CC BY
16
чинений: «Что касается выдумок и той великолепной мифологии, которая заполняет пять первых книг Диодора, я весьма далек от их осуждения, на мой взгляд, у нас нет ничего драгоценнее в наследии античности». Французский историк рассматривал сочинение Диодора как «языческую Библию», своего рода анти-Библию и, подобно другим вольнодумцам-либертенам, свысока, а то и с презрением смотрел на народ - пленника «религиозных выдумок».
Шаплен не разделял эрудитского презрения либертенов, его чувство превосходства над «современной античностью» зиждилось на различии вкусов. В эпоху Людовика XIV господствует другой, более совершенный вкус, чем во времена «Ланселота», но этот роман любопытен читателям XVII в. как свидетельство о нравах своего времени. И в конце диалога Менаж соглашается с позицией Шаплена.
Вера в историю позволяет подняться над недоверчивостью, скептицизмом, обращаясь к ушедшему прошлому через следы, оставленные на бумаге, в материальных предметах - монетах, фрагментах статуй и т. п.
Жан Шаплен сумел показать в своем диалоге, что вера в историю способна воссоздать правду по вымышленным сочинениям, увидеть подлинную историю через истории фиктивные.
Н.Т. Пахсарьян
2012.01.014. АРДЕ М.-П. ДИАЛЕКТИКА СУБЪЕКТА И ГЕРОИЧЕСКАЯ МУЖЕСТВЕННОСТЬ: СЮЖЕТ О ГЕРКУЛЕСЕ НА РАСПУТЬЕ И ГЕНДЕРНЫЙ ВОПРОС.
HARDER M.-P. Dialectique du sujet et virilité héroïque: La fable d'Hercule à la croisée des chemins et la question du genre // Revue de littérature comparée. - P.: Klincksieck, 2010. - Vol. 84, N 2. - P. 145163.
Мари-Пьер Арде (Университет Западный Париж - Нантер-ла-Дефанс) дает историко-культурный анализ античной аллегории, созданной софистом Продиком и дошедшей до нас в пересказе Сократа (Ксенофонт, «Воспоминания», II, 1:21-34). Герой Геркулес, согласно поведанной Сократом истории, вступая в зрелый возраст, оказался на распутье двух дорог: первая, дорога труда, привела бы его на службу Добродетели; вторая, дорога наслаждений, вела к Сладострастию. История, представляющая собой иносказание о
выборе жизненного пути, неизбежном для каждого человека, никак не связана с мифами о Геркулесе и представляет собой «метамифи-ческий комментарий» к ним (с. 146).
Тем не менее в литературе и изобразительном искусстве Ренессанса, барокко и классицизма сюжет о Геркулесе на распутье занял важнейшее место, потеснив древние мифы о герое. По мнению М.-П. Арде, популярность аллегории объяснима ее универсальной значимостью: по сути дела, она рассказывает о «том, как человек формирует сам себя», причем это формирование осмыслено «как свободный и рациональный выбор». Оппозиция, с которой имеет дело Геркулес, может быть переформулирована и в иных, более современных терминах: он выбирает между «удовольствием и разумом, природой и культурой», «желанием и подавлением» (если воспользоваться психоаналитической терминологией), «эросом и цивилизацией» и т. п. (там же). Однако конститутивным, как полагает М.-П. Арде, остается тот факт, что выбор Геркулеса в аллегории олицетворен двумя женскими фигурами. Если Геркулес -единственный субъект в аллегории (показанный в своем становлении), то объект его выбора - «две антитетические персонификации», объединенные, однако, своим полом. Таким образом, «аллегория связывает диалектику субъекта с диалектикой мужского и женского» (с. 147), что и позволяет М.-П. Арде применить к истории о выборе Геркулеса идеи и техники анализа, выработанные в рамках гендерных исследований (gender studies).
Трактуя аллегорию Продика как парадигматическую для всей европейской культуры историю о формировании «рационального, маскулинного и гегемонического субъекта», М.-П. Арде выделяет в ней два смысловых уровня. На первом уровне в центре аллегории оказывается представление о «героико-эпической мужественности», которое во все новых модификациях прослеживается по крайней мере до конца XVIII в. На втором уровне вопрос стоит о Геркулесе как «человеке разума», а тем самым - об осуществлении идеала рациональности, которое «найдет проблематичный итог в диалектике Просвещения» (с. 148).
Чтобы понять, чем представлялась греку эпохи софистики обретаемая Геркулесом «героическая идентичность», М.-П. Арде обращается к понятийной системе, заложенной в дошедшем до нас тексте аллегории (в «Воспоминаниях» Ксенофонта). Герой прохо-
дит через своего рода обряд инициации, который позволяет ему занять жизненную позицию, где «он наделен властью над самим собой, но также и над другими». Две женские фигуры, символизирующие его выбор, именуются в греческом тексте соответственно Kakia (буквально «Дурная»; в каноническом переводе - «Сладострастие») и Arete («Добродетель»). Kakia сулит Геркулесу жизнь, исполненную наслаждений и лишенную всяких трудов и тягот (ponos); Arete, напротив, уверяет будущего героя, что ничто прекрасное не дается человеку богами без трудов (опять-таки ponos), и призывает его начать жизнь, отмеченную военными и прочими трудами.
