CC BY
44
чаях она означала несомненный шаг вперед в принятии принципов правового государства и разделения властей.
Дискуссия о том, являлись ли Манифест 17 октября 1905 г. и последующие Основные законы 1906 г. полноценной конституцией или представляли собой скорее документы мнимого конституционализма (Милюков, Котляревский, Струве, Кистяковский, Гессен), не привела к однозначному решению.
Конструкция центрального и местного управления, а также роль самоуправления - оригинальный самостоятельный элемент либеральной программы. В целом это проект движения к правовому государству через земские учреждения и развитую систему местного самоуправления.
Политическая программа классического русского либерализма, подчеркивается в книге, «вполне созвучна задачам постсоветской конституционной борьбы за правовое государство. Она явилась результатом теоретических споров и обобщением практики на всем протяжении существования российского либерализма как самостоятельного политического течения, включая революционные и реставрационные периоды. Следует подчеркнуть, что, в отличие от программ всех других политических сил, именно либеральная программа выдвинула наиболее четкую концепцию решения конституционного вопроса, предложив проекты конституции, основанные на международном опыте» (с. 454).
В.М. Шевырин
2011.03.014-015. ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА В РОССИИ ДО И ПОСЛЕ 1917 г. (Сводный реферат).
2011.03.014. Массовые аграрные переселения на восток России, (конец XIX - середина XX в.) / Аблажей Н.Н., Красильников С.А., Миненков Д. Д., Ноздрин Г.А. - Новосибирск, 2010. - 206 с.
2011.03.015. КРИГЕР В. Российские немцы вчера и сегодня. Народ в пути / Пер. с нем. - М.: АИРО-ХХ1, 2010. - 104 с.
Ключевые слова: Россия, СССР, государственная переселенческая политика, миграция населения.
В коллективной работе исследователей из Новосибирска, состоящей из введения, четырех глав и заключения, исследуются основные направления и приоритеты государственной переселенче-
ской политики в восточные регионы России/СССР, анализируется групповое и индивидуальное поведение мигрантов в ходе аграрных переселений. Подчеркивается, что как до- так и постреволюционная политические системы искали варианты оптимизации подконтрольных государству и управляемых им перемещений и минимизации стихийных, неподконтрольных миграций.
В исследуемое время, пишут авторы (014), Сибирь стала территорией, по которой прокатились три крупнейшие миграционные волны: аграрно-крестьянские переселения столыпинского времени (1906-1914); эвакуация и беженство эпохи войн и революций (1914-1920); социальные и этнические депортации, осуществлявшиеся сталинским режимом в 1930-1940-е годы.
В течение 20 пореформенных лет правительство не содействовало переселениям крестьян, а в некоторых случаях и прямо запрещало их, и только после многолетних обсуждений в различных комиссиях 13 июля 1889 г. был опубликован закон «О добровольном переселении сельских обывателей и мещан на казенные земли Западной Сибири». Переселенцы могли получать ссуды на продовольствие и закупку семян; они освобождались на три года от уплаты казенных податей и несения воинской повинности. В отдельных случаях разрешалась выдача путевых пособий, денежных ссуд на первоначальное обзаведение и бесплатный отпуск леса. Однако упорядочить переселения на основании этого закона не удалось (014, с. 15).
«Не иссякавший со времен Ермака переселенческий ручеек», отмечается в книге, «превратился в реку во второй половине 1890-х годов». С конца XIX в. Сибирь становится основным колонизуемым регионом России, в который направлялись 4/5 переселенцев. Но поскольку, пишут авторы, регистрация переселенцев началась только с 1885 г., об их численности в 1881-1884 гг. можно судить лишь приблизительно. Среди переселенцев в разных губерниях от 42 до 67% составляли государственные крестьяне, от 9 до 43% -бывшие помещичьи, от 1 до 4% - бывшие удельные, остальные были представлены мещанами, казаками, солдатами. Большинство переселенцев составляли выходцы из черноземных губерний (014, с. 38), при этом преобладали русские, украинцы и белорусы. Значительную долю сельского населения составляли поляки, но они никогда не селились отдельными деревнями. В 1860-1880 гг.
