивший ему два стихотворения под одинаковыми заглавиями «Маг». В своих размышлениях и текстах Брюсов неоднократно возвращался к сочинениям и личности Агриппы, написав о нем статьи для «Русской мысли» (1911) и «Нового энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона (1913). Он также выступил редактором изданной в 1913 г. биографии Агриппы, снабдив труд Ж. Орсье апологетическими статьями1. «В образе Агриппы, нарисованном в
1 [Орсье Жозеф]. Агриппа Неттесгеймский: Знаменитый авантюрист XVI века: Критикобиографический очерк Жозефа Орсье / Пер. Рунт Б.; Под ред., с введ. и прим. Брюсова В.; С прил. трех статей редактора «Оклеветанный ученый», «Легенда о Агриппе» и «Сочинения Агриппы и источники его биографии». - М., 1913. - Переизд.: Агриппа Неттесгеймский: Критикобиографический очерк Ж. Орсье. - Томск, 1996.
одной из них, нетрудно распознать автопортрет Брюсова... видевшего себя в качестве рационалиста от оккультизма, эзотерика-просветителя, наследника русского оккультного Просвещения XVIII в.» (с. 63).
Сохранились свидетельства попыток Брюсова овладеть церемониальной магией. На подобный опыт поэт намекал в своих письмах и стихах, в частности в стихотворении «Последние думы», вошедшем в сборник «Me eum esse» (1897), где описывался магический ритуал: «Меня охраняет / Магический круг, / И, тайные знаки / Свершая жезлом, / Стою я во мраке / Бесстрастным волхвом». В примечаниях к «Огненному ангелу» Брюсов приводит немало названий магических трудов, среди которых для него был важен сборник трактатов под названием «Henrici Cornelii Agrippae liber quartus de occulta philosophia, seu de cerimoniis magicis» («Четвертая книга Генриха Корнелия Агриппы о сокровенной философии, или о магических церемониях»), изданный после смерти немецкого эзотерика и заклейменный как подделка его учеником И. Вейером. С «Четвертой книгой», в частности, перекликается описание магического ритуала в «Огненном ангеле».
В числе магических наставлений Брюсова особенно заинтересовало сочинение «Arbatel de magia veterum» («Арбатель о магии древних»), впервые изданное в Базеле в 1575 г.1, в котором в 49 афоризмах или семи «седмицах» излагались основы ангельской магии. В трактате говорится о семи «олимпийских» или планетарных Духах, назначенных Всевышним управлять «всем универсумом и механизмом сего мира», при этом рассказывается, что «в году 60 до рождества Христова началось господство БЕТОРА, и продлилось до года Господа Христа 430. Ему наследовал ФАЛЕГ до года 920. Засим ОХ до года 1410. Далее ХАГИТ до самого года 1900». Далее из трактата следовало, что в 1900-м году наступила эра ОФИЭЛЯ, повелителя «сотни тысяч легионов» и дарителя Духов-покровителей.
Брюсов поделился своим открытием, предположительно с А. Белым, и несомненно - с Вяч.И. Ивановым, однако по неизвест-
1 Рус. перевод: Агриппа. Магия Арбателя / Пер. с франц. А. Трояновского. -СПб., 1912.
ным соображениям приписал откровение о наступлении эры Офи-эля не безвестному автору магического трактата, но Агриппе. Таким образом, пишет исследователь, «со стороны Брюсова могла иметь место либо оплошность, либо попытка придать особую весомость и значимость своим мистическим прозрениям с помощью ссылки на авторитет Агриппы. Замысел (если то был план) сработал: пророчество Брюсова, этого окруженного магической аурой адепта, которого и самого уподобляли Агриппе, произвело глубокое впечатление на Иванова. Он был потрясен услышанным - и воспринял откровение "Арбателя" как исходящее непосредственно от Агриппы» (с. 76).
Суть мистического откровения псевдо-Агриппы отвечала самым сокровенным мыслям Иванова: наступившая эпоха Офиэля -духа Меркурия (и, соответственно, Гермеса как покровителя преображений и источника сокровенных знаний) означала осуществление напряженных мистических чаяний. Размышления о тайнах Офиэля, сочетавшиеся у Иванова с мыслями о судьбах России сыграли ключевую роль в возвращении поэта и его жены Л.Д. Зиновьевой-Аннибал из-за границы в 1905 г., посчитавших, что Россия становится средоточием духовных сил в преддверии перехода к новой эре в истории человечества. Даже шуточное новогоднее послание к Брюсову, написанное в первые дни января 1905 г., отмечает исследователь, отразило мистические ожидания Иванова, связанные с «Арбателем» и образом Агриппы: «Тогда, быть может, твой Агриппа / Вещал бы нам, что в новый год / Суж-ден России дар свобод...»
