CC BY
144
Грамотность была атрибутом, который вызывал восхищение у галльской аристократии и который она воспринимала как элемент социальной респектабельности.
В целом, заключает А.Э. Джонс, изучение положения различных социальных слоев галльского общества показывает, что любая теория, пытающаяся разделить позднеантичное население изучаемого региона на два класса - «элиту» и остальной «народ», слишком упрощает ситуацию. Второй основной вывод состоит в том, что варварская Галлия была страной одной культуры, в которую все категории населения вносили определенный вклад в соответствии со своими возможностями (с. 341).
А.Е. Медовичев
2011.04.006. БОНДАРЕНКО М.Е. ТАВРЫ: ЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДРЕВНИХ ПЛЕМЕН ГОРНОГО КРЫМА, (I ТЫС. ДО Н.Э.). - М.: МАКС Пресс, 2010. - 127 с. - Библиогр.: с. 101-123.
Ключевые слова: древняя Таврика, I тыс. до н.э., тавры - социальное устройство, военное дело, религиозные представления и др.
В монографии представлены результаты изучения народа тавров, обитавшего на территории горного Крыма (древней Таври-ки) в I тыс. до н.э. На основе всех имеющихся источников - сообщений античных писателей (Геродота, Страбона, Диодора, Плиния Старшего), эпиграфических памятников и, главным образом, археологических материалов - рассматриваются вопросы происхождения, социального устройства, типологии поселений, погребальной обрядности, хозяйственных занятий, военного дела, религиозных представлений и внешних связей. Книга состоит из введения и 16 очерков, посвященных анализу указанных проблем, а также имеет три приложения.
По мнению подавляющего большинства исследователей, к числу которых относится и автор данной работы, этнической общности тавров соответствует кизил-кобинская археологическая культура, сложившаяся в начале I тыс. до н.э. и прекратившая свое существование не позднее II в. до н.э. Таким образом, кизил-кобинская культура, пишет автор, может считаться основным эта-
пом в истории таврских племен, котрые, судя по эпиграфическим источникам, продолжали существовать как этнос и позднее, на протяжении I в. до н.э. - начала II в.н.э. (с. 3-4).
Своим происхождением таврская (кизил-кобинская) культура связана со срубной культурой, носители которой сыграли важную роль в этногенезе киммерийцев и скифов, что, вероятно, позволяет говорить об ираноязычности тавров. Сходную трактовку их этнолингвистической принадлежности предполагает также интерпретация двух свидетельств Псевдо-Арриана (с. 8). В то же время изучение краниологического материала таврских могильников показало отсутствие близкого антропологического сходства между скифами и таврами, а также антропологическую неоднородность последних.
Согласно сообщениям античных писателей тавры были разделены на несколько независимых племен, которые несколько различались по уровню развития и особенностям хозяйства. Структура таврских могильников и система размещения на них погребальных сооружений (каменных ящиков), а также характер инвентаря захоронений, по мнению автора, позволяет рассматривать общество тавров как позднепервобытное, родовое. В нем уже шел процесс выделения родоплеменной верхушки, включавшей вождей племен и небольшую прослойку профессиональных воинов, своего рода «военную аристократию» (с. 12-13).
Поселения тавров, открытые на территории горного и предгорного Крыма, на побережье и Гераклейском полуострове, представлены городищами с естественной или искусственной защитой площадью до 2 га, крупными (от 1,5 до 5 га) и малыми (от 0,5 до 1,5 га) поселками и сезонными стоянками. Жилищами служили прямоугольные в плане наземные постройки каркасно-столбовой конструкции с очагом в центре помещения, а также полуземлянки и землянки. Незначительная мощность культурного слоя поселений, по-видимому, обусловлена спецификой хозяйственной деятельности тавров, предполагающей подвижный образ жизни. Основой их экономики являлись отгонно-пастбищное скотоводство, связанное с сезонными перекочевками, и подсечно-огневая система земледелия (так называемое «кочевое земледелие»), при которой частая смена мест обитания происходит вследствие истощения земель (обычно через два-три года) (с. 37).