сформировались колонии прибалтийских народов; стали появляться первые немецкие поселения.
Строительство железной дороги и деятельность КСЖД привели к росту переселений в Сибирь, а также поставили перед администрацией задачу скорейшей колонизации территории вдоль нее.
Таким образом, считают авторы, переселенческая политика развивалась от запрещения миграций до ее полной свободы, от незначительного стимулирования до выделения на эти цели значительных средств. Стимулирование переселений привело к их росту и развитию сельского хозяйства. Вместе с тем недостаток средств, стремление переложить расходы на плечи крестьян, преследование политических целей привели к снижению адаптации мигрантов и росту социальной напряженности.
До 1893 г. расселение переселенцев по губерниям не регулировалось. Они выбирали место поселения в зависимости от наличия свободных земель, климата и путей сообщения (014, с. 40). С 1895 г. стал резко меняться социальный состав переселенцев. В переселенческом движении начали преобладать менее зажиточные бывшие помещичьи крестьяне (014, с. 42).
Следующей вехой в истории переселения, пишут авторы, стала Столыпинская аграрная реформа. В августе 1910 г. П.А. Столыпин и А.В. Кривошеин совершили поездку в Сибирь. В изданных по результатам поездки «Записках» они провозгласили «новый курс» колонизации Сибири и предлагали встать на путь укрепления частной собственности в регионе и развития крепкого индивидуального хозяйства. Министры отказались от американской системы бесплатной раздачи земель и доказывали необходимость ее продажи, ставилась задача равномерного расселения переселенцев по территории региона. Ликвидировались все ограничения переселений (014, с. 37).
В результате мероприятий Столыпинской реформы количество переселенцев в Азиатскую Россию увеличилось в 5,6 раза: с 75,3 тыс. в год в 1893-1905 гг. до 419,1 тыс. в 1906-1914 гг. Особенно большой наплыв переселенцев наблюдался в 1906-1909 гг., когда их число превышало 600 тыс. Правительство оказалось не готово к такому размаху переселения, а сибирские губернаторы требовали ограничить его масштабы (014, с. 47). Однако невзирая
на ограничения продолжался поток самовольных переселенцев, которые шли в те районы, которые они считали наиболее удобными.
В годы Столыпинской реформы, отмечается в книге, срок адаптации увеличился: переселенцам требовалось семь-восемь лет, чтобы создать устойчивое хозяйство. На полную адаптацию во всех природных зонах уходило от 10 до 25 лет (014, с. 61). К факторам, влиявшим на адаптацию, относились социально-экономические (количество средств, принесенных в Сибирь, наличие рабочей силы, обеспеченность инвентарем и землей) и природно-географичес-кие условия, этносоциальные процессы, юридическое положение: легально прибыли они в Сибирь или самовольно (014, с. 65). Адаптация переселенцев затруднялась удаленностью переселенческих участков от путей сообщения, что препятствовало использованию рыночных связей для развития хозяйства. На сроки адаптации накладывал отпечаток и этнический состав переселенцев. Русскому колонисту на создание хозяйства требовалось 300 руб., немецкому - 700 руб. Русский начинал устройство на новом месте с постройки избы, немец сначала пахал пашню, живя в шалаше. Немецкие поселения по чистоте и опрятности резко контрастировали с сибирскими поселениями.
Присоединение Сибири осуществлялось как мирными, так и военными средствами, но в любом случае власти стремились оградить от притеснений коренное население как главного плательщика ясака. Взаимоотношения коренных народов и переселенцев в XIX в. включали как сотрудничество, так и столкновения, вплоть до вооруженных. В ходе совместной жизни переселенцы и аборигены перенимали друг у друга приемы ведения сельского хозяйства, промыслы, бытовой уклад (014, с. 66).
Во второй половине XIX в. начался переход коренных народов Сибири к оседлости. Из-за неустроенности земельных отношений и отсутствия землеустройства большинство крестьянских и инородческих селений были втянуты в земельные споры, доходившие до кровавых столкновений. Конфликты носили социальный характер. Особенно частыми были столкновения с переселенцами (014, с. 70).
