CC BY
19
кость, связь с народно-поэтической традицией послужили тому, что alter ego автора без дидактики и публицистической монологичности доносит до читателя сущность идей романа.
Книга включает в себя библиографию произведений В. Вой-новича и литературу о его творчестве. В приложении приводится хронология жизни и творчества писателя.
Т.Г. Петрова
2011.01.029. СНИГИРЁВА Т А. ПОВОДЫРЬ ГЛАГОЛА: ЮРИЙ КАЗАРИН В ДИАЛОГАХ И КНИГАХ. - Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 2010. - 153 с.
Книга доктора филол. наук Т.А. Снигирёвой (проф. УрГУ) представляет собой исследование творчества Ю.В. Казарина (род. 1955, Екатеринбург) - автора десяти поэтических книг и ученого, доктора филол. наук, создавшего ряд стиховедческих исследований.
Его дебютное поэтическое издание - «Погода» (1991). В последующем Ю. Казарин в течение 15 лет название каждой новой книги «не без иронии, но и не без серьезности» тоже начинал с буквы «П», как бы акцентируя тем самым их поэтическое единство. Первая книга состояла из «трех тетрадей», по сути, заместивших не появившиеся отдельно книги: «Пекло и тепло», «Погода», «Печаль». Далее выходили: «После потопа» (1994), «Пятая книга» (1996), «Поле зрения» (1998), «Пловец: Куда ж нам плыть...» (2000), «Побег» (2002), «Против стрелки часовой.» (2005). Лишь «Избранные стихотворения (1976-2006)» (2006) и «Каменские элегии» (2009) названы иначе, возможно, обозначая новый этап его творчества.
В главе «Прохожий русский инородец» Т.А. Снигирёва показывает привязанность поэта к Уралу - евразийскому краю, доминантный признак которого - смешение народов, культур, языков, «природ и погод» (говоря «по-казарински»). В «Пловце» образы России, Урала и в особенности Екатеринбурга маркированы либо «сниженно-гротесковой», либо «горько-ироничной, если не сказать гневной, злой, усталой, безысходной интонацией» (с. 19). Однако «уральский текст» Ю. Казарина несет в себе и ту результативность
отрицания «материальной географии» (по Топорову1), которая побуждает поэта, ненавидящего материальную и духовную нищету провинциальной жизни, порой защищать «свое место» - то место, «Где Россия, схлестнувшись с Сибирью, / Держит душу мою в кулаке». В поэтическом тексте ключевыми являются концепты простора, зимы, снега, воли, творчества и любви.
Центральной в монографии стала глава «Я - снежный стихотворец», где дан целостный анализ поэтического мира Ю. Каза-рина, особенностей жанра, лейтмотивных образов, способов лирического волеизъявления в их эволюции. Т. А. Снигирёва привлекает внимание к смысловой множественности термина «сценарий»: «сценарий» как возможность реализации личности российского гуманитария в разных сферах деятельности («сценарий жизни», «поэтологический», «этико-эстетический»); «евразийский сценарий» как знак трагической судьбы поэта в России и т.д.
Не менее важной является категория «книги» как особой единицы жанрового мышления поэта рубежа ХХ-ХХ1 вв. (с. 59). В монографии дано описание основных приемов создания «книги стихов»: поэтика названия, продуманная архитектоника и т.п. В каждой лирической книге поэт по-разному добивается художественного единства: «После потопа» - это прежде всего раскрытие концепта «душа»; «Путем воды» - книга посвящений; в «Побеге» акцентирован полиграфический прием - набор курсивом, в результате чего возникает иллюзия написания «чуть ли не от руки»; «Походка языка» - своего рода «лингвистический роман в стихах», где поэт метафоризирует мир, придает новые смыслы лингвистическим категориям: «И наотмашь стоит подлежащее сад - / запрокинут стоймя, пустотой наказуем. / И, как выдох зимой, замедляется взгляд, / и продуман мороз, но еще не сказуем» (с. 65). «Лингвистическая поэзия» становится «авторским знаком» Ю. Казарина» (с. 66). Отсюда - его склонность к оксюморонности, парадоксальности и одновременно - стремление к самоидентификации: «Норовистый, как свет и непогода, / я иду, спотыкаясь, на свет. / И тебя дожидаюсь у входа / в этой жизни, где выхода нет»; «До слез на-
1 Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. - СПб., 2003. -
С. 14.
