CC BY
16
ЛИТЕРАТУРА XVII-XVIII вв.
2011.03.014. ПАУРИ С. ПЕРЕИНАЧИВАЯ ГАРМОНИЮ МИРА: ТВОРЧЕСКАЯ ПОЭТИКА ДЖОНА ДОННА В КОНТЕКСТЕ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ТРАДИЦИИ.
POWRIE S. Transposing world harmony: Donne's création poetics in the context of a médiéval tradition // Studies in philology. - Chapel Hill, 2010. - Vol. 107, N 2. - S. 212-235.
Сара Паури (колледж св. Томаса Мора при университете Саскачевана, Канада) проводит параллели между поэтикой Джона Донна и современными ему космологическими представлениями. Подобное сопоставление кажется ей вполне естественным: ведь «космология и поэзия имеют долгую общую историю взаимных ассоциаций» (с. 212). Обе сферы - и космологии, и поэзии - связаны с «тайной творческого процесса»; обе организованы силой гармонии, которая поддерживает как равновесие стихий в мироздании, так и равновесие стилистических начал в поэзии.
Неоплатоническая космология, уроки которой были глубоко усвоены Средневековьем, основывалась на симметрии между человеческим и космическим. Макрокосм и микрокосм (аналогия между ними была введена в диалоге Платона «Тимей», который был известен средневековым мыслителям) в равной мере регулировались принципом числовой гармонии, обоснование которого усматривалось не только в текстах Платона и неоплатоников, но и в Библии - а именно, в речении из «Книги Премудрости Соломона» (11:21), согласно которому Бог «все расположил мерою, числом и весом».
Однако платоновский универсум, основанный на гармоничном соответствии макро- и микрокосма, был поколеблен идеями Николая Коперника и Иоганна Кеплера. Особенно сильное впечатление как на философов, так и на поэтов произвело открытие Кеплера, показавшего, что орбиты планет - не совершенные окружности, но далекие от геометрической правильности эллипсы. Вера в красоту космоса была поставлена под сомнение; единство эстетического и космологического, казалось бы, навсегда распалось.
Стройная картина совершенного платоновского космоса была проблематизирована, но не отброшена полностью. В космологических спекуляциях, которыми наполнены многие религиозно-фи-
лософские и мистические труды XVI-XVII вв., элементы «геоцентрической тимеевской космологии» не отвергаются, но модифицируются и модернизируются в соответствии с новыми представлениями. Так, Роберт Фладд в огромном четырехтомном трактате «История обоих космосов» («Utriusque cosmi historia», 1617) в духе неоплатонизма, но с невиданной доселе детальностью разрабатывает сложнейшую систему параллелей между макрокосмом и микрокосмом, сопоставляя «силы» человеческой души с небесными сферами.
С. Паури выражает согласие с У. Эко, который в ряде работ показал, что неоплатоническая модель космоса в философском и поэтическом мышлении Нового времени была «приведена в движение или расширена в соответствии с тем духом экспансии и открытий, который определял новую научную парадигму» (с. 215). Модернизация, которой подверглась неоплатоническая модель, вполне соответствовала и новым эстетическим установкам: у Р. Фладда, в хитросплетении аналогий между человеком и космосом, С. Паури усматривает «проявление барочного вкуса»; эллиптическая форма планетных орбит, установленная Кеплером, выглядит как настоящий «продукт маньеристского воображения» (с. 215-216).
Если в неоплатонической космологии движение представало чем-то вторичным, порождаемым неподвижным «перводвигате-лем», то теперь ему отводится роль изначальной «силы, поддерживающей весь космос». Это новое представление развивает уже в XV в. немецкий мыслитель Николай Кузанский, проявивший особую «чувствительность к динамической стороне мироздания» (с. 216). Николай Кузанский отрицает и абсолютную значимость понятия центра и окружности, отмечая, что центр может быть по-разному определен с разных точек зрения.
В поэзии Джона Донна космологическая проблематика претерпевает «игровую трансформацию» (с. 217), превращаясь в орудие выражения личного миропонимания. Самый знаменитый пример «экспериментирования с космологией» в поэзии Дж. Донна -стихотворение «Первая годовщина», написанное на смерть юной Элизабет Друри. Поэт «перенастраивает» здесь совершенные гармонические пропорции платоновского космоса, «чтобы описать мир диссонанса и хаоса», царящих в земной юдоли (там же). Ана-
логия микрокосма и макрокосма использована здесь лишь для того, чтобы «связать безвременную смерть с извращенным, испорченным строем мироздания» (с. 218).
Если «Первая годовщина» превращает пифагорейские пропорции в «метафизику разлада», то группа стихотворений из цикла «Песни и сонеты» переносит миф о космической гармонии в область личного, субъективного опыта. В личной мифологии Донна «любовь порождает новый мировой порядок»; «встреча влюбленных приравнивается к творению мира, а расставание и разъединение приводят к хаосу и лишению» (там же).