Большее значение для переселенцев имели взаимоотношения со старожилами. Переселенцы стремились поселиться в старожильческих селах, где они могли получить кредит и работу, снять
жилье, арендовать землю. В 1880-х годах еще не было антагонизма между мигрантами и старожилами; недоразумения возникали только там, где было много переселенцев. В этот период в Сибири существовала острая нужда в рабочей силе, поэтому старожилы охотно принимали в батраки переселенцев. Причисление новоселов шло на основании приемных приговоров сельских обществ. Когда в результате строительства железной дороги численность переселенцев резко возросла, возник и антагонизм. Старожилы не желали принимать мигрантов даже при наличии свободных земель (014, с. 75, 77).
В историографии снижение с 1910 г. переселенческого движения часто рассматривается как крах переселенческой политики. На взгляд авторов, миграция населения слишком сложное явление, чтобы делать такие однозначные выводы, тем более что война, несомненно, внесла свои коррективы. Эпоха войн и революций (1914-1922) выдвинула новые способы решения геополитических и социально-экономических задач освоения восточных регионов, базировавшиеся в значительной мере на внеэкономических, недобровольных основаниях.
Существенным и радикальным отличием постреволюционной миграционной политики от имперской являлись средства и инструменты ее осуществления. В этот период изменилось соотношение добровольных и вынужденных миграций, явно возросла доля категорий эвакуированных и беженцев, появилась особая группа принудительно размещенных - военнопленные. В абсолютных величинах вынужденные мигранты превзошли аграрных переселенцев.
В 1918-1922 гг. край буквально захлестнули стихийные и вынужденные (не контролировавшиеся политическими режимами) миграционные процессы. Однако об их масштабах, полагают авторы, свидетельствуют только отдельные цифры (общей картины нет): на протяжении примерно пяти лет государство не только не выступало в роли регулятора миграций, но и не могло выполнять даже регистрационные функции, отслеживать переселенческие потоки.
Политический режим на рубеже 1920-1930-х годов, отмечается в книге, резко отказывается от сравнительно «мягкой», поощрительной политики столыпинского периода и второй половины 1920-х годов и вносит в практику переселения экстраординарные методы - появляются организованные государством недоброволь-
ные, принудительные переселенцы («кулаки», «социально опасные элементы», ссыльные и др.). После осуществления массовых антикрестьянских депортаций (1930-1933), по мнению авторов, государственная переселенческая машина работала весьма мотивированно, подчинив своему регулированию и контролю все возможные массовые перемещения.
Штрафная, или специальная колонизация северных и восточных районов страны путем расселения и закрепления в них репрессированных крестьян приобрела столь громадные размеры и потребовала привлечения столь мощных ресурсов всех видов, что в 1930-1933 гг., когда осуществлялись депортации крестьян преимущественно с запада на восток и с юга на север, добровольно-плановые переселения были прекращены вовсе, на них попросту не хватало сил и средств.
Кроме переселенцев, в Сибирь издавна направляли ссыльных, в среднем за год их поступало 13 тыс. (014, с. 46). Организацией принудительных переселений в виде ссылки (уголовной, политической, судебной и административной) занимались исключительно государственные органы. Однако 12 июня 1900 г. был принят закон, фактически запрещавший массовые уголовные ссылки в Сибирь. С начала XX в. доля ссыльно-каторжного элемента в демографических процессах резко уменьшилась, тогда как только за 1930-1933 гг. путем межрегиональных и внутрисибирских депортаций в спецпоселениях Сибири оказалось до 500 тыс. бывших сельских жителей, преимущественно крестьян.
Принудительные переселения в 1930-е годы только в самом начале имели сельскохозяйственную специализацию. К концу 1930-х годов в комендатурах ГУЛАГ половина спецпереселенцев работала в сферах промышленности и строительства, четверть - на лесозаготовках и только четверть занималась сельским хозяйством.
