CC BY
32
XIX в. фундаментально повлияла на психологию людей. Условия, которые обычно приводили к усреднению человека, превращали его в управляемого посредственного обывателя, могли в исключительных случаях породить уникальных личностей, обладавших даром «повелевать», а в тайне страдавших от «злой совести». Единственным способом оградиться от угрызений совести было убедить себя в том, что они тоже лишь подчиненные, причем высшим инстанциям - закон, воля предков или Бог. Неудивительно, что такое описание Ницше полностью применимо ко всем так называемым положительным персонажам романа Стивенсона, включая Энфилда, Аттерсона, Лэньона, сэра Дэннерса Кэрью и, конечно, самого Джекиля. Более того, Ницше определяет это «уравнение людей» как неистребимую английскую черту, поскольку англичане склонны к убеждению: стремление к счастью совпадает с путем к добродетели - «дух почтенных, но посредственных англичан» царит в английских умах.
Х. Хастис утверждает, что и в романе Стивенсона, и в книге Ницше очевидно, насколько авторы озабочены укоренением лицемерия в классовой структуре, которое выражается в сочетании морального разложения и демократии, эгоизма и атавизма. Викторианский англичанин стал олицетворением этого сочетания.
М.А. Гуревич
ЛИТЕРАТУРА ХХ-ХХ1 вв.
Русская литература
2011.03.023. ПОДОКСЕНОВ А.М. МИХАИЛ ПРИШВИН И ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ: МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ ТВОРЧЕСКОГО ДИАЛОГА. - Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина; Кострома: КГУ им. Н А. Некрасова, 2010. - 395 с.
В монографии доктора философских наук А.М. Подоксенова (проф. Елецкого гос. ун-та) представлена попытка на примере художественного, публицистического и эпистолярного наследия М.М. Пришвина и В.В. Розанова выявить особенности их творческого диалога, рассмотреть его в контексте влияния на обоих мыслителей идей Ф. Ницше, К. Маркса, З. Фрейда и других видных деятелей отечественной и европейской культуры.
Исследователь обращается к многотомному Дневнику М.М. Пришвина, «оригинального мыслителя с собственным философским взглядом на мир, природу и общество» (с. 3). Дневник1 -«уникальный образец философской прозы ХХ в.» (с. 226). Сопоставительное исследование художественных текстов и взглядов писателя, зафиксированных в его Дневнике, выступает как своеобразный герменевтический круг. «Анализ мировоззрения позволяет лучше понять текст, а текст, в свою очередь, позволяет прояснить особенности философско-концептуального содержания мировоззрения автора», - подчеркивает исследователь, обосновывая необходимость применения герменевтического метода в данной монографии.
В Дневнике писателя проанализировано, а в романе «Кащее-ва цепь» художественно ярко описано важное событие, существенно повлиявшее на судьбу М. Пришвина, - знакомство с В.В. Розановым. В Елецкой классической мужской гимназии Розанов-учитель вступился за Пришвина-ученика, чей неудавшийся побег в неведомую Азию вызвал всеобщие насмешки: «Всех этих балбесов, издевающихся над мечтой, помню, сразу унял Розанов: он заявил и учителям и ученикам, что побег этот не простая глупость, напротив, показывает признаки особой высшей жизни в ду-
1 Дневник М.М. Пришвина насчитывает около 600 печатных листов, т.е. порядка 20 томов, из которых к 2010 г. издана лишь половина. См.: Пришвин М.М. Дневники. 1905-1954 // Пришвин М.М. Собр. соч.: В 8 тт. - М.: Художественная литература, 1986. - Т. 8. - 759 с.; Пришвин М.М. Ранний дневник. 19051913. - СПб.: Росток, 2007. - 800 с.; Пришвин М.М. Дневники. 1914-1917. Книга первая. - М.: Московский рабочий, 1991. - 432 с.; Пришвин М.М. Дневники. 19181919. Книга вторая. - М.: Московский рабочий, 1994. - 383 с.; Пришвин М.М. Дневники. 1920-1922. Книга третья. - М.: Московский рабочий, 1995. - 334 с.; Пришвин М.М. Дневники. 1923-1925. Книга четвертая. - М.: Русская книга, 1999. -416 с.; Пришвин М.М. Дневники. 1926-1927. Книга пятая. - М.: Русская книга, 2003. - 592 с.; Пришвин М.М. Дневники. 1928-1929. Книга шестая. - М.: Русская книга, 2004. - 544 с.; Пришвин М.М. Дневники. 1930-1931. Книга седьмая. - СПб.: Росток, 2006. - 704 с.; Пришвин М.М. Дневники. 1932-1935. Книга восьмая. - СПб.: Росток, 2009, - 1008 с.; Пришвин М.М. Дневники. 1936-1937. Книга девятая. -СПб.: Росток, 2010. - 992 с.; Пришвин М. Дневник 1938 г. // Октябрь. - М., 1997. -№ 1. - С. 107-136; Пришвин М. Дневник 1939 г. // Октябрь. - М., 1998. - № 2. -С. 144-158.