пился, задарма / прохожий русский инородец»; «Я писарь твой, Господь, я поводырь глагола». С годами казаринская интонация, возникшая из совмещения несоединимого - оксюморона с поэтикой тождества, становится все более сдержанной и горькой: «Тише снега слова простые.»; «У нас глубокая зима, / порядок мыслей стародавний: / найти ружье, сойти с ума, / освободиться от страданий...» (с. 67).
Т.А. Снигирёва анализирует суждения критиков о роли и своеобразии лейтмотивных образов у Казарина1. Особенно важным представляется магистральный сюжетно-мотивный комплекс «волк / волчий». Самоидентификация поэта происходит в рамках «волчьего текста», который «стягивает как некий центр все концептуально значимые для Казарина смыслы судьбы и предназначения поэта в мире» (с. 86-87). Поэту важны разные смыслы «волчьего» образа русской ментальности» как «хитросплетение» традиций. Прежде всего - это характеристика российского пространства, «немеренной страны» - «снежной, сугробной, ледяной, лунной, ночной, волчьей» (с. 80). И поскольку «разговор о снеге» сопряжен у поэта «с разговором о Слове и Боге, то образ волка нередко предваряет появление сакральных образов» (с. 81). Поэт органично вписывает его даже в православный ряд: «воля - волшба - волк», где «воля» соответствует «точной расшифровке Д.С. Лихачёва (простор + ветер) и варьируется. как воля к жизни и воля любви» (с. 83). «Волчье» самоопределение вскрывает сложность диалога поэта с Богом, и совершенно неслучайно возникает одинаковое и очень «казарин-ское» определение «босый» по отношению к трем субъектам, которые становятся тремя ликами поэта: «босый волк - босый человек -босый Бог» (с. 87).
1 См.: Мешков Ю. «Да повторится этот день невечный...» // Мешков Ю. О поэтах хороших и разных: Очерки. Портреты. Заметки. - Екатеринбург, 2000. -С. 129-130; Изварина Е.В. Томительный свет пустоты (О поэзии Юрия Казарина) // Литература Урала: История и современность: Сб. ст. - Екатеринбург, 2006. -С. 359-360; 368-369; Славникова О. А. Казарин Ю. Поле зрения // Известия УрГУ. -Екатеринбург, 2001. - № 19. - С. 81-83; Касымов А. Критика и немножко нежно. -М., 2007. - С. 285; Никулина М. Юрий Казарин // Литература Урала: Очерки и портреты. - Екатеринбург, 1998. - С. 506.
«Каменские элегии» (написаны в деревне Каменка на берегу Чусовой) прочитываются как книга, в которой географическая реальность ландшафта высвечивает ландшафт души, где вертикаль «небо (творца) - бездна (жизни)» усложнена оппозицией «земной ад - мертвый рай». Это - «книга исповеди» и всевидящего взгляда, которому присуща оптика увеличений, активного, открытого и постоянно присутствующего «я». В ней «категория времени впервые становится равновеликой и равносильной пространству» (с. 93). Мир «Каменских элегий» - это не мир сентиментальной идиллии (хотя здесь широко используются лексемы плакать и слёзы), но это мир «ужаса красоты», пушкинского Вальсингама, стоящего «у самой бездны на краю», и это мир «бездны воздуха» (по слову А. Ахматовой) (с. 95).
Глава «Я - человек книги» открывается разделом, освещающим научную деятельность Ю. Казарина как исследователя поэтического текста.
Дебютная крупная научная работа Ю.В. Казарина «Поэтический текст как система» (Екатеринбург, 1999) была вскоре дополнена переработанным изданием «Поэтическое состояние языка (Попытка осмысления)» (2002), которое стало своеобразным ключом к двум основным сюжетам ученого-поэтолога: стиховедение и накопление поэтической энергии («постижение ужаса красоты»).
В русле первого сюжета написаны: «Проблемы фоносемантики поэтического текста» (2000), «Просодия: Книга о стихосложении» (2007), созданная совместно с А.Ф. Бадаевым, «Поэтическая графика: (Функционально-эстетический и лингвистический аспекты)» (2007), «Мастерская текста: Книга о текстотворчестве» (2008), «Основы текстотворчества (Мастерская текста)» (2009). Эти книги содержат словари терминов, диаграммы и схемы; порой они написаны в игровой интонации, с которой профессор Ю.В. Казарин привык выходить к студентам (с. 101).