Особое место и значение в практике государственных переселений планово-мобилизационного типа, отмечается в книге, занимали так называемые замещающие, или компенсаторные миграции, имевшие целью форсированное замещение трудоспособного населения на тех территориях, где в силу действия экстраординарных факторов (последствия коллективизации, которой сопутствовали голод, бегство и депортации крестьянства) возникал острейший дефицит трудоресурсов. Таковыми являлись, в частности,
массовые переселения демобилизованных красноармейцев на территорию Северного Кавказа в 1933-1934 гг., районы которого обезлюдели в результате депортаций и голодомора. Несколько иной, но также экстраординарный характер носила проводившаяся в начале 1930-х годов акция по переселению демобилизованных красноармейцев на Дальний Восток после проведения здесь операции по «зачистке» границы (014, с. 109).
В конечном итоге, полагают авторы, все массовые миграционные потоки, организованные и поддержанные государством, являлись мобилизационными по сути, имели разные оттенки и степень принуждения или вынужденности. Обратной стороной этого явления стало культивирование массовых патерналистских настроений в среде переселенцев (надежда прежде всего на государственную поддержку), которые порождали иллюзию возможности иной жизни в местах нового расселения, быстро утрачиваемую при столкновении с реальностью.
Плановое аграрное переселение в восточные регионы СССР, реализуемое на основе добровольности и при содействии государства, возобновилось с конца 1940-х годов и оставалось достаточно интенсивным вплоть до начала 1960-х. По мнению авторов, основными причинами возрождения системы планового сельскохозяйственного переселения стали обострение зерновой проблемы в СССР, низкий уровень развития сельского хозяйства, связанный в том числе с недостатком трудовых ресурсов, аграрная перенаселенность европейской части страны при слабой заселенности окраинных территорий. Ставка на экстенсивные методы развития сельского хозяйства в 1950-е годы, в первую очередь за счет расширения сельскохозяйственных площадей путем распашки целинных и залежных земель в Казахстане, Поволжье и Сибири, также предполагала широкомасштабное аграрное переселение. Несмотря на рост значимости промышленного переселения для всего периода, доля сельскохозяйственного переселения оставалась весьма значительной.
Эффективность переселенческих мероприятий, считают авторы, определялась приживаемостью новоселов в местах вселения. Власти пытались регулировать ситуацию на самом высоком уровне, однако проблемы размещения, трудоустройства, реализации жилищной программы и социальной защиты, требовавшие безотлагательного решения, легли на плечи местных властей (014, с. 184).
Во второй половине 1960-х годов, подчеркивается в книге, резервы развития аграрной отрасли за счет перераспределения населения и трудовых ресурсов были исчерпаны, что привело к кризису и ликвидации всей системы планового сельскохозяйственного переселения в СССР.
В книге немецкого исследователя В. Кригера (015), состоящей из 12 глав, анализируются особенности политического, социально-экономического и культурного развития российских немцев. Под российскими немцами автор понимает в первую очередь потомков аграрно-ремесленнических переселенцев из Европы XVIII-XIX вв., прежде всего из германских государств, последовавших призыву Екатерины II и ее преемников обживать просторы Российской империи.
Как отмечает Кригер, в России, которая всегда отличалась значительным национальным, конфессиональным, социальным и культурным многообразием, цель ассимиляции с русскими как с государственно-образующим народом не преследовалась. Впрочем, считает автор, вопрос постепенного заселения завоеванных и умиротворенных территорий для более прочной инкорпорации их в состав империи оставался постоянной проблемой.
В царской империи разъединяющую роль играли прежде всего сословные и религиозные различия. Браки представителей различных конфессий были исключениями; дети от смешанных браков с русскими должны были воспитываться в православии. Во второй половине XIX в. государство начало проводить политику интеграции и унификации, не останавливаясь перед насильственной русификацией и подавлением национальных культур.
С начала XVIII столетия получила распространение вербовка специалистов для развития образования, экономики и военного дела; они оседали большей частью в городах. По образцу других европейских держав (Австрии, Пруссии) российские правители решились на заселение малолюдных территорий иностранными колонистами.
