CC BY
33
замедлительно после разгрома вооруженных формирований белых (Бурят-Монгольская и Киргизская) и национально настроенная интеллигенция участвовала в управлении, то это обеспечивало лояльность коренных народов к Советской власти. Как только коммунисты шли на компромисс с националистами, давая им автономное устройство, интеллигенция выводила свои народы из участия в Гражданской войне уже в 1920 г. В регионах, где этого не происходило (Алтай, Якутия), продолжалось широкомасштабное вооруженное противостояние до конца 1923 г., в котором инородцы были ударной антисоветской силой.
На территории Сибири в результате Гражданской войны и антисоветских восстаний под националистическими лозунгами в начале 1920-х годов появились до этого никогда не существовавшие национально-государственные образования: Киргизская ССР (позднее Казахская ССР), Якутия, Бурятия, Ойротская (Алтайская) автономная область.
Политический компромисс национальных элит с Советской властью являлся, по оценке автора, единственно возможным в тех условиях шагом для защиты интересов своих этнических групп. Этнические группы, не институционализировавшие по тем или иным причинам свою государственность, в тот период находились в критическом культурном и социально-экономическом положении. Это следует признать одним из итогов революций и Гражданской войны в Сибири. Однако результаты политики Советского государства в «национальном вопросе» начала 1920-х годов во многом были обесценены последующими событиями, когда в результате сталинских репрессий были преступно уничтожены лучшие представители элит сибирских народов.
Т.Б. Уварова
ПО СТРАНИЦАМ ИСТОРИЧЕСКИХ ЖУРНАЛОВ
2010.02.043-051. КРУГЛЫЙ СТОЛ: ИСТОРИКИ И БИОГРАФИЯ. Roundtable: Historians and biography [Электронный ресурс] // American hist. rev. - Chicago, 2009. - Vol. 114, N 3 (June). - Mode of access: http://www.journals.uchicago.edu./ toc/ahr/current/ - Дата посещения: 05.06.09.
2010.02.043. НАСОУ Д. Вступление.
NASAW D. Introduction. - P. 573-578. - DOI: 10.1086/ahr.114.3.573.
2010.02.044. БЕННЕР Л. Биография как история.
BANNER L. Biography as history. - P. 579-586. - DOI: 10.1086/ahr. 114.3.579.
2010.02.045. БРАУН Д.М. «Биография» и история Южной Азии XIX-XX вв.
BROWN J.M. «Life histories» and the history of modern South Asia. -P. 587-595. - DOI: 10.1086/ahr.114.3.587.
2010.02.046. БРАУН К. Место в биографии для себя.
BROWN К. A place in biography for oneself - P. 596-605. - DOI: 10.1086/ahr.114.3.596.
2010.02.047. ФЛЕМИНГ Р. Создание биографии на «границе истории».
FLEMING R. Writing biography at the edge of history. - P. 606-614. -DOI: 10.1086/ahr.114.3.606.
2010.02.048. ХЕЛЛБЕК Дж. Галактика черных дыр: могущество советских биографий.
HELLBECK J. Galaxy of black stars: The power of Soviet biography. -P. 615-624. - DOI: 10.1086/ahr.114.3.615.
2010.02.049. КЕССЛЕР-ХАРРИС А. Почему биография? KESSLER-HARRIS A. Why biography? - P. 625-630. - DOI: 10.1086/ahr.114.3.625.
2010.02.050. МАНН С. Установка декораций: Жанр биографии в китайской истории.
MANN S. Scene - Setting: Writing biography in Chinese history. -P. 631-639. - DOI: 10.1086/ahr.114.3.631.
2010.02.051. ВАРДИ Л. Воссоздание жизни экономистов XVIII в. VARDI L. Rewriting the lives of eighteenth century economists. -P. 652-661. - DOI: 10.1086/ahr.114.3.652.
Ключевые слова: биография, теория истории, исторические жанры, междисциплинарные исследования, автобиография, социология, археология, историография, нарратив.