Летом 1904 г. Иванов отправил Брюсову стихотворный цикл «Carmen Saeculare» со словами: «Этим стихотворением обязан опять тебе: это ты показал мне у Агриппы, что с 1900 г. судьбами Земли правит новый звездный демон» (цит. по: с. 77).
Брюсов никак не постарался развеять заблуждение Иванова в отношении авторства Агриппы, что породило дальнейшую путаницу. Публикуя окончательный вариант «Carmen Saeculare» в сборнике «Сог Ardens» (1911-1912), Иванов сопроводил его эпиграфом из «Арбателя», обратившись, судя по всему, к наиболее новому на тот момент и одновременно доступному изданию, где трактат так
же приписывался перу Агриппы1. Теме «небесных кормчих», управляющих судьбами людей и государств, в «Cor Ardens» было отведено значительное место. Сборник открывался стихотворным посвящением, озаглавленным «Строки Валерию Брюсову, открывшему мне эру Офиеля, по учению Агриппы», где Брюсов представал как «Тайн ключарь, / проникший руны, / Где звезд предначертан устав...»
Вторым оккультным эпизодом, рассмотренным исследователем, стал рассказ Брюсова «Ночное путешествие», впервые опубликованный в 1908 г. В 1913 г. он вошел в прозаический сборник Брюсова «Ночи и дни», где был представлен как символическое послесловие, итоговое приложение к малой прозе поэта 1908-1912 гг. Однако «Ночное путешествие» разительно отличалось от других включенных в сборник произведений, которые, согласно Брюсову, объединялись цельным замыслом: «всмотреться в особенности психологии женской души». Авторская ремарка, таким образом, «призвана была указать читателю на особую значимость и "символический", в отличие от психологического реализма, способ написания (и прочтения) рассказа» (с. 80). Этот способ, по мнению С. Шаргородского, находится в плоскости мистических ключей, проявившихся в прозе Брюсова более отчетливо, нежели в его поэзии.
В «Ночном путешествии» воспроизведен традиционный сюжет путешествия с дьяволом, перешедший из мифологических, фольклорных и агиографических источников в легенды о различных чернокнижниках и магах, «народные книги» и пьесы о докторе Фаусте, в «Трагическую историю доктора Фауста» К. Марло, «Фауста» И.В. Гёте, «Путешествие в ад» и «Искушение святого Антония» Г. Флобера и т.д. Таков экзотерический план «Ночного путешествия». В то же время в «символической» ипостаси рассказ представляет собой «оккультное сочинение, насыщенное эзотерическими смыслами и соотнесенное с богатейшим корпусом мистических текстов - от Иезекииля и Еноха до Платона, мистики Мер-кавы, "Божественной комедии" Данте, видений Э. Сведенборга,
1 Речь идет о кн.: La magie d'Arbatel. - Paris, 1910. c предисл. и прим. М. Хавена (с которой и был сделан русский перевод 1912 г.).
теософов и пр. - повествующих о путешествии визионера или адепта в потусторонние миры и космические сферы и / или "восхождении" его к Престолу Всевышнего» (с. 82).
«Ночное путешествие» начато фигурой умолчания, позволяющей восстановить исходный диалог персонажей - Дьявол развенчивает претензии мага-художника по поводу силы его творческого воображения.
Местом их познавательной научно-фантастической экскурсии названа одна из «ста сорока планет, не считая астероидов», что обращаются вокруг альфы Ориона (Бетельгейзе). Путь к Ориону предопределен в первую очередь упомянутым в тексте К. Фламма-рионом (1842-1925), астрономом, спиритуалистом и автором научно-фантастических романов, фамилию которого поклонники толковали как «пламя Ориона». Созвездие Ориона в расхожем оккультизме конца XIX - начала ХХ в. прочно связывалось с божественным Престолом, чему немало способствовала публикация «папируса Ани», одной из версий древнеегипетской «Книги мертвых». У древних египтян Орион ассоциировался с местом посмертного пребывания всех духовных составляющих человека, «Озириса человека». «Идеи пристанища душ, божественного Престола и "звездных врат" в Орионе, испытав определенные трансформации в рамках различных течений западной эзотерики, в том числе воззрениях Н. и Е. Рерих и их последователей (мифологема "камня с Ориона"), научной фантастике и литературе ужасов, в конечном итоге породили крайне разветвленную и хаотичную мифологию Ориона» (с. 87-88), проявившуюся, в частности, в эклектике и внутренних противоречиях оккультизма Брюсова и русского Серебряного века в целом.
Непосредственный источник Брюсова - фантастический роман К. Фламмариона «Люмен, история одной души» (1872), трижды издававшийся в России в 1897-1908 гг., герой которого - космический дух Люмен, пересекающий вселенную со сверхсветовой скоростью, которому открывается в числе прочего и жизнь планетной системы одной из звезд Ориона.
