CC BY
46
нах, например у Томаса Харриса, герой которого Ганнибал Лектер обладает готическим мироощущением («Молчание ягнят»). Харрис создал нового монстра - психопата в духе традиции «серийных убийц», но также и с элементами сверхъестественного.
Самым живучим из готических монстров оказался вампир, меняющийся, развивающийся у каждого поколения писателей. Изменения начались с Энн Райс, перенесшей вампира в Америку и сделавшей его гомосексуалистом. С 2000 г. поток романов о вампирах заметно усилился. Вампиры многолики, они могут появляться в клубах, школах, барах. Наряду с переосмыслением европейской готики американскими авторами возникают новые готические пространства - сугубо американские. Эта традиция идет от В. Ирвинга, Н. Готорна, А. Бирса, но корни их - не в Новой Англии, а в болотах и лесах юга США или границы Техаса и Мексики, где подростков убивают на проселочных дорогах, в детских лагерях, на лесных прогулках - таковы сюжеты многочисленных голливудских фильмов.
Меж тем американские юмористы - Чарлз Адамс и Эдвард Гори вновь освоили европейский ландшафт, что привело к созданию книг ужасов и готики для детей такими писателями, как Лемо-ни Сникет и Р.Л. Стайн, который побил все рекорды бестселлеров: его серия рассказов «Улица страха» (с 1989 г.), «Добро пожаловать в мёртвый дом» (1992) и др. были изданы на 28 языках, продано более 300 млн. экз.
Дух готики воплощается в современных обществах готов, их специфическом образе жизни, в компьютерных играх. Современные готы вживаются в роли людей, которым надоела и скучна жизнь, они культивируют образы смерти, исповедуют культ ночи.
Т.Н. Красавченко
2012.01.005. МЕСКИН В.А. ГРАНИ РУССКОГО СИМВОЛИЗМА: В. СОЛОВЬЁВ И Ф. СОЛОГУБ. - М.: РУДН, 2010. - 424 с.
Доктор филол. наук В.А. Мескин (проф. РУДН) анализирует философско-эстетические взгляды и художественную практику основоположников «нового искусства», уделяя значительное вни-
мание особенностям литературного процесса рубежа Х1Х-ХХ вв.1 Основной текст предваряет «Обращение к читателю», где обосновывается плодотворность сопоставления противоречивого мирови-дения «певца Лилит» с относительно стройным мировоззрением В. Соловьёва. Отсюда вытекает цель исследования - раскрыть основы творчества Ф. Сологуба с опорой на систему взглядов В. Соловьёва. Здесь и далее автор указывает на схождение граней их эстетических концепций.
В вводной главе «Порубежная эпоха глазами художников, журналистов, ученых-гуманитариев. Творческие искания. Два соло в символистском хоре» речь идет об интеллектуальных проблемах конца XIX - начала XX в., об эпохе «развала бытия», «кризиса сознания» (А. Белый) и отсюда - о «кризисе познания» (З. Минц)2. В частности, отмечается «уклонение» философии, религии, науки от ответов на «вечные вопросы», от обоснования «восходящего вектора развития». Этот факт наряду с другими связывается с особенностями искусства, в котором наметился переход от антропоцентризма, антропологизма «созерцательно-описательных образов» к «образности, построенной на интуиции», со своеобразной дематериализацией изображаемого мира (с. 15). В поле зрения автора -кризис исторического детерминизма, «философия заката», эсхато-логизм, кризис христианской историософии с ее ключевой идей Божественного провидения.
Свойствами мировидения эпохи объясняются и усиление минорных мотивов в литературе, и возникновение «религии рока», и поворот интереса художников (И. Анненского, Д. Мережковского, А. Белого и др.) к античным трагикам (Еврипиду, Эсхилу, Софоклу). Те же причины лежат в основе повышенного внимания художников к архаическому мироощущению, древним мифам, архетипам, передающим растерянность и страх человека перед испытаниями Новейшего времени (Л. Андреев, А. Ремизов, Ф. Сологуб и др.). Первые прогнозы О. Шпенглера и А. Тойнби о гибели цивилизации
1 См. также: Мескин В. А. Грани русской прозы: Ф. Сологуб, Л. Андреев,
И. Бунин. - Южно-Сахалинск, 2000. - 152 с.
2
Минц З.Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Минц З.Г. Поэтика русского символизма. - СПб., 2004. -С. 62.