Авторитетный журнал «The American historical review» публикует материалы «круглого стола» «Историки и биография». Жанр биографии, долгие годы находившийся на периферии исторических исследований, снова стал привлекать внимание историков, открывших его новые возможности. Как показывают материа-
лы «круглого стола», сегодня «биография» понимается в самом широком смысле этого слова: историки не только используют разные методологические подходы - устную историю или историю моды, - но и обращаются к смежным наукам: социологии и антропологии, археологии.
В некоторых из представленных на форуме материалов кроме теоретической части имеется и описательная: авторы делятся подробностями свой биографии, рассказывают о причинах, вызвавших у них интерес к жанру биографии, о методиках исследования, об использовании междисциплинарного подхода, о написанных ими биографиях. В реферате основное внимание уделено теории и методике биографического жанра, намеченным новым тенденциям.
Д. Насоу (младший преподаватель Центра последипломного образования при Городском университете штата Нью-Йорк) во вступлении (043) отмечает, что долгое время отношение историков к жанру биографии было противоречивым. Одни считали, что это вполне законный и достойный способ исторического исследования, другие скептически оценивали ее возможности для аналитической интерпретации прошлого. По сей день биография остается в стороне от основного русла исторической науки. Студентов предостерегают от биографических диссертационных исследований, а ведущие исторические журналы редко публикуют биографические статьи и исследования. Тем не менее, продолжает Д. Насоу, биография существует как научный жанр. Одни историки пишут биографии в надежде привлечь читателей вне академической среды, другие же стремятся просто расширить границы исследований. В отличие от прежних традиционных современные биографии не ограничиваются жизнью богатых, знаменитых (в том числе и в отрицательном смысле) и могущественных людей. Жанром биографии стали интересоваться специалисты гендерной, социальной, рабочей истории, увидев, что истории, рассказанные никому не известными, обычными людьми (даже детьми), открывают новые возможности для применения категорий «класс, гендер и этнос». Отсутствие архивных материалов и личных документов теперь не останавливает историков - воссоздать фрагменты жизни давно ушедших людей помогают смежные дисциплины. Например, в материале Р. Флеминг
(047) показано, как на основе данных археологических раскопок можно реконструировать внешний облик и события жизни человека.
Несомненным преимуществом для современных историков является то, что жанр биографического исследования открывает новые аспекты такой важной категории, как идентичность, пишет Д. Насоу. Биограф стремится понять, как субъект принимал, отбраковывал, реконфигурировал, объединял и разъединял на протяжении жизни различные роли и идентичности. «В конструкции индивидуальной жизни гендер, класс, раса, этничность, место рождения, сексуальная ориентация, национальность, условия жизни семьи, род занятий, отдых и многое другое пересекаются и взаимодействуют самыми разными способами. Задача биографа - распутать, выделить, попытаться понять, как в определенном времени и месте, "я" организовывалось и воплощалось» (043).
Д. Насоу полагает, что обновленный жанр биографии может стимулировать развитие теории истории, преодолев пропасть между эмпиризмом социальной истории и лингвистическим поворотом в культурной истории. При этом не требуется жертвовать методологическими или эпистемологическими достижениями ни одной из них. Биография дает возможность по-новому взглянуть на роль индивидуального актора как субъекта истории, что, в свою очередь, создает новую «актор-ориентированную» перспективу исторического исследования. Историки-биографы воссоздают то, как субъект их исследований воспринимал мир и каким смыслом он был для него наполнен. Там, где социальная и культурная истории, в своих крайних проявлениях, отбрасывают значимость индивида как исторического фактора, биографы, наоборот, переносят центр внимания на личность, пишет Д. Насоу.
В статье «Биография как история» (044) Л. Беннер (профессор истории и гендерных исследований в Университете Южной Калифорнии) рассматривает жанр исторической биографии в контексте гендерных исследований, которыми она занимается с 1970-х годов. Интерес к биографиям женщин Л. Беннер объясняет своим стремлением осознать себя и свое место в профессиональной среде, в которой доминируют мужчины. Для Л. Беннер биография является вполне законным историческим жанром, имеющим точки соприкосновения с социальной и культурной историей. Биографию роднит с историей то, что они обе используют архивные материа-
лы, различные исторические категории и методы, находятся под влиянием определенных политических и теоретических условий и поднимают комплекс вопросов об исторической истине и ее доказательствах.