Альтернатива, предложенная Геркулесу, имеет в своей основе чрезвычайно важное для всей древнегреческой культуры понятие ponos. Но что это такое? Опираясь на работу Никола Лоро о мужском и женском началах в греческой культуре1, М.-П. Арде отмечает, что категория ponos, включающая всякую тяжелую, но приносящую признание и достоинство деятельность, тесно входит в круг аристократических и военно-героических ценностей. Так, у Гомера Троянская война названа troikos ponos - буквально «троянский труд» (с. 149). Понятие ponos выступает как «гендерный оператор», поскольку оказывается тесно связанным с идеей «мужества» (andreia), которое выводится из слова «мужчина» (aner) и предполагает доблесть воина-героя или гражданина. Таким образом, понятие ponos маркирует кардинальную для греческого общества оппозицию гендерных ролей: ведь женщина, которая, в представлении греческого мужчины, ведет праздную жизнь, на ponos совершенно не способна.
Женщина не способна и на контроль над собственным телом, вообще над самой собой: этой бесконтрольной женской распущенности соответствует malakia - «изнеженность, слабость», которая является атрибутом жизни, предлагаемой Сладострастием Геркулесу. Мужество, напротив, предполагает контроль над собой; умеренность входит в состав andreia.
1 Loraux N. Les expériences de Tirésias: Le féminin et l'homme grec. - P.,
1990.
Итак, триада атрибутов мужской и мужественной жизни в понятийной системе аллегории Продика включает труды (ponos), умеренность и славу (как награду за труды). Эта триада, конституирующая «героическую идентичность» (с. 150), оказывается удивительно устойчивой, сохраняя свое значение (в различных жанровых формах прославления героя и государя) до тех пор, пока остается релевантной аристократическая парадигма героичности, т. е. до эпохи классицизма включительно.
Существенное изменение в трактовке темы Геркулеса на распутье (а также и в понимании идеала героической мужественности) происходит в XVIII в. с формированием и укреплением национальных государств и буржуазного сословия. Идея нации, положенная в основу нового государственного устройства, требовала и нового национально-героического дискурса, в основу которого не мог быть положен прежний идеал аристократического и индивидуалистического героизма. Топос Геркулесова выбора модифицируется в соответствии с этими новыми требованиями, о чем свидетельствует, в частности, ранняя поэма Кристофа Мартина Виланда «Герман» (1750) о легендарном герое, возглавлявшем германские племена в их борьбе с римлянами. Повествуя о жизненном пути своего героя от юных лет до жертвенной победы, Виланд применяет к германцу Герману элементы Геркулесовой аллегории. Герою Ви-ланда также приходится выбирать между добродетелью (Tugend) и сладострастием (Wollust); сохраняют свою значимость и конститутивные элементы античного идеала мужественности - например, искусство властвовать собой, в котором Германа наставляет старец-друид.
Однако в первых же строках поэмы появляется и нечто новое: Виланд призывает Музу воспеть героя, который «пролил свою кровь за родину», - мотив крови настойчиво звучит и дальше, причем подчеркивается, что в «германских жилах» («in teutschen Adern») Германа течет кровь «без всякой примеси» («unvermischt») (с. 151): неожиданный пассаж для Виланда, известного своим космополитизмом!
Кровь в поэме Виланда одновременно символизирует и патриотическую жертвенность, и национальную идентичность героя. Так в героический дискурс вводится мотив нации, а «риторика доминирования переносится с индивидуума на коллектив» и даже на
целые народы: «оппозиция германцев и римлян моделируется в соответствии с оппозицией добродетели и сладострастия»; погрязшие в разврате, слабые римляне у Виланда воплощают тот «женский модус», который в античной аллегории соответствует «жизненному пути Сладострастия» (с. 152).
В XVIII в. идеал «разумного мужества» не только «переходит из аристократической парадигмы в парадигму национальную», но и претерпевает «интериоризацию и психологизацию», а также переосмысляется в контексте типичной для эпохи Просвещения оппозиции «природа - культура». Джозеф Аддисон, печатая в журнале «The Tatler» собственный пересказ истории о выборе Геркулеса, снабжает его предисловием, где излагает свои представления о современном смысле античной аллегории: меньше всего он ожидает, что «британское юношество», взяв в руки дубинки и накинув на плечи львиные шкуры, пойдет «уничтожать чудовищ и свергать тиранов»; однако человек, способный «распознать себя в самых высших чертах великого образа [т.е. образа Геркулеса. - Реф.], наверняка сможет стать справедливым, верным, скромным и умеренным» (с. 154).
Особенности нового прочтения античной аллегории отчетливо проявились в тексте Аддисона. Во-первых, героическая добродетель трактована не как аристократическая привилегия, но как способность, доступная всякому гражданину. Во-вторых, она претерпела несомненную интериоризацию: доблесть заключена теперь не во внешних подвигах-поступках, но в чертах характера, во «внутреннем» человеке.