Старого Света связываются с актуализацией в литературе темы вырождения, деградации фамилий, мельчания «породы» (И. Бунин, С. Сергеев-Ценский, М. Горький и др.). Особое внимание автор уделяет религиозным чаяниям, богоискательству («невозможность верить по-старому» - Д. Мережковский), петербургским религиозно-философским собраниям и журналу «Новый путь». Все эти поиски говорили о том, что, «освободившись» от прежних духовных ориентиров, своеобразных скреп, «человечество пережило свободу как своего рода болезнь», а «распространение минорного тона в литературе можно воспринимать как ее симптом» (с. 55).
Таким образом, автор подходит к разговору о претендентах на открытие «последней истины», о трех властителях дум современности - Л. Толстом, Ф. Ницше и В. Соловьёве; последний «отважился на создание новой философской системы», противопоставленной «экзистенциальному пессимизму» (с. 56).
В книге вслед за главами-экскурсами в биографию В. Соловьёва, а затем Ф. Сологуба идут главы, раскрывающие в той же последовательности философско-эстетический мир той и другой личности. В реферате представляется целесообразной иная группировка материала: сначала излагаются основные положения двух глав о Соловьёве, а затем - двух глав о Сологубе.
В главе «Владимир Сергеевич Соловьёв. Вехи биографии. Искания разума и прозрения интуиции» В.А. Мескин обращается к «светлой и загадочной личности» ученого, прослеживает истоки его характера, мировоззрения, прежде всего эстетических взглядов. Автор обозревает дискуссии о тайнах творческого дара этого «счастливого несчастливого подвижника», чье влияние на культуру Серебряного века сопоставимо с влиянием А. Пушкина на Золотой век (с. 78). Присущее В. Соловьёву промежуточное положение между либеральной и консервативной интеллигенцией, «надконфес-сиональность», равное внимание к различным религиозным, общественно-политическим и философским станам, научная смелость и принципиальность - все это подтверждается в монографии примерами, взятыми из жизни философа, а также свидетельствами современников.
Исследователь касается историософских, теологических и эстетических взглядов мыслителя, обращает внимание на неоднозначные оценки его деятельности как незаурядного поэта-провид-
ца, создавшего «многослойные» комедийные пьесы, пародии на ранних символистов («декадентов» и «оргиастов»), как переводчика и популяризатора Платона, древнегреческих философов, как автора статей о В. Жуковском, А. Пушкине, М. Лермонтове, А. Фете и других поэтах.
В главе «Начало оригинальной русской философии. О системе В. Соловьёва. Творчество в понимании мыслителя-поэта» рассматриваются основополагающие категории, понятия соловьёвской религиозной философии и теургической эстетики - любовь, красота, свобода, София, Душа Мира, идеи «всеединства», «ответственности разума», «двуединства человека». Автор реконструирует «корни и древо софийного идеализма» (с. 234), обращаясь не только к философскому наследию В. Соловьёва, но и к его мышлению в образах, к «космогоническим прозрениям».
В. А. Мескин не ставит целью дать еще одно сокращенное изложение софиологической системы, он определяет свою работу как создание «некритического культурологического путеводителя по философии русского мыслителя... адресованного преимущественно литературоведам» (с. 189). Одни называют систему В. Соловьёва религиозной, другие - философской, третьи - «мифом о творении»; однако для всех она является источником энциклопедического знания. И в основе такого знания лежит предыдущая история мировой философии, переосмысленная с точки зрения «теории цельного знания, построенного на синтезе философии, религии, науки, искусства» (с. 193). Автор отмечает связь понятийно-логического мышления с образным через сведение воедино различных точек зрения. Этические и эстетические экскурсы здесь не просто украшают философские рассуждения, но «органично входят в целое», способствуя «воздействию мыслителя на. культуру, на литературу, на искусство в целом» (с. 193).
В главе «Федор Кузьмич Сологуб. Вехи биографии. Школа отечественной классики, немецкого романтизма, французского символизма. Творческие искания» В.А. Мескин обращается к центральной фигуре монографии, к «первому имени в новой главе русской поэзии и прозы» (с. 127). Справедливо отмечается, что, несмотря на популярность у современников, Ф. Сологуб был и остается преимущественно писателем «для немногих»; его произведения ориентированы в основном на подготовленного, «посвя-
щенного» читателя. Автор монографии и спорит, и соглашается с предшественниками, отмечавшими «совершенство форм» интуитивной и игровой стилевой манеры мэтра - он умел соединять реалистическое с фантастическим, импрессионистическое с натуралистическим; при этом все указывали на глубокие классические корни его творчества (как романтико-символистские, так и реалистические). Автор обращает внимание на схождения и расхождения литератора-философа с именитыми предшественниками и современниками - А. Шопенгауэром, Ф. Ницше, А. Бергсоном и др. Новое в этом ряду (и оно же главное) - соловьёвская концепция «всеединства» и его эсхатологические идеи.