Среди ремесел наиболее важной отраслью, по-видимому, была обработка камня. Коллекция изделий из него включает песчаниковые и диоритовые зернотерки, кремнивые вкладыши серпов, мотыги, песты, терочники, скребки, ножевидные пластины, отбойники, оселки, различной формы топоры и т.д. Как подчеркивает автор, изготовление и использование указанных каменных орудий, напоминающих изделия эпохи неолита, не характерно ни для одной из культур раннего железного века юга Восточной Европы за исключением таврской (с. 28). Примечательно, пишет он, что хотя таврам было знакомо бронзолитейное производство и черная металлургия, на их поселениях обнаружено очень мало железных орудий труда. Изделия же из бронзы представлены главным образом украшениями (гривны, браслеты, кольца, пронизи, булавки, подвески), которые встречаются преимущественно в могильниках. Тавры не знали гончарного круга, и вся посуда у них была лепная, изготовленная ленточным способом.
Весьма немногочисленную категорию находок образуют предметы вооружения, что свидетельствует о сравнительно низком уровне развития военного дела в связи с относительной изолированностью таврских племен. Имеющиеся немногочисленные образцы оружия и конского снаряжения, скорее всего, поступали от соседних скифов и отражают эволюцию именно степных типов, а не таврских. Впрочем, редкость находок деталей конской упряжи, как и конских костей, на таврских могильниках говорит о крайне слабом распространении верховой езды у тавров (с. 36).
По общему мнению античных писателей и большинства современных историков, важнейшим элементом образа жизни тавров было морское пиратство в прибрежных водах. Стимулами к его развитию, как считается, послужили, с одной стороны, низкая продуктивность их собственного производящего хозяйства и обусловленная этим общая бедность населения, а с другой - активное каботажное плавание вдоль берегов Таврики торговых кораблей греков, служивших для горцев привлекательным объектом грабежа. К IV в. до н.э. масштабы пиратства настолько возросли, что, по свидетельству Диодора, боспорский царь Евмел (310-304 гг. до н. э.) вынужден был для защиты морских торговых путей вести настоящую войну с таврами, ахеями и гениохами - варварскими народами, специализировавшимися на пиратстве (с. 48-49).
Примечательно, однако, пишет автор, что при раскопках таврских поселений и могильников было найдено очень мало греческих вещей. Зато огромное их количество обнаружено в святилищах. Так, инвентарь горного святилища на перевале Гурзуфское Седло включал серебряные и бронзовые статуэтки греческих богов, монеты, украшения, фибулы, детали мебели, предметы туалета, стеклянную и керамическую посуду. Таким образом, полагает М.Е. Бондаренко, практически все эти добытые грабежом вещи, очевидно, интересовали тавров только в качестве приношений своим божествам, а не в их прямом назначении (с. 50).
О религиозных представлениях тавров известно очень мало. Судя по сообщениям античных писателей, они почитали некую богиню-Деву (Парбеуо^), которую греки отождествляли с Артемидой Таврополой или с Ифигенией и которой Тавры приносили в жертву захваченных в плен эллинов. Следы человеческих жертвоприношений в виде скоплений черепов, обнаруженные в труднодоступных пещерных святилищах, в целом подтверждают такое представление. Тем не менее кроме культа кровавого женского божества, у тавров, возможно, существовал примитивный космогонический культ воды и солнца, нашедший свое отражение в орнаментации лепного чернолощеного сосуда (VII-V вв. до н.э.) из пещеры Кизил-Коба. Позднее, с конца I в. до н.э., когда тавры уже активно ассимилировались скифами, значительное распространение получает культ огня (с. 59-60).
Наличие между таврами и скифами тесных торговых и межэтнических контактов в VI-III вв. до н.э. не вызывает сомнений и документируется распространением кизил-кобинской лепной керамики в скифских погребениях и на городищах предгорного и степного Крыма. Однако, пишет автор, вопрос о формировании в это время значительной группы смешанного скифо-кизил-кобинского населения пока остается открытым в силу недостаточности и неоднозначности имеющихся археологических материалов. Процесс ассимиляции тавров скифами, полагает он, начинается, вероятно, не ранее конца III в. до н.э., когда в Крым перемещается центр Скифского царства. Результатом постепенного развития этого процесса стало появление в источниках I в. н. э. этнонима тавро-скифы, которым античные писатели теперь обозначали население предгорного и горного Крыма (с. 64-65).