То, что сейчас называется «новой биографической историей», появилось в 1990-е годы, пишет Л. Беннер, под сильным влиянием феминизма, постмодернизма и расовых теорий. «Феминистки и постмодернисты фокусировались на многообразии и запутанности общественных институтов и движений и критиковали то, что они называли "эссенциализмом", в то время как сторонники теории рас подорвали веру в то, что "мужчина" и "женщина", эти унифицированные категории идентичности, не изменяются с расовой принадлежностью» (044). «Новые биографы» подчеркнули сложность человеческой природы, особо выделив влияние культуры на развитие личности, утверждая, что культура, а не природные данные являются первичной силой формирования личности. Этот принцип был подхвачен феминистками и получил дальнейшее развитие в рамках теории «перформативности»1, предлагающей рассматривать «индивида в целом и гендерные признаки как роли, которые человек играет, - роли, диктуемые исключительно культурным окружением. Человек, с одной стороны, усваивает эти роли, с другой стороны, бунтует против них, но при этом линия поведения и личностная индивидуализация соответствуют культурным соглашениям» (044). Но, продолжает Л. Беннер, имеет место и обратная реакция. Если рассматривать человека как «текст», а окружающую среду как «контекст», то «индивидуальный текст» не только отражает «контекст», но и влияет на него. Между ними возникает то, что можно назвать «диалог». Примеры Наполеона, создавшего империю, или Э. Рузвельт, боровшейся за права чернокожих и женщин в годы «нового курса», показывают влияние личности на историю. В этом ракурсе изучение истории жизни одного человека сродни изучению города, региона или государства как способа понимания масштабных социальных и культурных изменений.
1 Перформативность - междисциплинарное понятие, согласно которому речевые акты равноценны действиям. Термин ввел Дж. Остин. - Прим. реф.
Л. Беннер намечает новые перспективы в жанре биографии. Историки-биографы могут заимствовать инструментарий устной истории или психоистории. «Биография поднимает проблемы родословной, родства, семьи и дружбы. Эти темы связаны с историей сексуальности, они могут повлечь за собой историю этносов, классов, рас, медицины, религии, образования, труда, даже архитектуры и дизайна интерьера. Биография часто связана с одеждой и внешним видом человека: то, как человек выглядит, включает в себя такие вещи, как одежда и косметика, - это может быть столь же важным для понимания личности, как и другие переменные факторы жизни» (044).
Еще одним перспективным направлением автор считает биографии, написанные с точки зрения истории колониализма или мобильности населения. Через историю человека, выдающегося или обыкновенного, можно проследить путешествия через океаны и континенты в поисках приключений или экономической выгоды; добровольные перемещения членов семьи и принудительные путешествия проданных в рабство. Сквозь призму истории путешествий можно изучать биографии актеров и антрепренеров и международной элиты. Биография может быть не только индивидуальной, продолжает Л. Беннер, но и коллективной. В качестве примера она ссылается на книгу Ф. Роуз «Параллельные жизни», рассматривающую институт брака в викторианскую эпоху на примере нескольких английских семей.
Д. Браун (профессор Оксфорда, специалист по истории Британского содружества наций) в статье «Биография» и история Южной Азии Х1Х-ХХ вв.» (045) рассказывает о своих исследованиях жизни и деятельности Дж. Неру и Махатмы Ганди. При этом она подчеркивает, что не считает себя биографом, а свои исследования -биографиями. «Я рассматриваю себя, - пишет Д. Браун, - как историка времени и региона - Южной Азии конца XIX - начала XX в., прибегающего к использованию "истории жизни" индивида или группы индивидов для поиска ответов на вопросы истории».