Биографию Ф. Сологуба исследователь рассматривает в соответствии с указаниями самого писателя - «как неотъемлемый сегмент "творимого творчества"» (с. 137). Путь художника слова от первых опытов до большой литературы иллюстрирован многими малоизвестными фактами из «хмурого детства», блестящего периода зрелости и трагических последних лет жизни. Указано особое влияние на Ф. Сологуба «проклятых поэтов» (Ш. Бодлера, А. Рембо, П. Верлена). Молодой переводчик находил у них созвучие своим минорным настроениям, перенимал «отрицательное отношение к наличной действительности» (с. 139).
Как еще один фактор влияния на Ф. Сологуба-поэта и прозаика рассматривается немецкий романтизм. Для Новалиса, А. Шлегеля, Л. Тика тоже была характерна «отрешенность от текущего времени»; их привлекала «ночная сторона души», поэтизация возвышенных грез и смерти-избавительницы (с. 139). При этом автор монографии открывает и «другого» Ф. Сологуба - наследника русской классики. В его поэзии появляются некрасовские гражданские ноты, народническая «вера в человека», «фетовско-бунинское признание в любви» к «живой красе» природы, мотивы Ф. Достоевского и других писателей, подвергавших критике социальное неравенство. При этом «гоголевское осмеяние банальности, щедринское разоблачение тупого законопослушания, чеховское осуждение страха перемен» Ф. Сологуб усиливает неверием в возможность социального прогресса» (с. 169). Широкий культурологический размах сологубовской поэзии и прозы, отражение в ней истории, религии, мифологии и даже науки объясняют тот факт, что Ф. Сологуб был близок «тосковавшим по культуре» акмеистам (с. 151).
Рассматривая циклы малой прозы Ф. Сологуба - «Книга превращений», «Книга разлук», «Книга очарований», «Книга стремлений», - В.А. Мескин приходит к выводу, что все они составляют единый гипертекст, «одну книгу» (по слову самого писателя), в которой каждая отдельная часть «работает» на целое. Прозаик следовал принципу «символистской интриги», согласно которому «превращения, стремления, очарования предстают . невидимыми, но мощными, определяющими течение жизни, силовыми линиями бытия» (с. 166).
Идеалистическая убежденность, противоречивость сознания, отразившаяся в антиномичности художественных образов, преклонение перед «неземной красотой» при внимании к темным, стихийным началам - все это привлекало современников и к Ф. Сологубу, и к его старшему современнику - В. Соловьёву.
Главу «О поэтической философии Ф. Сологуба: Творчество в понимании поэта-мыслителя» автор монографии называет основной. Ее определяющая идея находит отражение в эпиграфе из соло-губовской мистерии «Литургия мне»: «Познанье истин невозможно / На этой суетной земле, / Но обещание не ложно, / - Святое кроется во мгле». Опираясь на обширный материал, В.А. Мескин объясняет, возможно, и чрезмерное внимание Сологуба к соловьёв-скому философскому и художественному наследию. Автор соотносит хаотичный союз образов и понятий у Ф. Сологуба с гармоничным в целом союзом образов и понятий у В. Соловьёва; однако в чем-то они сходятся. Специфика Сологуба раскрывается в понимании им творчества «как миропостижения», в его космогонии, в его суждениях о том, что есть Единый, рождение и смерть, что есть «Я».
В поле зрения исследователя - многие произведения писателя, вся или почти вся его критика и публицистика. На этой основе опровергается ряд устоявшихся оценок, например, что писатель слепо шел за идеями А. Шопенгауэра (с. 303, 326). Разъясняется своеобразие его пессимизма и оптимизма (с. 321), его особый взгляд на соотношение индивидуализма и альтруизма (с. 333). Примечателен подраздел «Философия "Я"», где речь идет об основательном изучении Ф. Сологубом мировой философской мысли (Платон, И. Кант, Ж-Ж. Руссо, Ф. Шеллинг), о пристальном внимании к учению И. Фихте (с. 326, 329) и других мыслителей.
