CC BY
244
В целом, по мнению Холквиста, участие специалистов Переселенческого управления в колонизационных программах до 1914 г., в ходе Первой мировой войны на оккупированных территориях и после революции как в советских учреждениях, так и в белогвардейских правительствах, обеспечило преемственность в колонизационной политике России. Антикоммерческие идеалы и технократический дух ведомства, ставка его специалистов на государственное регулирование колонизационных процессов объясняют, по мысли Холквиста, почему некоторые из этих людей, служивших императорской России, приняли советскую власть.
Т.К. Сазонова
2012.02.015. БУЛДАКОВ В.П. ХАОС И ЭТНОС. ЭТНИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ В РОССИИ, 1917-1918 гг.: УСЛОВИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ, ХРОНИКА, КОММЕНТАРИЙ, АНАЛИЗ. - М.: Новый хронограф, 2010. - 1096 с.
Ключевые слова: Россия, 1917-1918 гг., национальный вопрос, этнические конфликты.
Книга д-ра ист. наук В.П. Булдакова посвящена этническим конфликтам периода 1917-1918 гг. Исследование выполнено в форме хроники, базирующейся на сопоставлении разнородных - от архивных до мемуарных - источников. Помесячным хроникальным сводкам предпосланы краткие общие очерки событий, затрагивающие национальный вопрос. Хроники этнических конфликтов 1917 и 1918 гг. (части II и III) предваряет очерк событий предшествовавшего времени (часть I), а заключительная часть (IV) содержит не только общие выводы, но и упоминания о наиболее характерных и острых проявлениях этнофобии в последующие годы Гражданской войны.
По мнению автора, большевистский переворот, этот отчаянный порыв к справедливому мироустройству, был лишь эпизодом причудливо переплетенных масштабных событий. Он называет их «красной смутой» - так «ощущали их наиболее прозорливые современники» (с. 3). Вероятно, наиболее шокирующей неожиданностью революционного хаоса стало этническое насилие.
К исходу XIX в. в социальных движениях и мировой политике все отчетливее стала обозначаться тенденция, в полной мере
проявившаяся в дальнейшем - невиданное обострение национального вопроса. Первая мировая война означала, что «силы капиталистической саморегуляции, которые до этого удерживались в рамках наций-государств и/или сложившихся империй, выплеснулись наружу. Мир словно поразила эпидемия больших и малых, враждующих и/или сотрудничающих между собой национализмов» (с. 8). Как пишет автор, «империи и нации - преходящие величины. Этнос, вопреки ожиданиям, куда более живуч, хотя менее уловим... Национальная идентичность основывается на господстве определенного мировоззрения, рождающего текущие политические проекты, а идентичность этническая - на вневременной энергетике исторической памяти» (с. 9).
Вопреки распространенным накануне революции представлениям власть в России была относительно терпимой в этническом отношении. В идеале всякая империя не столько подавляет этносы, сколько ставит их себе на службу. Однако это возможно только при условии веры в империю. Сказанное не дает основания говорить об отсутствии в России «национального гнета» в житейском смысле слова.
Внутриимперский баланс мог нарушиться в связи с аграрным перенаселением, усилением миграционных процессов, деформацией духовно-идеологического пространства, разрывом привычных коммуникативных связей, политической активизацией элит, наконец, кризисом имперского центра. Этносы должны были болезненно реагировать на эти процессы. Решающее значение приобрела «война империй», придавшая национальному вопросу глобально «неразрешимый» характер. В годы войны образ врага внешнего (немец) соединился со страхами перед врагом внутренним (шпионы, предприниматели, спекулянты).
Системный кризис Российской империи был взлелеян ее историей: если в дореволюционный период доминировала экспансия русской культуры и государственности, то теперь получило преобладание то, что сопротивлялось ей. Обычно подобные тенденции именуют центробежными, деструктивными, сепаратистскими. В условиях растущей анархии заботы о собственной физической безопасности выступают на первый план - все втягиваются в поиск новых гарантий выживания. Постимперский национализм проявляет себя прежде всего в форме противостояния этнорегиональных
элит и слабеющего центра. Напротив, этноконфликты представляют собой по преимуществу стихийные акции по горизонтали - против привычно «угрожающих» соседей. В этом случае центральная власть вынуждена не противостоять местным элитам, а скорее выступать в роли третейского судьи в спорах между ними.