Значительные изменения в последнее время, отмечает М.Е. Бондаренко, претерпел подход к проблеме взаимоотношений тавров и Херсонеса Таврического - греческой (дорийской) колонии на Гераклейском полуострове. Длительное время эти отношения многими исследователями оценивались как в основном враждебные. До освоения греками Гераклейского полуострова практически на всей его территории располагались поселения тавров. Формирование в середине - второй половине IV в. до н.э. хоры Херсонеса, как предполагалось, должно было неизбежно сопровождаться вытеснением тавров военной силой и уничтожением их поселков в ходе раздела территории полуострова на клеры граждан-херсонеситов. Однако недавние исследования показали, что основная часть поселений тавров прекратила свое существование еще во второй половине V в. до н.э., т.е. задолго до хозяйственного освоения Гераклейского полуострова греками, и, следовательно, никакого насильственного вытеснения тавров быть не могло. Примечательно также то, что на уже размежёванной хоре Херсонеса греки не уничтожали могильники варварского населения, мешавшие их агротехническим мероприятиям. Все это, по мнению М.Е. Бон-даренко, свидетельствует о том, что взаимоотношения тавров и херсонесцев не отличались особой враждебностью и чаще всего были мирными (с. 71).
Не исключено, пишет автор, что тавры, обитавшие в поселениях на прилегающих к херсонесской хоре землях, могли привлекаться для обработки наделов херсонеситов в качестве зависимых «паройков» (парогког) или сезонных батраков. Во всяком случае фрагменты лепной кизил-кобинской керамики, обнаруженные при раскопках очень многих греческих усадеб Гераклейского полуострова и херсонесской хоры в Северо-Западном Крыму, по-видимому, свидетельствуют о присутствии какого-то количества тавров на территории Херсонесского полиса. В то же время наличие античной керамики на многих соседних с его хорой таврских поселениях говорит о существовании торговых контактов с греками. Однако немногочисленность предметов античного импорта на таврских памятниках позволяет заключить, что эта торговля, скорее всего, носила крайне нерегулярный характер. В целом, полагает автор, взаимоотношения между таврами и греками не могли быть особенно тесными, учитывая существенно более низкий уровень
развития первых в сравнении со вторыми и, соответственно, слабую экономическую заинтересованность друг в друге (с. 77, 86).
В Приложении 1 (с. 87-91) публикуются основные свидетельства о таврах античных писателей, а в Приложении 2 (с. 92-93) эпиграфические материалы о них.
А.Е. Медовичев
СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
2011.04.007. БОБКОВА М.С. «HISTORIA PRAGMATA». ФОРМИРОВАНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ НОВОЕВРОПЕЙСКОГО ОБЩЕСТВА. - M.: ИВИ РАН, 2010. - 329 с.
Ключевые слова: прединдустриальная европейская цивилизация, XV-XVIIIвв., новоевропейский историзм.
В монографии доктора исторических наук, сотрудника Ин-та всеобщей истории РАН М.С. Бобковой рассматриваются основные черты новоевропейского историзма, динамика его зарождения и развития. Хронологически исследование посвящено XV-XVIII вв., т.е. периоду прединдустриальной цивилизации, когда в истории исторического знания западноевропейского общества завершился процесс становления объективистского мировоззрения.
Монография состоит из введения, пяти глав, заключения, списка источников и литературы. Во введении М.С. Бобкова рассуждает о специфике исторического познания, уделяя особое внимание проблеме методологического плюрализма, с которой приходится сталкиваться современному специалисту-гуманитарию. Она также определяет круг источников, положенных в основу исследования. Автор пытается определить «теоретические основания механизмов, путей и способов межкультурного взаимодействия», а также выявить «общее и особенное в восприятии прошлого мыслителями "эпохи катастроф" через призму исторической культуры» (с. 20). Особое место уделено характеристике теории исторического факта как базовой составляющей истории исторического знания.
В первой главе «История и общество: механизмы формирования оценки прошлого» анализируются различные подходы к периодизации западноевропейской истории XVI-XVII вв., даются определения понятиям «Новое время», «новая история» и «эпоха