Ф. Сологуб предстает здесь художником мироустройства, творцом «парафилософии» или «мифофилософии», мыслителем, вобравшим в себя познания разных наук. Говоря о художественной философии Ф. Сологуба с точки зрения его поэтики и стиля, автор отмечает своеобразие его тайнописи, «поэтики узнаваний», связанной с установкой на выражение сути «вещей в себе», на «бездонности» мерцающих смыслов самых незамысловатых образов. Отмечается, что в художественном мире этого писателя «непостижимое ирреальное может ощущаться или обращаться в реальность, а реальность может трансформироваться в нечто ирреальное» (с. 279). Из этих наблюдений следуют обобщения: поэзия Ф. Сологуба является, по сути, его метафизикой; художественный образ отражает диалектику мысли и мистическое прозрение. Так подтверждается мысль самого Ф. Сологуба, полагавшего, что написание стихов есть «способ миропостижения», а творчество - не только мышление в образах, но и размышление о явлениях жизни - земной и космической (с. 283).
Сологубовское понимание искусства (сакрализация творения более чем творца), признание его зиждительно-спасительного и теургического значения - все это соответствовало духу В. Соловьёва, его идее «очеловеченной философии». Мыслители-художники сближались и метафоричностью изложения, позицией неприятия крайностей - «идейной тенденциозности» и «самодовлеющего эстетизма» (обоюдное платоновское «прозрение сущностей за миром явлений») (с. 291).
Значительное внимание уделяется в книге идеям «волящих» начал в искусстве, связи поэтической дерзости Сологуба с умонастроением эпохи, его пониманию возвышения человеческой «самости» в творчестве до «исходной всемогущей воли» (с. 304). Ф. Сологуба нельзя судить по канонам предшествующего классического (миметического) искусства; он - зачинатель нового, преимущественно игрового искусства.
В монографии говорится о христианских, ницшеанских, теософских и других источниках мировидения Ф. Сологуба. В связи с его пониманием смерти значительное внимание уделяется буддийским интересам писателя. Автор оспаривает мысль о поэтизации смерти Ф. Сологубом и отмечает наличие у него оригинальной танатологии. По мнению В.А. Мескина, «в создаваемом Ф. Сологу-
бом художественном мире смерть не порог атеистического бытия, христианского чистилища, ада, рая. не эпилог пройденного, а пролог к тому, что еще предстоит пройти в бесконечном "огненном круге" бытия» (с. 308). Предполагается, что в разработке своей поэтической танатологии Ф. Сологуб склонялся в сторону религиозного синтеза, возможно, к идее единой религии, к «вселенской бо-гомудрости веков» (по В. Соловьёву).
Сологубовская космология, основанная на идее многоярусного строения Вселенной (многомирия), открывает новую страницу в изучении писателя. Отмечается его стремление преодолеть противоречивость умозрительных конструкций предшественников -И. Фихте, А. Шопенгауэра, В. Соловьёва и др. В.А. Мескин указывает на близость сологубовской картины мира к гностической, в которой есть место и Едино/Мировой воле, или «величественной безграничной потенции» (с. 115).
Автор касается сологубовской поэтической антропологии, в которой человек (хотя иначе, чем в эпоху Возрождения) вновь поставлен в центр Вселенной или сверхвселенной. Особое внимание уделено идее «свободного творчества»; по Ф. Сологубу, это -единственный путь к Единому, стоящему над мирами и богами (с. 317), заключающему в себе «совершенствование сокрытого "Я"» (с. 324). Сологубовская идея соборности корреспондирует с идеей всеединства у Соловьёва (с. 332).
И в своих литературно-критических работах Ф. Сологуб предстает философом. Оригинальность его литературно-критической призмы состояла из благостного «Я», отвергающего этот мир, и порочного «не-я», которое принимает этот мир. Через такую «призму» Ф. Сологуб рассматривал творчество отечественных и зарубежных авторов, принимая, например, Е. Баратынского, Ф. Тютчева, А. Фета, отчасти Н. Некрасова и не принимая А. Пушкина как поэта-экстраверта, стремившегося «преломить свою отзывчивую душу в этом мире». Ф. Сологуб как поэт-интроверт всматривался «преимущественно в собственную душу, "преломляющую в себе мир"» (с. 352).