В «Песнях и сонетах» своеобразно претворилось и восходящее к платоновскому «Тимею» сравнение формы и материи с активным мужским и пассивным женским началами. Донн обыгрывает этот космологический мотив, однако при этом релятивизирует границы между «активной и пассивной ролями»: в любовном сюжете Донна оба партнера, и мужчина и женщина, в зависимости от ситуации могут выступать как в качестве «пассивного реципиента впечатлений, исходящих от другого», так и в активной функции «dator formarum» (с. 222). Так, в «Ночном стихотворении на день Св. Люсии» герой, лишившийся возлюбленной, тем самым перестает испытывать благодетельное действие формообразующего начала и деградирует до состояния хаоса: «Вследствие ее смерти... я превратился в изначальное ничто (first nothing)». Донн близок здесь к Платону, который утверждает в «Тимее», что праматерия, чтобы принять в себя все свойства мира, должна быть изначально лишена всех свойств, т.е. фактически быть ничем. Однако, «идентифицируя себя со "скудной пустотой (leane emptiness)" женской materia prima, Донн переворачивает условные гендерные ассоциации» (там же): у него женщина оказывается формообразующим принципом, а мужчина - бесформенной праматерией.
Отголоски средневековой космологии, неоплатонической по своему духу, С. Паури обнаруживает и в «Прощании, запрещающем печаль». Она сопоставляет знаменитую метафору расставания и встречи как оборота циркуля, в центре которого неизменно пребывает возлюбленная, со средневековыми изображениями Бога-Геометра, посредством циркуля расчерчивающего план Вселенной. По мнению исследовательницы, «портрет Божественного геометра восходит к "Тимею" и его описанию геометрически правильного
космоса. Согласно "Тимею", сферическая форма Вселенной свидетельствует о ее совершенной красоте» (с. 226).
Используя образ Бога-Геометра в своих проповедях, Донн интериоризирует его, применяя не к макро-, а к микрокосму - не к мирозданию, а к человеку: «Человеческое тело стало первой точкой, на которой оказалась ножка Божественного циркуля: и он сделал циркулем оборот и кончил там, где и начал, он завершил телом человека, но уже прославленном в Воскресении»1.
Такой же перенос «Божественной геометрии» в область микрокосма мы наблюдаем и в «Прощании, запрещающем печаль». Макрокосм стал несовершенным - вследствие то ли открытия Коперника, то ли собственной деградации; приписывая «движению земли» негативные последствия, Донн показывает, что «большая Вселенная испорчена и неправильна в сравнении с малой Вселенной влюбленных» (с. 227). Во Вселенной больше нет центра, куда должна была бы вонзиться ножка циркуля; зато такой центр есть «в личном космосе». «Неопределенность курса небесных светил контрастирует с выверенным движением циркуля, очерчивающего мир любовников» (с. 228).
Наиболее радикальный пересмотр неоплатонической космогонии Донн производит в стихотворении «Возрастание любви». Боэцианской модели «умеренно» гармоничного космоса, в котором противоположные начала дополняют друг друга, а рост никогда не приводит к чрезмерности, поскольку компенсируется периодами упадка, Донн противопоставляет идею безграничного возрастания любви как вечной весны: «Ни одна зима не сможет уменьшить весеннее возрастание», - гласит финальная строка стихотворения.
«Сравнивая человеческую любовь с плодородием природы» (с. 229), Донн, казалось бы, полностью расстается со средневеково-неоплатонической моделью: гармонической мере предпочтена безмерность, даже чрезмерность. Однако, как полагает С. Паури, Донн и в этом стихотворении остается в ситуации диалога с неоплатонической традицией: «Он продолжает обыгрывать мотив мировой гармонии, но модифицирует его таким образом, чтобы дать выра-
1 Donne J. The Sermons: In 10 vols. / Ed. by Potter G., Simpson E. - Berkeley, I960. - Vol. 8. - P. 97.
жение скорее эстетике изобилия и избыточности, чем идее умеренного порядка» (с. 229).
В самом деле: «природные» метафоры, которые Донн использует в этом стихотворении, есть и у Боэция в его «Основаниях музыки» и «Утешении Философией»: вращающиеся светила, времена года, четыре стихии-элемента мироздания. Однако Донн переосмысляет эти природные начала таким образом, что они иллюстрируют уже не гармоничное чередование возрастания и убывания, но бесконечность возрастания. Так, свет светил у Донна усиливается благодаря отражению в них солнечных лучей; природа с каждой весной набирает все больше сил, несмотря на «вмешательство» зим. Донн «показывает каждый природный процесс в точке его наибольшего расцвета, наивысшей интенсивности»; в отличие от Боэция (в его описании «música mundana» - «мировой гармонии»), «он не разворачивает череду всех четырех времен года, но сосредоточивается на плодородии весны» (с. 231).
Сохраняя в своей поэзии образность, восходящую к средне-веково-неоплатонической космогонии, Донн, под влиянием новых космологических представлений, радикально меняет ее смысл. Гармония макро- и микрокосма нарушена, поскольку макрокосм теперь представляется несовершенным, деградирующим, искаженным и утратившим центр, который теперь перенесен в субъективную сферу отношений влюбленных. Но и микрокосм понимается по-новому: не как статичное отражение Вселенной, но как динамичный, расширяющийся мир, подчиненный лишь принципу вечного возрастания. Старый неоплатонический универсум увиден Донном «из радикальной личностной перспективы», а боэцианская мировая гармония «перенастроена» на выражение «одухотворенного мира влюбленных в его динамической перспективе» (с. 235).
А.Е. Махов
2011.03.015. ГАЙАР А. ЧТО ДАЮТ ЗНАНИЯ СКАЗКЕ, А СКАЗКА - ЗНАНИЮ.
GAILLARD A. Que peuvent les savoirs pour le conte - et le conte pour les savoirs? // Féeries. - Grenoble, 2009. - N 6. - Mode of access: http://feeries.revues.org/index696.html
Специальный номер электронного журнала «Féeries», посвященный взаимодействию сказочного и интеллектуального, опубли-