Д. Браун считает, что зачастую биография является более плодотворным жанром, чем традиционные исторические исследования. Историки отходят от общепринятых тем и теорий и обращаются к конкретному жизненному опыту отдельных личностей или групп людей. Этот подход, продолжает она, является весьма
продуктивным, поскольку мы затрагиваем ряд проблем, глубоко волнующих историков: природа индивидуальной и коллективной идентичности и их развитие в разных исторических контекстах; сущность действующих сил исторического процесса; локальные и глобальные коммуникационные сети, с которыми люди живут и работают. Эти и подобные темы требуют междисциплинарного подхода, обращения не только к традиционной истории, но и к антропологии, социологии, религии, литературе.
На примере своих монографий о Дж. Неру и М. Ганди автор показывает, как жизнь выдающегося человека связана с окружением и средой, в которой он жил и работал. Британская империя дала Дж. Неру и М. Ганди возможность приобщиться к необъятному миру образования, чтения и размышлений. Они оба знали английский язык, получили образование в метрополии, оба много читали (не в последнюю очередь из-за длительного пребывания в тюрьмах). Дж. Неру и М. Ганди поддерживали отношения с широким кругом международной интеллектуальной элиты. «Все это оказало глубокое влияние на их индивидуальную и коллективную идентичность и понимание того, как события в Индии связаны с более широкими глобальными процессами» (045). Они оба искали пути освобождения от имперской зависимости, размышляли о будущем независимой Индии, о ее политической структуре и характере экономики. Если Дж. Неру видел Индию социалистической, то М. Ганди хотел, чтобы Индия выбрала путь древней «цивилизации, укорененной в религии, где люди живут в небольших сообществах, общаясь друг с другом как равные» (045).
Размышляя о перспективах развития жанра биографии, Д. Браун предлагает в качестве объекта исследования избрать историю семьи, рассматриваемую на протяжении трех-четырех поколений. При этом центром исследования должны стать те, о ком почти не осталось письменных источников, - женщины, малообразованные люди, представители нижних социальных слоев. В отличие от устной истории, где в основу берется рассказ человека о том, что он помнит, здесь возможно построение генеалогического дерева, где напротив каждого поколения женщин отмечаются такие показатели, как данные о замужестве, размер семьи, уровень образования, работали они или были домохозяйками. Подобные иссле-
дования могут пролить свет на характер и причины изменений в семьях разных социальных слоев.
К. Браун (адъюнкт-профессор истории в Университете Мэриленд, округ Балтимор) в небольшой статье «Место в биографии для себя» (046) размышляет, почему она, рожденная в небольшом городке, расположенном в промышленном центре США, не имеющая эмигрантских корней, заинтересовалась историей СССР и написала книгу «Биография места, которого нет: От этнической окраины до советского центра». Это исследование местности без четких политических или административных границ, расположенной на территории Правобережной Украины, называемой местными жителями просто «место». В дореволюционной России она входила в черту оседлости, в годы репрессий и нацистской оккупации многие жители были сосланы или насильно перемещены. Исследование охватывает период 1925-1955 гг. и показывает, как территория, первоначально многонациональная (там проживали русские, евреи, украинцы, белорусы и т.п.) и многоконфессиональная (православные, католики, иудеи, лютеране, хасиды), постепенно заселялась теми, кто называл себя «украинцы» и считал это место своим. После взрыва на Чернобыльской АЭС территория на долгие годы стала непригодной для проживания.
Биографии людей, живших на перекресте государственных и национальных идентичностей, ждут своих исследователей, пишет К. Браун. Для нее биографическое исследование места без определенных границ, где проживали люди с неопределенной или множественной идентичностями, стало одним из способов понимания истории, помогло выйти за пределы национального государства и национальных историй.
Возвращаясь к основной теме своей статьи - автобиографическому аспекту в биографическом исследовании, - К. Браун пишет: историки так настороженно относятся к жанру биографии, потому что зачастую она превращается в своего рода автобиографию. «В сущности, во многих случаях не было бы ни биографии, ни истории без автобиографии» (046). В поисках объяснений условий человеческого существования историки могут спрятаться за своим объектом, используя его как ширму для своих собственных чувств и воспоминаний.