Всевозможные «автономистские» требования подхватывались поразительно быстро. Наблюдалось оживление активности представителей нерусских этносов даже в тех местностях, где они были представлены только солдатами и беженцами. Рост этнофо-бии был связан с теми или иными социальными трудностями.
Кадеты, в значительной степени определявшие внешнюю политику России, «не могли пойти на дарование автономии, не отказавшись от продолжения войны. Это сыграло поистине роковую роль в эскалации межэтнических конфликтов» (с. 215). Кадеты отдавали предпочтение культурно-национальной автономии и органам местного самоуправления, эсеры делали упор на тотальную федерализацию страны, меньшевики отодвигали национальный вопрос на второй план, большевики склонялись к идее «советской» федерации. Ситуация выходила из-под контроля любой партии. В сущности, обостряла национальный вопрос не столько «буржуазия», которая в лице кадетов четко обозначала свою позицию и от которой поэтому ничего не ждали, а «российская демократия» -лидеры которой, фетишизируя право наций на самоопределение, успели наобещать невозможное.
Внутри этносов обнаруживались и сословные противоречия, и отчуждение от центральной власти. Накопившаяся масса внутри-этнических проблем летом 1917 г. стремилась к разрешению, не дожидаясь санкций центральной власти. С августа 1917 г. МВД начало фиксировать сведения о «сепаратистских тенденциях». Впрочем, из общего числа разного рода «эксцессов» их оказалось ничтожно мало: 23 - в августе, 15 - в сентябре, 12 - в октябре. Аграрные беспорядки происходили значительно чаще.
Корниловское выступление подхлестнуло народную стихию. Это сказалось на межэтнических отношениях. Временное правительство неуклонно теряло власть. Создается впечатление, пишет автор, что существующий порядок словно ощущал свою обреченность. В октябре правительство не принимало никаких мер для того, чтобы хотя бы сбить напряжение в межнациональных отношениях.
После 25 октября большевики с помощью солдат, не желавших участвовать в войне, с поразительной легкостью брали верх практически по всей России. «Но это объясняется скорее растерянностью местной администрации, которая, похоже, оказалась органически неспособной к водворению законного порядка и практически растеряла своих вооруженных сторонников» (с. 474). Придя к власти, большевики вынуждены были заняться национальным вопросом. Оказалось, что он был напрямую связан не столько с мировой революцией, сколько с вопросом об удержании власти.
Карта политических и особенно национально-политических настроений внутри России стала необыкновенно пестрой. Белое движение упорно считало национальные движения «сепаратистскими» и пробольшевистскими. К тому же внутри командования Добровольческой армии с самого начала довлела идея продолжения войны под знаменем Антанты. Между тем вся солдатская масса и частично офицеры были настроены против войны под любыми, в первую очередь под старыми союзническими лозунгами. Немного сторонников было и у идеи мировой революции. Все пространство разваливавшейся империи было наполнено взаимной ненавистью и всевозможными страхами. Национальных лидеров пугали слишком радикальные действия большевиков и прежде всего в аграрном вопросе. В ряде случаев они шли на сотрудничество с большевиками либо оставаясь в плену иллюзий о самоопределении, либо из-за страха перед репрессиями.
В мае 1918 г. этнополитические процессы в России приняли еще более острый характер. На окраинах не прекращалось противоборство «советских» и «буржуазных» республик. Всю политическую историю «красной смуты», считает автор, уместно было бы переписать с учетом латентных этнических пристрастий. Зачастую именно они управляли событиями, в то время как значение тех или иных социальных доктрин и политических деклараций неуклонно падало. Революционный хаос «развивался по своим собственным законам» (с. 755). Главным событием, изменившим ход Гражданской войны, стало выступление чехословацкого корпуса, явившееся одним из эпизодов мирового хаоса, которое «лишь подлило масла в огонь "красной смуты"» (с. 753).