ше мальчика. Я сохранил навсегда благодарность Розанову за его смелую, по тем временам необыкновенную защиту»1. Однако вскоре отношение к педагогу сменилось разочарованием, повлекшим неоправданную грубость. Конфликт привел к исключению 16-летнего юноши из 4 класса гимназии с «волчьим билетом», запрещающим обучение где бы то ни было в России. Первую жизненную катастрофу, психологическую травму, выраженную философемой «я -маленький», Пришвин переживал и «изживал в себе» на протяжении десятилетий. В Дневнике и прозе писатель философски и художественно осмысливал «разнообразные типы столкновения человека с огромным и грозным миром, показывая, как в борьбе с Кащеевой цепью зла "я - маленький" становится творческой личностью» (с. 43). На этом закончился первый («Елецкий - гимназический [1887-1889]») из выделенных А.М. Подоксеновым периодов в истории взаимоотношений Пришвина и Розанова.
Второй период («Петербургский - религиозно-богоиска-тельский [1905-1917]») характеризуется творческим общением Пришвина с Розановым как в рамках деятельности Петербургского отделения Религиозно-философского общества, так и «личных отношений, основанных на признании писательского достоинства друг друга» (с. 12).
Об одном из заседаний РФО, на котором обсуждалось его творчество, М.М. Пришвин писал в Дневнике: «И разве это не победа? Мальчик, выгнанный из гимназии, носивший всю жизнь по этому случаю уязвленное самолюбие, находит своего врага в религиозно-философском собрании, вручает ему свою книгу с ядовитейшей надписью: "Незабываемому учителю и почитаемому писателю" - и выслушивает от него комплимент. Вот победа! А он-то и не подозревал, с кем имеет дело»2. Так высоко В.В. Розанов оценил книгу «В краю непуганых птиц» (1907), в которой раскрывается пантеистическая тема красоты первобытной природной жизни. Мотивы древнеславянского языческого понимания Бога как разлитой в природе пантеистической силы звучат и в книгах «За волшебным
1 Пришвин М.М. О Розанове // Контекст-1990: Литературно-теоретические
исследования. - М., 1990. - С. 190.
2
Пришвин М.М. Ранний дневник. - СПб.: Росток, 2007. - С. 197.
колобком» (1908), «У стен града невидимого» (1909), в них автор также ведет поиски «светлой силы», разрушающей самые трудные сомнения духа. Пришвин вступает в полемику с Розановым, считающим христианство «религией смерти», Христа - «черным богом», чье учение несовместимо с природной радостью жизни, противопоставляя ему светлого ветхозаветного бога. Пришвинский бог приходит не из Ветхого Завета, а из живой природы, «зеленый» и «солнечный»1. По замечанию Р.В. Иванова-Разумника, «светлый Христос его оказывается на одно лицо с Великим паном»2.
В 1913 г. выходит очерк М. Пришвина «В законе отчем», в котором он художественно интерпретирует розановские взгляды на христианское вероучение. Пришвин, как и многие представители духовенства, среди которых А.П. Устьинский, выведенный в очерке под именем отца Спиридона, поддерживает справедливость ро-зановских слов об искажении монашеством существа православия, признает своего бывшего гимназического учителя «истинным христианином», сражающимся «не с самим Христом», а «только с маской Христовой»3. Не соглашаясь поклоняться Богу-Сыну, чьим идеалом выступает скорбь, страдание и умерщвление плоти, безбрачие и смерть, но преклоняясь перед Богом-Отцом, дарующим жизнь и благословляющим радость брака, семьи и рождения, Розанов «близок к существу общего движения среди белого духовенства... Не язычник Розанов, а христианин, поскольку мы веруем в Отца. Защищая отчество и материнство, он не выходит из пределов
4
христианства - вот тут-то и весь секрет» .
Задолго до большевистского переворота Розанов пророчески писал о неизбежности катастрофы в результате нигилистической пропаганды в русской литературе презрения к истории, религии, искусству. В первые месяцы после Октябрьской революции он пытается создать собственный журнал под заголовком «Апокалипсис
1 Пришвин М.М. У стен града невидимого // Пришвин М.М. Собр. соч.: В 8 т. - М., 1982. - Т. 1. - С. 390-391.