Спутник брюсовского мага как он представлен в начале рассказа обнаруживает схожесть с близкой Брюсову трактовкой Люцифера в теософской «Тайной доктрине» Е. Блаватской (1888), выступая как символ познания и интеллектуального скептицизма.
Он близок также к вдохновляющей «люциферической энергии» Вяч.И. Иванова. Среди источников, вдохновлявших Брюсова, исследователь называет также творчество французского художника-символиста О. Редона (1840-1916), испытавшего немалое влияние Фламмариона и французской оккультной волны второй половины XIX в., в котором русские символисты увидели визуальное отражение своих духовных устремлений и оккультных поисков. «Преломленный сквозь призму восприятия Гюисманса и Волошина, мир Редона, - пишет С. Шаргородский, - превратился в зрячую растительность "Ночного путешествия". Живые цветы Ориона воспроизводят черты рисунков и литографических сюит Редона: головы с громадными глазами и очи, парящие в астральных пространствах, растения с человеческими лицами и цветы с единственным, гротескно увеличенным глазом. В контексте "Ночного путешествия", Редон был важен для Брюсова не только как иллюстратор "Искушения святого Антония", но и как автор сюиты "Les Origines" ("Истоки", 1883), фантастической истории Творения с копошащимися в первозданной тьме химерическими существами. Редон смотрит на них взглядом человека, потрясенного открывшимся в окуляре микроскопа миром и ужасающей тайной зарождения жизни. Редоновский примордиальный ландшафт воплотил для Брюсо-ва оккультный Орион как мир "истоков" Бытия и первых дней Творения» (с. 95-96).
В мире Ориона визионеру открывается истина, лишенная утешительного покрова вымысла: оргия змеевидных фаллических стеблей и развороченных вагинальных цветков; андрогинный пафос единения и преображения, оборачивающийся триадами «тройственных союзов»; похоть и неизбежное (в согласии с Платоном) присутствие «третьего пола». Брюсов, заключает исследователь, «выносит суровый приговор всей "высокой" эротической мистике русского символизма, сводя ее к низменным страстям и ménage à trois. Отвергнув искушение мистико-эротической теургии, маг-художник... обращается на путь просвещенного оккультизма, вдохновленного наукой и магией слова» (с. 102-103).
Третьим оккультным эпизодом Серебряного века стала рассмотренная С. Шаргородским посмертная магическая и отчасти демоническая аура Брюсова, который предстает в виде вампириче-
ского или дьяволоподобного существа в приводимых исследователем свидетельствах современников о посмертных явлениях поэта.
Т.Г. Юрченко
2012.03.026. ШАХМАТОВСКИЙ ВЕСТНИК / Отв. ред. Приходь-ко И.С.; ИМЛИ РАН; Науч. совет РАН «История мировой культуры»; Историко-лит. и природный музей-заповедник А.А. Блока. -М.: ИМЛИ РАН, 2011. - Вып. 12: Биография как источник и контекст творчества А. Блока. - 416 с.
Сборник статей подготовлен по материалам международной научной конференции «Биография как источник и контекст творчества А. Блока» (2010) и включает четыре раздела: «"Текст жизни" и "текст искусства"», «А. Блок в контексте русской культуры», «Запад и восток» и «Шахматовские разыскания». Предваряет выпуск юбилейное посвящение основателю историко-литературного и природного музея-заповедника А.А. Блока в Шахматове и Тараканове - «Рыцарь Серебряного века: К 80-летию С.С. Лесневского» (автор - В.П. Енишерлов).
Статья «О принципах построения истории русской литературы конца XIX - первой половины XX в.» открывает сборник. По убеждению ее автора В.В. Полонского, Серебряный век в истории русской культуры обладает типологически тем же системообразующим значением, какое имели Ренессанс для Италии, Просвещение для Франции, елизаветинская эпоха для Англии, романтизм для Германии, но с принципиально важным отличием. Ни в одной из названных европейских культур подобный период зрелости «не совпал с исторической катастрофой, крушением всей ценностно-экзистенциальной парадигмы»; причем «установка на подобное крушение являлась частью эстетического задания многих деятелей русского модернизма и входила в его ценностное поле как одна из смыслопорождающих констант» (с. 21). Поэтому без учета такой «жажды апокалиптических вихрей», доходящих иногда «до почти суицидального зуда», невозможно понять ни русской литературной опьяненности ницшеанскими идеями, ни политической открытости Блока и Белого скифским откровениям большевизма, ни самой природы русского революционного авангарда, считает В.В. Полонский. Предлагаемый им анализ «малых историй» (жанрово-родовых, стилевых и т.п.) внутри общей эволюции литературы как