10 июля съезд принял конституцию РСФСР, закрепившую федеративное устройство страны на основе национально-террито-
риальной автономии. То, что творилось на местах, менее всего походило на «рабоче-крестьянскую» революцию, но зато напоминало об ужасах Смутного времени. Автор подчеркивает, что «уроки любой российской смуты, в сущности, просты: возникшие в ее ходе диффузные социальные группы и временные социумы провоцируют пробуждение наследственной идеи государства. В таких условиях люди особенно активно ищут "своего" диктатора» (с. 861). По мнению В.П. Булдакова, объективно «красная смута» была не борьбой «красных» и «белых», «государственников» и «интернационалистов», а борьбой населения за «пространство свободы», «против той государственности, которая неуклонно зауживала ее. Однако эта борьба шла под доктринальными лозунгами, за которыми скрывались вполне прозаические социальные и "национальные" интенции. При этом у каждой из противоборствующих сторон находились свои особые "враги"» (с. 937).
С окончанием мировой войны Гражданская война в России стала приобретать более четкие очертания. Объективных условий для смягчения межэтнических отношений не существовало ни у белых, ни у красных. В целом, к концу 1918 г. все противоборствующие силы выглядели расколотыми. Однако позиция большевиков смотрелась предпочтительней - они, с одной стороны, не скупились на посулы, с другой - не останавливались перед применением силы во имя торжества «интернационализма». В постимперском хаосе только насилие могло консолидировать во имя общей идеи.
Этнические конфликты уходят в глубину веков и, по мнению автора, раскручиваются по своим собственным законам (с. 1001). Они словно призваны «выныривать» на поверхность современности в периоды общественной нестабильности. Этнофобия действовала на уровне предрассудка и бытовой неустроенности. Зрелого национализма в привычном (классическом) смысле слова в России не было и не могло быть, считает автор. И дело даже не в том, что люди, которых большевики именовали «буржуазными националистами», как правило, не имели к буржуазии никакого отношения. Наций за редкими исключениями (Финляндия, Польша) в лоне империи не сложилось; их замещали недоразвитые элиты, интеллигентские партии, а то и просто враждующие средневековые кланы. Как результат, в «красной смуте» наиболее основательно проявили
себя этнические столкновения, а не собственно национальные движения, что и обусловило особую турбулентность революционных (а не только «национально-освободительных») процессов. Новые харизматические лидеры - эти «теневые двойники» обанкротившихся официальных пастырей - вольно или невольно придавали социальному насилию соответственную адресность и черты воинствующего трайбализма.
Наиболее четко механизм раскрутки этнического конфликта прослеживается на Украине. Это было связано с застарелым комплексом противоречий: прежде всего с «национализацией» армии, осуществляемой Временным правительством, и последующим военным противоборством доморощенных социалистов с «русскими» (большевиками и белыми).
Происхождение этнических конфликтов невозможно понять, не учитывая латентные формы и побочные стимуляторы социальных противоречий. Изменение демографической ситуации также сказалось на взаимоотношениях этносов. Самый ход Первой мировой войны обнаружил, что в человечестве скрытно аккумулировался запас иррациональной ненависти, замешанной на неприятии «чужого».
За 24 месяца 1917-1918 гг. удалось зафиксировать 1603 этнических конфликта (847 в 1917 г., 756 - в 1918 г.) различной степени интенсивности и продолжительности. Интенсивность этнического насилия соответствовала накалу социальных страстей. Конфликты стали по-настоящему заметны в марте 1917 г. - их было зафиксировано 28 (против семи в феврале). Пик конфликтности пришелся на июль (137) и август 1917 г. (161), что соответствовало не только подъему социальной напряженности, но и росту страхов перед погромными и репрессивными действиями. В дальнейшем этническое насилие стало спадать (сентябрь - 127, октябрь - 109, ноябрь - 24, декабрь - 57 конфликтов). Уместно предположить, пишет автор, что чисто этнические конфликты составляли лишь малую часть социального насилия, представленного главным образом аграрными захватами, продовольственными и «пьяными» погромами. Начало 1918 г. характеризовалось некоторым подъемом этнического насилия (январь - 83), но в последующие месяцы его уровень понизился (февраль - 46, март - 58 конфликтов). Наиболее отмечены погромными событиями апрель (67), май (77) и июнь
(74). В июле число конфликтов - 66, в августе - 62, в сентябре - 38, в октябре - 43, в ноябре - 70, в декабре - 72. При оценке степени этнической напряженности следует учитывать очаговый характер конфликтов: в январе 1918 г. погромы были характерны для Крыма, в последние месяцы года - для Закавказья. При этом революционно-бытовую погромную волну сменяет полоса военных погромов, пик которых пришелся на 1919-1920 гг.