Далее она показывает, как некоторые эмоциональные переживания ее детства и юности (превращение экономически развитого когда-то города в заброшенный, школьная дружба с представителями разных национальностей и социальных слоев) стимулировали интерес к темам, на которые другие историки не обращали внимания. В заключении К. Браун описывает, как во время поездок по Украине и Казахстану она почувствовала связь между местом проживания и биографией человека.
Р. Флеминг (профессор истории в Бостонском колледже) в статье «Создание биографии на "границе истории"» (047) показывает, как на основе данных археологических раскопок можно реконструировать биографию человека. Сфера научных интересов Р. Флеминг - ранняя средневековая история Британии, период, когда «времена и пространства колебались на краю предыстории» (047, с. 606). От тех времен остались лишь немногочисленные письменные свидетельства, лаконично повествующие о тех, кто играл первые роли, - о королях и святых. Информация о них рассеяна в средневековых хрониках, жизнеописаниях, различных административных документах, а о жизни простых людей практически нет данных. Поэтому Р. Флеминг решила воссоздать фрагменты биографии женщины, жившей в Англии в VII в. н.э., используя результаты археологических раскопок. Ее останки, вещи, захороненные с ней, останки похороненных рядом членов ее семьи и соседей стали своеобразным текстом. Эту женщину назвали «Восемнадцать» по номеру участка. Раскопки проходили на территории бывшего общинного кладбища около Баррингтона в графстве Кембриджшир.
«Восемнадцать» умерла в возрасте от 18 до 24 лет. Эта высокая по росту женщина в детстве была здоровой девочкой, которую миновали голод, тяжелые болезни и серьезные травмы, характерные для того времени. Судя по всему, она занимала привилегированное положение в местной общине: рядом находится захоронение двух знатных мужчин. В могилу «Восемнадцать» положили небольшой сосуд, сделанный из кленового дерева; на ней было серебряное ожерелье и пояс с подвеской. Самое поразительное заключается в том, пишет Р. Флеминг, что «Восемнадцать» была прокаженной, причем, как показывают костные останки, ее лицо было страшно изуродовано болезнью. При этом ничто не указывает
на то, что при жизни или после смерти она была изолирована от общества, как это стало происходить позже.
Конечно, признает автор, несколько абзацев нельзя считать биографией, однако они воссоздают конкретный портрет конкретного человека. Останки человеческого тела могут рассказать о плохой окружающей среде и болезнях, питании, миграции и других обстоятельствах жизни, обусловленных политическими, социальными и культурными условиями. Они могут дать дополнительные сведения о социальной дифференциации, гендере и жизненном цикле давно умерших людей, они несут отметины физических лишений, перенесенных болезней и пищи, которой человек питался. Почему, спрашивает Р. Флеминг, в таком случае историки, изучающие человеческое прошлое, должны ограничиваться только словами, напечатанными на бумаге?
Дж. Хеллбек (адъюнкт-профессор истории в Университете Рутгер, штат Нью-Джерси) в статье «Галактика черных дыр: могущество советских биографий» (048) размышляет о феномене жанров биографии и автобиографии в условиях тоталитаризма. Коммунистический режим, пишет Дж. Хеллбек, поддерживал публикации биографий, стремясь создать уникальный «советский пантеон». Жизнеописания людей, олицетворявших коммунистические ценности и добродетели, должны были служить примером для обыкновенных советских граждан. В Советском Союзе создание биографий и автобиографий было «поставлено на поток», но их не следует рассматривать только как инструмент государственной власти. Простые люди писали дневники, заметки и размышления в поисках самих себя, ради экзистенциальных или эстетических целей, подчеркивает Дж. Хеллбек. Для примера он берет дневник С. Подлубного, юноши из украинской деревни, приехавшего после ареста отца в Москву, чтобы стать «образцовым сталинским рабочим»; автобиографию трактористки Паши Ангелиной; размышления кинорежиссера А. Медведкина. Главным импульсом написания дневников, полагает Дж. Хеллбек, была потребность осознания жизни. «Кто я?», «Как я могу измениться?» - эти вопросы придают дневникам исключительно личный характер.