В еще большей степени интериоризация героической модели проявилась в другом, более позднем произведении Виланда - «Выборе Геркулеса», сочиненном в 1773 г. для Саксен-Веймарского принца. Геркулес представлен человеком рефлексирующим, размышляющим над собственной сущностью: в его большом начальном монологе несколько раз звучит вопрос «Кто я?» («Wer bin ich?»). Такой вопрос был неизвестен античному Геркулесу, который думал скорее о поступках и вопрошал себя: «Что я должен делать?» Интериоризация достигает кульминационного пункта в восклицании Геркулеса, предвосхищающем монолог Фауста из одноименной драмы Гёте: «Ах! Две души - я ощущаю их явственно! Они с равной силой бьются в моей груди!» (с. 155). Соперни-
чающие за обладание героем моральные начала, прежде персонифицировавшиеся в обликах двух женщин, теперь даны интериори-зированно: как два голоса, две «души», спорящие в сознании героя.
Чем более глубокую интериоризацию претерпевают нравственные принципы, из которых выбирает Геркулес, тем труднее становится сам акт выбора: ведь выбор одного начала предполагает отказ от другого, которое, однако, уже является частью собственного «Я» героя - одной из двух живущих в нем «душ». Отказ как расставание с частью самого себя чреват вечным сожалением, меланхолией, что позволило Андре Жиду назвать Геркулеса «меланхолическим героем»1, а Джудит Батлер - говорить о «меланхолии пола», неизменно сопровождающей процесс формирования сексуальной идентичности2.
Из перспективы такой меланхолии выбор Геркулеса пробле-матизируется: он может казаться слишком прямолинейным, однозначным; возникает даже вопрос о том, насколько необходим именно такой выбор. Подобная проблематизация ясно ощутима уже в некоторых античных текстах - например, в якобы автобиографическом «Сне» Лукиана, где юному герою во сне являются две женские фигуры, персонифицирующие выбор им профессии: Скульптура (буквально: Techne, «ремесло») и Образование (Paideia). Скульптура, наделенная несомненно мужскими чертами, сулит герою «могучие плечи» и жизнь, исполненную трудов (ponos); женственная Paideia объясняет ему, что ponos, который дает Скульптура, - не более чем телесный, но никак не духовный труд. В тексте Лукиана «мужские ценности подвергнуты девалори-зации» (с. 160), и неудивительно, что герой выбирает путь Образования (т. е. словесности), несмотря на ее откровенно женские атрибуты.
М.-П. Арде находит другой пример проблематизации традиционного выбора Геркулеса в трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра». Антоний выбирает между Октавией, символизирующей истинно римские ценности, и египтянкой Клеопатрой, т.е. «между
1 Gide A. Considérations sur la mythologie // Gide A. Essais critiques. - P., 1994. - P. 540.
2 Butler J. Trouble dans le genre. - P., 2005. - P. 147.
Западом и Востоком» (с. 161). Делая неверный, с точки зрения морального патриотизма, выбор, он в глазах окружающих лишается мужской доблести (Антоний «мужественен не более, чем Клеопатра», говорит о нем Цезарь), но зато Клеопатра, воплощающая восточное сладострастие, в заключительной сцене обретает истинно мужскую твердость, заявляя: «Во мне нет ничего от женщины; теперь я, от головы до ног, тверда как мрамор...» (с. 162-163). В трагедии Шекспира гендерные атрибуты не закреплены за персонажами, но оказываются в состоянии свободного перемещения: человек Шекспира не исчерпывается однажды сделанным выбором.
Гендерная самоидентификация обнаруживает диалектику и амбивалентность, которые не укладываются в рамки однозначного Геркулесова выбора, однако античная аллегория сохраняет свою культурную значимость, указывая нам, что «становиться человеком -это всегда Геркулесов труд» (с. 163).
А.Е. Махов
2012.01.015. ЛИБАН НИ. ИЗБРАННОЕ: СЛОВО О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: ОЧЕРКИ, ВОСПОМИНАНИЯ, ЭТЮДЫ / Сост. Харламова-Либан В.Л. - М.: Прогресс-Плеяда, 2010. - 720 с.
Сборник посвящен столетию со дня рождения заслуженного преподавателя МГУ им. М.В. Ломоносова Николая Ивановича Ли-бана (1910-2007)1. Во вступительной статье его ученик, доктор фи-лол. наук А. А. Пауткин отмечает: «Эта книга - дань памяти бескорыстному хранителю русской культуры» (с. 8). Объединенные в издании работы ученого раскрывают широту его творческих интересов: литература Древней Руси; становление личности в русской литературе XVIII в.; Золотой век русской поэзии; история просвещения и кризис христианства в русской литературе и жизни XIX в. Сборник включает тексты, различные в жанровом отношении: лекции и статьи, материалы к монографии и воспоминания, очерки биографического характера и записи бесед. «Ряд материалов следу -ет отнести к науковедческой области. Можно сказать, что перед нами своеобразная книга жизни русского интеллигента ХХ в., судь-
1 Подготовку издания осуществила вдова ученого В.Л. Харламова-Либан при поддержке его учеников.