На фоне статистических показателей социального насилия вышеприведенные цифры кажутся не особенно впечатляющими. Возможно, интернационалистическая риторика того времени сдерживала наиболее откровенные манифестации этнофобии. Но она пряталась под личиной «справедливого» классового насилия; наиболее заметно это проявлялось в юдофобии (с. 1018-1019). В 1917 г. юдофобских акций было 235, т.е. 27,7% от всех этнических конфликтов, причем в большинстве своем они были связаны с городскими продовольственными бунтами. Применительно к статистике 1918 г. отмечено 134 акции такого рода (17,7% общего числа этно-конфликтов), их оказалось несколько больше в весенние месяцы. В целом на протяжении двух лет антисемитские акции составили 23,2% всех этнических столкновений (с. 1019).
1918 год стал годом перехода от «гражданских» этнических конфликтов к «военным». И тем не менее даже здесь трудно говорить о войне целых этносов друг против друга. Привычка к старому «порядку» и прежнему этнокультурному «равновесию» оставалась достаточно сильной. Даже в таких «горячих» контактных зонах, как Чечня или Азербайджан, достигалось сотрудничество с «русской» властью. Известно, что среди белых, одержимых идеей торжества единой и неделимой России, было предостаточно инородцев и иноверцев, включая поляков и евреев. У красных зарекомендовали себя в качестве приверженцев «мировой революции» венгры и латыши.
Параметры собственно этнических конфликтов в годы Гражданской войны весьма расплывчаты. Развалившаяся империя вместо того, чтобы превратиться в центр мировой революции, стала плодить всевозможные «нации», требующие «своего» места под солнцем. Всякое социальное сопротивление действиям центральной власти в «национальных» районах приобретало этническую
окраску. Порой социальное и этническое причудливо перемешивалось, усиливая агрессивность ее участников.
Иногда посредническая роль политиков (обычно муниципального уровня) давала положительный результат. Но чаще меньшинства, не без помощи политиков, приравнивались к злокозненным бандитам. У белогвардейцев ненависть к «самостийникам» стала поистине неуправляемой. Коммунисты, завоевывая окраины, взвинчивали себя образами «буржуазных националистов».
В связи с иностранной интервенцией у обывателей менялось представление о «главном враге»: иерархия противников этнизиро-валась. Ненависть к вооруженным пришельцам особенно выросла к концу Гражданской войны. Однако горожане воспринимали «чужих» более терпимо, чем сельские жители. При этом у белых отношения с местными националистами складывались хуже, чем у красных, - сказывалась нерассуждающая нетерпимость к «сепаратистам». Попытки смягчить свою этнополитику не помогали белогвардейцам. Среди прочего сказывалась связь белых с чехословака-ми, которые вели себя далеко не безупречно. Если для большевиков иностранец, вставший с оружием в руках в их ряды, символизировал победоносное шествие мировой революции, то для их противников это - нашествие вражеских сил всего мира на родную землю.
Этнофобия, в том числе антисемитизм, является своего рода индикатором общей нестабильности системы. Основу погрома, как правило, составлял обыкновенный грабеж. Обычно погромщики не имели своего этнического лица, расплывчатой была и их политическая физиономия. Развал империи создает для этого подходящие психосоциальные условия. Число жертв еврейских погромов в 1919-1920 гг., самые жестокие из которых произошли на Украине, оценивается по-разному. По некоторым данным, в период Гражданской войны в России произошло 1236 антиеврейских выступлений, 887 из которых можно отнести к действиям погромного характера. Из них 493 акции (40%) совершили петлюровцы, 307 (25%) -«зеленые», 213 (17%) - белогвардейцы, 106 (8,5%) - красные. По другим сведениям, в 1918-1920 гг. только на Украине погромы произошли в 1300 населенных пунктах, а в общем имело место до 1500 погромов. Но редко кто из военных и политических предводителей был заинтересован в том, чтобы заработать репутацию откровенного погромщика (с. 1039).