Далее Дж. Хеллбек уделяет внимание формальным автобиографиям, писавшимся при приеме в институт или на работу. Он характеризует их как «короткое сообщение о его/ее жизни, пе-
речисляющее учебные и профессиональные достижения, в центре которых стоит формирование личности автора как «развивающегося субъекта революционного сознания» (006). Дж. Хеллбек подчеркивает, что в условиях тоталитаризма факты биографии приобретали особое значение, от них зависело положение в советском обществе. Для советских граждан иметь и совершенствовать биографию было делом политической важности; то, как были представлены их жизненные данные, влияло на социальный статус. В заключение Дж. Хеллбек пишет, что в современном мире, где идет напряженный диалог о множестве норм индивидуального поведения, об отношениях индивида и человечества, жанр биографии приобретает особое значение.
А. Кесслер-Харрис (преподаватель Отделения истории и Института исследований женщин и гендера при Колумбийском университете) в небольшой статье «Почему биография?» (049) делится своим опытом написания биографий. А. Кесслер-Харрис придерживается точки зрения, согласно которой изучение жизни отдельного человека может помочь понять смысл определенного этапа истории и осветить масштабные культурные, социальные и политические процессы. Как женщина и феминистка А. Кесслер-Харрис считает, что самым важным в истории США XX в. был радикальный пересмотр представлений о семейной жизни. «Вызванный в какой-то степени изменившимися условиями производства и потребления пересмотр отмечен продолжительной борьбой женщин за право экономической независимости и глубокими переменами в гендерных взаимоотношениях и сексуальном поведении, что в данном случае выступало и как причина, и как следствие» (049).
А. Кесслер-Харрис обращается к жизни американской писательницы и общественной деятельницы Лилиан Хелман, жене известного автора детективных романов Д. Хэммета. Л. Хелман оставила след в четырех важнейших для современной Америки сферах: революционная трансформация сексуальной жизни и взаимоотношений полов; политика времен «холодной войны»; радикальная трансформация идентичности; представление об образе жизни знаменитости. Активно участвуя в политической и общественной жизни, Л. Хелман успевала писать сценарии к кинофильмам и театральным постановкам, быть преуспевающей «бизнес-вумен», преумножившей свое благосостояние благодаря удачным инвести-
циям. О Лилиан создано несколько биографий и множество литературных эссе, пишет А. Кесслер-Харрис, по-разному, иногда диаметрально противоположно описывающих ее личные качества: одни биографы характеризуют ее как жадную, эгоистичную, нетерпимую, жесткую особу, другие пишут о ее очаровании, мягкости, лояльности и прекрасном чувстве юмора. Биография Л. Хелман показывает, что на примере жизни одного человека можно многое узнать о политических и социальных конфликтах недавнего американского прошлого, заключает А. Кесслер-Харрис.
Особенностям жанра биографии в китайской исторической науке посвящена статья С. Манн (профессор истории Калифорнийского университета) «Установка декораций: Биографии в китайской истории» (050). Для китайских историков жанр биографии является традиционным. Имперская элита стремилась зафиксировать жизненные истории мужчин и женщин, знати и простолюдинов, которые должны были служить историческим моральным поучением. Историки стремились сделать их кристально ясными, прибегая к драматическим эффектам и многословным диалогам. Мастерство этих биографий таково, что даже сегодня нельзя не поддаться их очарованию, пишет С. Манн.
Согласно традиции имперской историографии в основе любой хорошей истории должна лежать биография. Поэтому лучшим способом понять историю какого-то места или периода является чтение списков биографий, связанных с изучаемым предметом, будь то династия, провинция или монастырь. Целые группы людей, например женщин, можно изучить, обратившись к коллективным биографиям.