Указом от 22 июля 1763 г. Екатерина II преследовала цель привлечь как можно больше иммигрантов в страну. К 1774 г. в Россию прибыло 30 623 иностранца, причем среди приезжих оказалось только около 55% земледельцев, остальные представляли до 150 различных профессий. Сотни иммигрантов были поселены неподалеку
от Петербурга, в Лифляндии, в Воронежской губернии и Малороссии (Беловежские колонии под Черниговом). Большинство же немецких колонистов, численностью 26 676 человек, преодолели тяжелый путь по Волге и поселились в окрестностях Саратова по обе стороны Волги (015, с. 15).
Весь процесс заселения и обустройства находился под государственным контролем. Правительство направило на места геодезистов, межевщиков, регистраторов и писарей; чиновники не только определяли местоположение будущих деревень и их границы, но и составляли планы домов и приусадебных построек. Первоначально каждой семье переселенцев выделяли ссуду в размере 200 рублей и около 30 гектаров земли (015, с. 13).
Привлечение иностранцев в Россию продолжилось с новой силой в первые десятилетия XIX в. На этот раз основное внимание уделялось освоению Новороссии, причем разрешение на въезд получали прежде всего состоятельные сельские хозяева. В этой иммиграционной волне доминировали выходцы из Западной Пруссии. В отличие от компактного и сплошного земельного массива, отведенного для немцев в Поволжье, в Причерноморье образовались группы сел, сведенные в округа, а также отдельные поселения, которые оказались рассосредоточенными по всей территории сегодняшней Южной Украины, Крыма, Молдавии (Бессарабия), вплоть до Закавказья. В 1819 г. правительство официально завершило аграрные переселения.
Иностранных поселенцев отделили от основной массы крестьянского населения, создав новое сословие колонистов. Использование немецкого в качестве языка судо- и делопроизводства сдерживало изучение государственного языка. Этим преследовалась также цель ограничить протестантское и католическое влияние на русских крестьян. В немецких поселениях все важные вопросы решались общинным сходом. Этот деревенский «парламент», в который входили представители всех крестьянских дворов, выбирал постоянный орган местного самоуправления, так называемое сельское правление (015, с. 18).
С 1861 г. упраздняется особая юрисдикция иностранных поселенцев и они переводятся в систему общегосударственного управления. С этого времени бывшие колонисты, называемые отныне «поселянами-собственниками», стали частью российского
крестьянского сословия. И хотя переписка с органами власти уездного и губернского уровня велась теперь исключительно на русском языке, немецкие селения и волости сохранили национальный облик и сильные традиции местного самоуправления.
Среди немецких крестьян получили распространение в основном две формы земельной собственности: подворное и общинное (015, с. 25). Поселенные на Юге России иностранные колонисты сохранили наследственное право собственности: надел земли в 50, 60 или 65 десятин передавался только одному наследнику (как правило, младшему сыну) и не мог быть разделен на части. В итоге появился достаточно большой слой мало- и безземельных крестьян, вынужденных приобретать или арендовать дополнительные наделы. Обычно это означало переезд на новое место жительства. Те же, кто не был к этому готов, должны были осваивать другую профессию. При таких условиях не могло возникнуть компактного района поселения, напротив, чаще всего образовывались удаленные друг от друга дочерние поселения, отдельно стоящие хутора и имения (015, с. 26). Такая форма аграрных отношений, с учетом традиций ремесленной деятельности поселенцев, вызвала к жизни появление широкого слоя предпринимателей.
Среди немцев Поволжья, напротив, господствовала передельная община, что препятствовало развитию рационального хозяйства, ориентированного на рынок. Как и у русских крестьян, здесь установился принцип общинной собственности на землю с регулярными переделами каждые 8-12 лет, поэтому сыновьям не было необходимости приобретать новую землю. Естественно, рост населения вел к уменьшению земельного надела, приходящегося на одно хозяйство. Крестьянским семьям приходилось искать дополнительные источники доходов, занимаясь ремеслом и надомниче-ством.
Поселения поволжских немцев отличались многолюдьем. Большинство жителей относилось к беднякам и крестьянам-середнякам. На своей земле они могли производить лишь небольшие товарные излишки, поэтому значительная часть из них жила натуральным хозяйством (015, с. 28).