Размышляя о «театральных грезах» драматурга, о его месте в модернистском театре рубежа веков, автор монографии полагает, что и здесь Ф. Сологуб философичен; он стремился «показать величие сокровенного "Я" и ничтожность всего того, что его засло-
няет» (с. 363). Его театр - это театр марионеток, где есть «воля-щий» (автор-поэт) и ведомые Роком действующие лица-маски. Большинство сологубовских сценариев отличалось утопичностью, призывами «к соборному действию, к мистерии и к литургии» (с. 368).
Ф. Сологубу было свойственно особое постоянство мыслей, укорененных во всем его творчестве; такова мысль о персонализме, о вреде и пагубности всех форм коллективизма. С этой позиции он не принял «мистический анархизм» Г. Чулкова, рассуждения о «Грядущем Хаме» Д. Мережковского, теорию конечной гармонии В. Иванова и Г. Иванова, учение о «воскрешении отцов» Н. Фёдорова и, конечно же, марксизм. Все это, по его мнению, убивает благостное «Я», «единственный путь спасения... самоутверждения, личного освобождения» (с. 371). Таковы истоки крайнего субъективизма и неисторичности сологубовского творчества.
Заключительная глава «Бывают странные сближенья.» представляет собой анализ «перекликающихся» мотивов в стихотворениях философа-поэта и поэта-философа, их схождения и расхождения. «Ни для В. Соловьева, ни для Ф. Сологуба, - отмечает исследователь, - здешний мир не был ни желанным, ни истинным, образность и того и другого держалась на контрапункте: банальное бессмысленное "здесь" - исключительное таинственное "там"» (с. 375). Характер «мечтательного творчества» (З. Гиппиус) философа-поэта Соловьёва и поэта-философа Сологуба был обусловлен «космическими зовами и. противопоставлениями: мнимого и прекрасного "горнего мира" зримому и безобразному "дольнему миру"» (с. 389). В художественных мирах В. Соловьёва и Ф. Сологуба было место смелым экспериментам, «изящной новизне - мистическому содержанию, неисчерпаемой многозначности, расширению художественной впечатлительности» (с. 378).
По мнению автора монографии, их различия вытекали из несовпадения и космогонических взглядов мыслителей. При схожем критическом пафосе в отношении к дольнему миру Ф. Сологуб, с одной стороны, допускал существование «благостей небесных», с другой - сомневался в их участии в судьбе человека; В. Соловьёв же вдохновлялся зиждительной энергетикой небес, что освобождало его от покорности судьбе и пессимизма (с. 392). Этим объясняется, в частности, разное мировидение некоторых типологически
схожих лирических «героев-призраков»: у В. Соловьёва - это озабоченный миропознанием философ-поэт, верующий в возможность всеединства, у Ф. Сологуба - это истомленный юдолью путник с безразличным взглядом на мир (с. 377). Тем же определяются отличия в описании встречающегося в их поэзии и связанного с некими высшими силами женского образа: в первом случае - это спасительница мира София; во втором - амбивалентная Она. Содержание диктовало форму: торжественную, мажорную - у одного и унылую, минорную - у другого. Этой форме Ф. Сологуб остался верен, противопоставляя себя многим символистам Новейшего времени.
В.А. Мескин характеризует В. Соловьёва как «художника преимущественно вертикали», а Ф. Сологуба - как «художника преимущественно горизонтали» (с. 388). Отмечается, что поэтика «пространственной» направленности получила развитие в художественных поисках младосимволистов.
Ф. Сологуб является «наследником или продолжателем характерной для В. Соловьёва типологии художественного мышления: не повторяя рисунка поэтической мысли предшественника, он остается если не в фарватере, то, по крайней мере, в поле влияния соловьёвских религиозно-философских провидений» (с. 407), -обобщает автор монографии. Старшего современника он относит к художникам-классикам, которые, опираясь на эрудицию читателя, строили образные композиции, используя материалы мировой культуры; младшего - причисляет к художникам-модернистам, которые выводили образные композиции в основном из собственных представлений о мировой культуре.
Р.М. Балановский
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2012.01.006. ШЕКСПИРОВСКИЕ ЧТЕНИЯ: 2010 / Науч. совет РАН «История мировой культуры»; гл. ред. Бартошевич А.В., отв. ред. Приходько И.С., сост. Захаров Н.В. - М.: Изд-во Моск. гума-нит. ун-та, 2010. - 404 с.
Сборник, подготовленный по материалам международных конференций «Шекспировские чтения» 2008 и 2010 гг., посвящен