Канон жанра биографии заложил великий китайский историк Сыма Цянь (ок. 145-86 до н.э.). В его работах прошлое предстает как серия эпизодов, в которых вместо описания действий историк заставлял характеры говорить сами за себя. Сыма Цянь давал собственные комментарии к рассказанным им историям. Обычно это были заметки в конце повествования, начинавшиеся словами «историк говорит...» Его целью было хорошо рассказать историю, которая могла бы служить иллюстрацией принципов добра и зла, хвалы и порицания. В определенном смысле китайский историк был своего рода драматургом, замечает С. Манн.
Биографии были не только источником моральных поучений, но и средством, связующим прошлое и настоящее. Традиция составления генеалогий, семейных историй, эпитафий требовала навыков написания биографий. Образованный человек, умирая, надеялся, что сын или близкий друг семьи или смогут сочинить эпитафию, или напишут биографическую заметку, которая станет основой для эпитафии, заказанной профессиональному писателю. Текст эпитафии клали в гроб, а ее копии переносили в династические и региональные исторические записи, хранили в семейных коллекциях и генеалогиях. С. Манн подчеркивает, что эпитафии составлялись и для мужчин, и для женщин (матерей, жен, вдов, любовниц).
С. Манн обращает внимание, что традиционные китайские биографии отчасти предвосхитили современную трактовку этого жанра. Она пишет о том, что постмодернистская теория изменила стиль биографий, выдвинув на первый план индивидуальную манеру поведения, множественность идентичностей. Историки больше не пишут хроники жизни, а интерпретируют «перфоманс». Удивительно, но для китайских историков-биографов важным был «перфоманс» ролей. «Они абсолютно не интересовались индивидуальностью или индивидуальной идентичностью, их мало трогало, что личность или идентичности могут радикально меняться. В китайской философской и литературной мысли то, что личность делает, есть то, чем личность является; действие и знание - одно и тоже» (050).
Л. Варди (адъюнкт-профессор отделения Городского университета штата Нью-Йорк в г. Буффало) в статье «Воссоздание жизни экономистов XVIII в.» (051) пишет, что современная французская историческая наука находится в поиске новых форм биографий. Долгое время тон задавала школа «Анналов», ставящая структуры выше фактов и превозносящая коллективное над индивидуальным. На этом фоне жанр биографии выглядел тривиальным, методологически и политически устаревшим. В 1980-е годы начался процесс постепенного «возвращения к нарративу». Социальная история предложила новое видение биографии, использование тематических исследований или изучение влияния социальных сил на индивида.
Л. Варди обратилась к биографиям экономистов, представителей направления физиократов Ф. Кенэ, О. Мирабо, Ф. Тюрго и
П. Дюпона де Немура, чтобы попытаться реконструировать место культуры в их жизнях и ее влияние на экономические взгляды. Каждый из них, пишет Л. Верди, имел свою точку зрения на искусство, литературу и творчество, что повлияло на характер их работ по экономике. Например, Ф. Кенэ боялся, что воображение может слишком сильно повлиять на его экономические воззрения и скажется на качестве его текстов. О. Мирабо, наоборот, не был способен обуздать свое буйное воображение. Подход к изучению экономических доктрин физиократов сквозь личностные и интеллектуальные особенности открывает новые аспекты в жизни этих людей.
Далее Л. Варди кратко описывает жизнь и экономические взгляды О. Мирабо и Ф. Тюрго и приходит к выводу, что, хотя физиократов объединяла общая цель - реформировать экономику Франции, они сильно отличались друг от друга. Каждый из них был продуктом своего времени: например, разница в возрасте между Ф. Кенэ и П. Дюпоном де Немуром составляла сорок лет. Кроме того, физиократы различались и по социальному статусу: одни были благородного происхождения, другие - представителями третьего сословия. Их экономические теории несут на себе отпечаток личности самих создателей, их силы и слабости, жизненного опыта. Понимание того, какие причины заставили их обратиться к занятиям политической экономией, поможет понять, как они писали, заключает Л. Варди.
Ю.В. Дунаева