Перед Первой мировой войной в Российской империи насчитывалось около 2,5 миллионов немцев, разбросанных по всей стране. Многие из них достигли высокого уровня благосостояния. Од-
нако имелись и бедняки, и безземельные, которые с середины XIX в. начали активно основывать «дочерние колонии», прежде всего в Южной Украине, Крыму и Бессарабии. «Земельный голод» немцев стал нарицательным, он служил источником напряжения в отношениях с русскими и украинскими крестьянами. «Патриотические» круги использовали этот факт в качестве повода для обвинения немецких земледельцев в «антигосударственной» деятельности (015, с. 29).
В 1870-1880-е годы началось миграционное движение из причерноморских и поволжских селений на Северный Кавказ и в азиатскую часть Российской империи, в США, Канаду и латиноамериканские страны, особенно в Аргентину и Бразилию. Причины, почему же колонисты не возвращались обратно в Германию, автор видит в том, что для самостоятельного немецкого крестьянина из России на своей бывшей родине выбор был невелик - стать батраком у прусского юнкера или неимущим рабочим на фабрике. Поэтому их основной целью были заокеанские страны, в которых можно было дешево приобрести или арендовать землю и продолжить привычный образ жизни (015, с. 30).
С 1914 г. российские немцы подвергались репрессиям как по социально-классовым, так и по этническим признакам, испытывали ограничения во многих областях общественно-политической жизни, являлись объектом государственной германофобии и антинемецких предрассудков окружающего населения. В 1914-1916 гг. около 200 тысяч российских немцев западной части империи, прежде всего из польских губерний и Волыни, должны были покинуть свои места жительства и искать убежища в Туркестане и Сибири, в Поволжье и на Урале (015, с. 34). Только Февральская революция 1917 г. открыла путь для восстановления их прав, а провозглашенное 2 ноября 1917 г. «Декларацией прав народов России» право на самоопределение нашло определенный отклик среди поволжских немцев (015, с. 41).
Для новых правителей, пишет Кригер, заселенная немцами часть Поволжья, откуда можно было изъять большое количество зерна, имела огромное значение. Поэтому не случайно они стали первым меньшинством, которому позволили образовать автономную единицу 19 октября 1918 г. Однако, полагает автор, немецких крестьян принудили сдавать произведенное зерно и другое продо-
вольствие по нормам, во много раз большим, чем в среднем по стране. Эта беспощадная эксплуатация была главной причиной того, что в 1921 г. более 80 тыс. немцев покинули Поволжье и бежали в Туркестан, на Северный Кавказ и Закавказье, в Центральную Россию, на Украину и в Германию.
В конце 1920-х годов наиболее яркой формой протеста немецкого населения против отчуждения имущества и религиозных преследований стало массовое эмиграционное движение. В 1929 г. в общей сложности в Германию удалось выехать 5671 человеку. Остальные были насильственно отправлены милицией и ОГПУ на их прежние места жительства. Так называемое «дело колонистов» значительно повредило международному имиджу Советского Союза и привело к заметному ухудшению советско-германских отношений (015, с. 51). Последующие обращения за помощью к Западу во время катастрофического голода 1932-1933 гг. и любые контакты с иностранцами советское руководство рассматривало теперь как нарушение лояльности.
Середина 30-х годов отмечена началом нового поворота в советской внутренней политике и возникновением концепции «враждебных» национальностей. Немцам пришлось одними из первых испытать массовые ссылки по национальному признаку.
Пакт о ненападении между Советским Союзом и Германией от 23 августа 1939 г. не привел к каким-либо изменениям в положении немцев СССР. Большинство немцев, проживавших на вновь присоединенных территориях и названных в соглашениях между национал-социалистами и большевиками «договорными переселенцами», выбрали Германию как меньшее из двух зол (015, с. 55).
С началом Великой Отечественной войны уже в первые недели были произведены многочисленные аресты автоматически попавших под подозрение российских немцев и немецкоязычных иммигрантов, а 15 августа 1941 г. спешно и крайне неорганизованно началось выселение около 53 тыс. крымских немцев на Северный Кавказ. Вся «немецкая операция» проводилась под покровом секретности. Ни пресса, ни общественность не могли знать, что до конца 1941 г. было «переселено» из европейской части Советского Союза в Казахстан и Сибирь 794 059 человек, из них 438 715 поволжских немцев. Наравне с уголовными преступниками российские немцы были заняты на самых тяжелых и неквалифицирован-
ных работах, прежде всего на строительстве железных дорог и промышленных предприятий, на рубке леса, добыче угля и нефти. Ни одна другая национальная группа в Советском Союзе, по мнению Кригера, не была подвергнута эксплуатации в таких масштабах.