2
Иванов-Разумник Р.В. Великий Пан // Иванов-Разумник Р.В. Соч.: В 2 т. -СПб.: Книгоиздательство «Прометей» Н.Н. Михайлова, 1913. - Т. 2. - С. 68.
3
Пришвин М.М. В законе отчем // Пришвин М.М. Цвет и крест. - СПб.,
2004. - С. 451.
4 Там же. - С. 455.
нашего времени», в программном предисловии которого поясняет, что название обусловлено революционными событиями, носящими «не мнимо апокалипсический, но действительно апокалипсический характер <.. .> Все гибнут, всё гибнет»1.
Подобно Розанову, Пришвин воспринял Октябрьский переворот «по-библейски: то есть не только как очередную русскую смуту, но и как воцарение над православным государством злобных сил тьмы ("День прошедший, тринадцатый день сидящего на троне Авадона"), и как божественную кару за нравственное падение народа» (с. 110).
Работая над пьесой «Базар» (1916-1920), в которой художественно осмысливает революционные изменения, Пришвин пытается показать героя, воплощающего идею Великого Пана и соединяющего в себе как Ветхий, так и Новый Заветы, однако видит « лишь просвечивающее сквозь хаос революции лицо князя тьмы Авадона», писатель мировоззренчески поворачивается к лику Христа, и с этого времени, даже продолжая сочувствовать розановской борьбе с церковным догматизмом, выступает «против всякого хри-стоборчества» (с. 84). Как бы прозревая свой длинный, на десятилетия путь к Богу, Пришвин писал в Дневнике: «Чтобы принять Его, нужно домучиться до Него»2.
Революционный Апокалипсис и личное горе (болезнь супруги Варвары Дмитриевны Бутягиной) являются и для Розанова тем раздражителем, который приводит его к выводу о том, что именно православная Церковь и Христос становятся для русского человека последним прибежищем во время несчастий и трагических испытаний: «Когда болит душа, тогда не до язычества. Скажите, кому "с болеющей душой" было хотя бы какое-нибудь дело до язычества? <...> Я нуждаюсь только в утешении, и мне нужен только Хри-
3
стос»3.
1 Розанов В.В. Собр. соч.: В 30 т. - М.: Республика, 2000. - Т. 12: Апокалипсис нашего времени. - С. 5.
2
Пришвин М.М. Дневники. 1914-1917. - М.: Московский рабочий, 1991. -
С. 79.
3
Розанов В.В. Опавшие листья. Короб второй // Розанов В.В. Уединенное. -М.: Политиздат, 1990. - С. 329, 338.
Третий период («Советский - духовно-метафизический [1919-1954]») приобретает статус «внутреннего» диалога Пришвина с Розановым после смерти последнего в 1919 г., этап мировоззренческого освоения и переосмысления литературно-философского наследия Розанова.
«Типично розановские мотивы повествования о послереволюционной жизни» прослеживает А.М. Подоксенов в автобиографической повести Пришвина «Мирская чаша» (1922). Писатель использует евангельский сюжет о разбойниках, сораспятых с Христом. Преломляя мысли отчаявшегося в дни революционного апокалипсиса голодного человека на художественный образ «левого разбойника», который «злословил Иисуса за бессилие сойти с креста, чтобы спасти Себя и других» (с. 140), Пришвин противопоставляет ему главного героя Алпатова, ставшего из «правого разбойника» верным сподвижником Христа. Добровольный выбор, сделанный в предсмертный час Алпатовым, - «не сойти с креста», то есть не изменить себе. Художественная логика автора, приводящая героя к покаянному смирению, - «универсальная логика русского бытия» (с. 143), которая и Розанова привела к Христу: в Дневнике Пришвин пишет о дочери Розанова Татьяне, рассказавшей, что «отец перед смертью смирился и спор свой со Христом "кончил тем, что два раза причастился"1» (с. 144). Таким образом, становится ясно, что в «Мирской чаше», которую автор считал своей «коренной вещью», образ Спасителя не случайно стал критерием оценки событий, произошедших в России после революционного переворота.
Размышляя о влиянии на свое мировоззрение и творчество взглядов Розанова, Пришвин «часто рассматривал их в ницшеанском контексте» (с. 219). Об этом свидетельствуют дневниковые записи, одна из которых сделана 25 октября 1930 г.: «"Помоги, Господи, ничего не забыть и ничего не простить" <... > Розанов, вникнув в меня, сказал: "Это от Ницше". Конечно, я не знал Ницше, но я был Ницше до Ницше, как были христиане до Христа. Сам же Розанов есть Ницше до Ницше. (Это значит, бросив все, начать это же лично, все взять на проверку с предпосылкой "да" вместо
1 Пришвин М.М. Дневники. 1926-1927. - М.: Русская книга, 2003. - С. 241.