В условиях системного кризиса империи революционный порыв начинает стимулироваться латентной напряженностью былых межэтнических связей, все более ощутимой гетерогенностью культур. Его провоцируют ранее незаметные несправедливости «разделения труда» между народами, стихийные миграционные процессы, попытки русификации, наконец, давление «внешнего» мира. Эскалация этнических конфликтов связана и с растущим страхом народов перед их собственным неясным будущим. Каждый этнос начинает «спасаться» под руководством своих вожаков, обособляясь или подавляя ближних.
В характере этнического конфликта обнаруживаются различные составляющие: и хозяйственная (особенно применительно к аграрному вопросу), и социальная (главным образом в революционных обстоятельствах), и политическая (в той мере, в какой обозначены националистические элиты), и культурная (в виде цивили-зационной гетерогенности участников). Очевидно, природа этнической конфликтности определяется главным образом ситуационными императивами - теми самыми, которыми особенно богата «красная смута».
В сущности, любое социальное насилие по мере своего ожесточения приобретает архаичные формы и получает примордиали-стское наполнение. К началу XX в. это особенно заметно проявилось в империях традиционного типа (Австро-Венгрии, Турции, России), где одряхлевшая власть склонна была различать лишь «свои» служилые сословия, игнорируя новые культурные элиты и меняющиеся под них векторы устремления масс.
В русской революции и последовавших за ней кровавых событиях XX в. нет ничего такого, чего бы человечество не пережило в прошлом. «Новое» проявило себя лишь в массовости насилия и идейно-политических оболочках, которыми оно прикрывалось. Главный урок российской смуты: возникшие в ее ходе диффузные социальные группы и «бунташные» социумы не выдерживают давления идеи государственного (отчужденно силового) порядка. Революционная смута в России представляла собой синергетический процесс, внутреннюю динамику которого в значительной степени определяли этнические конфликты. Толпа не может существовать без «образа врага». «Включение» его стимулируется ощущением опасности - не только внешней, но и внутренней.
2012.02.016-017
В хаосе революции разрушение казалось созиданием. В манящем свете мировой революции большевики искренне стремились освободить угнетенные народы ради их растворения в некоем безнациональном сообществе. «Создается впечатление, что в основе большевистского интернационализма лежала яростная озлобленность по отношению к "национальному несовершенству" всего человечества - отсюда наличие в нем энтопатерналистского компонента. Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов и идеалистического настроя некоторых коммунистов, готовых искренне вызволять народы от "векового рабства"» (с. 1045). Однако конечный результат определялся тем, что хаос направлялся людьми, для которых равноправная личность была ничто, а трайбалистское разделение мира на «своих» и «чужих» - все.
Выдвижение на первый план этномаргиналов, готовых уничтожать всех, в ком сидит вирус «ложного» патриотизма, пишет автор, для красных было более чем закономерно. Белые, напротив, хотели избавиться от любых инородцев, почитаемых ими главными виновниками развала обреченной системы. «Получилось так, что именно те, кто по-настоящему мстил старой империи, оказались невольными строителями новой. "Интернационалистский" язык красной империи был языком силы, ни с чем не считающейся во имя великой идеи. С его помощью империя возродилась на волне усталости от насилия» (с. 1070).
В.М. Шевырин
2012.02.016-017. ГОСУДАРСТВО И КРЕСТЬЯНСТВО В ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. (Сводный реферат).
2012.02.016. ГРЕХОВА Н.Н. Советы и крестьянство в 1917-1928 гг. (На материалах Нижегородской губернии): Монография / Грехо-ва Н.Н., Ефимов О.В.; отв. ред. Титков Е.П.; АГПИ им. А.П. Гайдара. - Арзамас: АГПИ, 2011. - 241 с.
2012.02.017. ЛЕКОНЦЕВ О.Н. Государство и крестьянство в условиях голода 1921 года / Науч. ред. Никитина Г.А.; Удмуртский ин-т истории, языка и литературы УрО РАН. - Ижевск, 2010. - 360 с.
Ключевые слова: Советское государство, крестьянская политика, первые годы советской власти.
В монографии Н.Н. Греховой, состоящей из введения, шести глав и заключения, рассматриваются проблемы взаимоотношений