Сразу же после смерти Сталина началась реабилитация жертв политических репрессий. В число этих реабилитированных (в большинстве случаев - посмертно) вошли также десятки тысяч российских немцев. При всем значении этих постановлений, пишет автор, не могло быть и речи о полном восстановлении прав этих жертв сталинского режима. Для «наследников» Сталина правильность проведения депортаций была вне всяких сомнений. Кроме того особо подчеркивалось, что упразднение статуса спецпоселенца «не влечет за собой возвращение имущества, конфискованного при выселении». Пострадавшие вынуждены были письменно отказаться от намерения возвратиться в родные места и от претензий на свое имущество.
Советское руководство упорно отказывалось восстановить и автономную республику немцев Поволжья. Тем не менее «немцы высоко ценились своими коллегами и непосредственным руководством как надежные и умелые работники. В местах их проживания довольно редко возникали конфликты с представителями других народов. После отмены режима спецпоселения постоянно увеличивалось количество смешанных браков, прежде всего с русскими и украинцами, что, по мнению автора, можно считать основным показателем нормализации повседневной жизни» (015, с. 85).
Хотя интеллектуальное развитие немецкого населения сдерживалось и подвергалось ограничениям, они все же оставили заметный след в общественной и духовной жизни Советского Союза. Наметившаяся с приходом к власти М. Горбачёва политическая либерализация создала определенные предпосылки для объективного рассмотрения истории немецкого меньшинства и его полной реабилитации.
В конце 80-х годов очередная попытка российских немцев стать равноправным советским (российским) народом опять оказалась безуспешной. В новых общеполитических условиях десятилетиями накапливающееся недовольство своим приниженным общественно-политическим статусом выплеснулось гигантской эмиграционной волной, которая, как представляется автору, окончательно
решит проблему немецкого меньшинства, существующую с 1941 г. (015, с. 91).
В. С. Коновалов
2011.03.016. ЛИПИНА С.А. МОДЕРНИЗАЦИОННЫЕ
ПРОЦЕССЫ В ПРОМЫШЛЕННОСТИ УДМУРТИИ НАКАНУНЕ И В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ, (1910-1917 гг.). -Ижевск: Изд-во ИжГТУ, 2010. - 192 с.
Ключевые слова: промышленность Удмуртии, начало XX в., модернизация индустрии, экономическое и социальное положение населения.
Монография, состоящая из введения, четырёх глав, заключения и приложений, посвящена анализу процессов модернизации промышленной сферы Удмуртии в предвоенные годы и в период Первой мировой войны. Автором исследуется состав и структура казенной и частной промышленности Удмуртии, направленность, способы и результаты модернизации индустрии региона, их влияние на экономическое и социальное положение населения.
С. А. Липина отмечает, что после резкого падения производства в промышленности в годы экономического кризиса 1900-1903 гг. и длительной промышленной депрессии, в период нового экономического подъема 1910-1914 гг. промышленное производство вновь пошло в гору и к началу Первой мировой войны по своим количественным показателям вновь достигло докризисного уровня. За этими не продемонстрировавшими бурного роста количественными показателями кроются глубокие качественные изменения, крупные модернизационные сдвиги, которые произошли в этот период в экономике и социально-экономической структуре, в материальной базе и техносфере. Начавшаяся война ускорила совершенствование техники и технологий производства, став одним из факторов процесса модернизации промышленности. В полной мере это проявилось в промышленной сфере Удмуртии.
Удмуртия накануне Первой мировой войны была одним из районов Российской империи, отделенных от промышленных и культурных центров Урала, Поволжья, центральных губерний широкой полосой сельскохозяйственных территорий, «где крупнейшие заводы соседствовали с полупатриархальной деревней, с ее