"нет", как нигилисты.)»1 В этом высказывании Пришвин, вероятно, следует за Д.С. Мережковским, впервые задавшим ницшеанскую парадигму оценки религиозного мировоззрения Розанова: «В.В. Розанов, русский Ницше»2. Однако при всей очевидной близости Розанова и Ницше Пришвин замечает, что обожествление человеческого «я» как индивидуалистическая логика европейской философии «совершенно не приемлема для отечественной традиции понимания христианства» (с. 221). Он считает, что истинное решение современных проблем общества заключается не в том, чтобы все начать сначала, «вернуться к дионисийскому миропониманию, как Ницше, или к библейско-патриархальному стилю жизни, как "Розанов со своим православным язычеством"3, но в том, чтобы продолжить аполлоновское творение мира» (с. 223). Открывая и в себе «русское издание» Ницше, Пришвин стремится соединить ницшеанский дионисизм с аполлоновско-христианским началом творчества, делая своеобразную попытку модернизации христианства. В дневниковых записях писатель утверждал, что где-то слышал, будто «Ницше сошел с ума, когда узнал в конечных переживаниях сверхчеловека - Христа»4.
Рассматривая тему: «Психоанализ З. Фрейда в контексте мировоззренческого диалога М. Пришвина и В. Розанова», А.М. По-доксенов отмечает, что Розанов с фрейдизмом знаком не был, а пришвинское знакомство с теорией психоанализа произошло через несколько лет после смерти Розанова. Осознание схожести роза-новских взглядов с принципами психоанализа пришло к Пришвину после того, как, усвоив основные постулаты фрейдизма, он начал применять их в качестве методологической парадигмы в своих произведениях. В полной мере писатель использует психоанализ для осмысления событий жизненного пути своего alter ego - Михаила Алпатова (Курымушки) в автобиографическом романе «Ка-
1 Пришвин М.М. Дневники. 1930-1931. - СПб.: Росток, 2006. - С. 260-261.
2
Мережковский Д.С. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. - М.,
1995. - С. 150.
3
Пришвин М.М. Ранний дневник. - СПб.: Росток, 2007. - С. 300.
4 Пришвин М.М. Дневники. 1926-1927. - М.: Русская книга, 2003. - С. 533.
щеева цепь» (1922-1954)1. Писатель показывает, как несчастливая любовь приводит к вытеснению эротического желания в психическую болезнь и как затем невроз сублимируется в художественное творчество. В размышлениях о поле и сексуальности рефреном звучат ретроспективные обращения к Розанову. Проблема семьи соединяется с ключевой розановской идеей связи пола и религии. Пришвин обнаруживает субъективизм теоретических построений Розанова в попытке создать религиозное учение из ограниченного опыта своей личной жизни. «Вот я то же самое создал из своей семьи, какую-то легенду о великом Пане, охотнике, а может быть даже и патриархе родовом, - пишет М.М. Пришвин. - А после оказалось все это маскировкой, прикрывающей свою неудачу, свою бедность. Розановская любовь, розановская семья тоже одна из форм таких маскировок»2. Философские рассуждения о подлинной сущности любви приводят Пришвина к выводу о том, что высшая ступень совершенствования человека - «соединение со всем миром через родственное внимание любящих природу людей, которых художник именует "берендеями"» (с. 371): «Удовлетворение половое: самка; удовлетворение социальное: жена; удовлетворение духовное (у берендеев): жена становится матерью, и человек через это вступает в родство со всем миром»3.
Влияние В.В. Розанова, отмечает автор монографии, не умаляет самостоятельность пришвинского миропонимания, однако вся история отношений с Розановым «демонстрирует неуклонный интеллектуальный рост писателя, духовный мир которого постоянно обогащается и расширяется по мере освоения все новых и новых пластов отечественной и мировой культуры» (с. 13).
К.А. Жулькова
1 Начатый в декабре 1922 г. роман претерпел несколько редакций, последние изменения были внесены в 1954 г. незадолго до кончины писателя.
2
Пришвин М.М. О Розанове // Контекст-1990: Литературно-теоретические исследования. - М.: Наука, 1990. - С. 200.
3 Пришвин М.М. Дневники. 1926-1927. - М.: Русская книга, 2003. - С. 461.