Поэтология ученого соотносится с его же поэтическим творчеством: это попытка осмыслить свою связь со всей русской поэзией, понять, какова ее роль в мире. Каждая новая книга Казарина-поэтолога - это мучительные поиски определения того, что есть подлинная поэзия. Его эпиграфы указывают «на философскую, филологическую, поэтологическую и поэтическую традицию, в рамках которой работает автор» (с. 102). Так, концептуально важная для
него антология-монография «Последнее стихотворение: 100 русских поэтов ХУШ-ХХ вв.» (2004) открывается следующей эпиграфической триадой: «Движение художника - это постепенное и непрерывное самопожертвование, постепенное и непрерывное исчезновение его индивидуальности» (Т. Элиот); «Поэтический язык представляет собой высшую форму языкового сознания» (А. Шарандин); «Наедине с тобою, брат, / Хотел бы я побыть: / На свете мало, говорят, / Мне остается жить...» (М. Лермонтов) (с. 103).
По мнению Т.А. Снигирёвой, с годами Ю. Казарина все более интересует духовное пространство русской поэзии - ее «воздушных путей перекличка», говоря слогом самого поэта. Автор монографии называет это свойство «филологичностью», т.е. «именно любовью к слову, поэзии и поэтам»; его «вечные собеседники» - Пушкин, Гоголь, Мандельштам, Ахматова, Булгаков, Платонов, Тарковский, Бродский (с. 120-121).
В монографии дан анализ способа ведения такого диалога в поэзии Ю. Казарина: «прямое называние» героя, «потаенное» присутствие поэта-собеседника в тексте, считываемое только «посвященным» читателем, лирическая вариация / осмысление и даже анализ творчества предшественника, стилизация, цитирование чужого текста «без кавычек», при почти непременном изменении слова или словосочетания в известных строках. Этот последний прием - «результат поэтической и поэтологической стратегии» (с. 126). «Переиначивание», вольность цитирования порой сопряжены и с оценочной задачей. Она может быть язвительной: «Опорный нищий край державы»; иронической: «несжатые полоски / осин, как Заболоцкий / и Ломоносов то ж.» Казарин - поэт не улыбчивый и не играющий; его ирония может быть горькой или гневной (с. 128).
Т. А. Снигирёва соотносит прозу Ю. Казарина, его книгу «Пловец: Куда ж нам плыть.», со специфическим жанром русской прозы - записными книжками. В ней четыре темы: 1) «Поэт. Поэзия. Стихи. Литература. Лингвистика. Язык. Речь»; 2) «Россия. Урал. Народ»; 3) «Погода»; 4) «Жизнь / Смерть» (с. 137-138), закрепленные в сложной системе пространственно-временных отношений. Структурирующими началами при этом оказываются «духовное пространство России и творческое время поэта» (с. 139).
В монографию включены записи живых диалогов с поэтом, раскрывающие его мироощущение, его непосредственный облик, манеру мыслить и говорить. В заключение публикуется 21 стихотворение Ю. Казарина (стихи отобраны совместно поэтом и автором монографии).
А.В. Подчинёнов (Екатеринбург)
Русское зарубежье
2011.01.030. СОРОКИНА ВВ. ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА РУССКОГО БЕРЛИНА 20-х годов XX века. - М.: Изд-во. Моск. ун-та, 2010. - 328 с.
Литературная критика русского Берлина, сложившаяся в 20-е годы прошлого века, объединяет в себе особенности историко-культурного и геополитического плана, пишет кандидат филол. наук В.В. Сорокина (МГУ). С одной стороны, литературная критика названного периода представляет собой начальный этап формирования литературной критики русского зарубежья, типологически восходящей к традициям русской литературной критики. С другой -эпоха 20-х годов как в Европе, так и в России имела общие черты, влиявшие на характер литературной критики и в России, и в зарубежье, и на Западе. Вместе с тем в Берлине начала 20-х годов сложилась уникальная культурная, экономическая и политическая ситуация.
В книге четыре главы: «Берлин - первая литературная столица эмиграции», «Русская классическая литература в критике русского Берлина», «Проблемы и темы современного русского литературного процесса в освещении берлинской критики» и «Западноевропейская литература глазами берлинских критиков». Со времен первой русской революции 1905 г., отмечает В.В. Сорокина, постепенно сформировалась новая общность, с характерной для нее атмосферой межкультурного взаимодействия. «Эта же среда придала и неповторимое обаяние литературной критике, открывшей собой дорогу русскому зарубежному литературоведению» (с. 52).
Альтернативой русской литературоведческой школе стала в зарубежье литературная критика классической литературы. Основ-
