CC BY
17
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ
2010.01.025. КИМЕЛЕВ Ю.А. ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ. (Аналитический обзор).
Тема нашей работы - эпистемологическая философия истории, исследующая условия и природу исторического познания. Есть и другие наименования - «критическая», «формальная». Наименование «эпистемологическая» выбрано, прежде всего, потому, что более других, на наш взгляд, соответствует современной специфике этой разновидности философии истории. В настоящее время философия истории данного вида представляет собой по преимуществу философскую рефлексию относительно реальной практики познания прошлого, прежде всего практики академической институционализированной исторической науки. Это реальная практика, опирающаяся на мощный институт университетской историографии.
Разумеется, при этом речь не идет о сугубо дисциплинарных, «технических» методологических разработках. Это дело самой историографии. Философия истории обращается главным образом к философско-эпистемологическим аспектам теоретического познания прошлого.
Философия истории в ее эпистемологической разновидности, как и прежде, реализуется различным образом в континентальной и аналитической философии. Вся условность членения современной западной философии на континентальную и аналитическую весьма очевидно видна в философско-исторической сфере. Условность связана прежде всего с процессом их взаимопроникновения, который интенсивно протекает уже несколько десятилетий. Следует отметить, однако, что использование подходов аналитической философии истории в европейско-континентальной носит более масштабный характер, чем, скажем, использование философско-герменевтических - в аналитической философии истории. Вообще
правомерно, на наш взгляд, говорить о преобладании, причем заметном, аналитической философии над континентальной в рамках эпистемологической разновидности современного философско-исторического дискурса.
Сохраняющиеся определенные различия, по нашему мнению, связаны в конечном счете с тем, что континентальная философия истории эпистемологического образца связана с европейским историзмом, а аналитическая философия укоренена главным образом в традиции аналитической философии, в первую очередь в аналитической эпистемологии и философии науки.
Теоретическая проблематика историзма включает в себя целый ряд вопросов, которые практически не ставятся в аналитической философии истории. Это связано и с тем, что историзм оформлялся как общая философская позиция, содержащая онтоло-го-метафизические элементы и элементы общей теории познания. В силу этого обстоятельства историзм получил распространение во многих сферах философского познания. Кроме того, историзм утверждался через размежевание с широким спектром философских позиций.
Особенности историзма как общей философской позиции не могли не наложить свой отпечаток на подход современных европейских мыслителей к проблематике исторического познания и в плане тематического отбора, и в плане способов рассмотрения отобранной тематики. Наглядной иллюстрацией в этом отношении может служить работа Герберта Шнедельбаха «Смысл в истории? -О границах историзма» (4). Шнедельбах утверждает, что сегодня, как и прежде, перед философией стоит проблема сочетания и совместимости натурализма и историзма. Для решения этой проблемы необходимо определить границы каждого из таких способов видения вещей. Соответственно, Шнедельбах видит свою задачу в «поиске границ исторического мышления».
Исходным моментом его анализа является «тривиальная» посылка о том, что историческое отличается от природного тем, что помимо описания и объяснения к историческому применимо и «понимание». Понимание означает «понимание смысла». В соответствии с воззрениями историзма «историческое в отличие от просто природного является осмысленно-понятным» (4, с. 129).
Немецкий историзм, при всем своем неприятии идеалистической философии истории, разделяет ее страх относительно отсутствия в истории смысла действия и, соответственно, бессмысленности истории вообще.
Ориентация на смысл действия многообразно пересекалась с традицией, видевшей в истории какой-то сообщаемый ею смысл. «Связь смысла действия и сообщаемого смысла не представляла собой проблему до тех пор, пока происходящее в истории понималось - в традиции иудео-христианской истории спасения - как обхождение Бога с людьми. История свидетельствует о действии Бога и смысле этого действия. Речь идет о сообщаемом смысле» (4, с. 135). Но если люди - сами творцы своей истории, то что может сообщать история? Соответственно, в условиях полной профанно-сти и смысл действия становится загадкой.
В школе В. Дильтея, у М. Хайдеггера и Г.-Г. Гадамера понимание приобретает фундаментальное значение для обхождения человека с миром, и тем самым приобретает универсальное значение герменевтика. С точки зрения проблематики смысла не составляет особой разницы, укореняются ли акты понимания в жизненной связи (переживание, выражение и понимание), в изначальном понимании, присущем человеку как здесь - бытию, или в постоянно продолжающемся событии воздействия тех или иных исторических явлений. Хайдеггер и его школа не преодолели историзм. Переход от историзма к экзистенциалу «историчности» означает лишь тота-лизацию историзма под знаком смысла сообщения, поскольку основу историчности, по Хайдеггеру, образует онтически фундированное понимание бытия, присущее человеку, которое происходит в горизонте его временности, отмечает Г. Шнедельбах.
Герменевтический историзм в своем толковании исторического означает «гипертрофию сообщаемого смысла». То обстоятельство, что смысл действия становится нам доступным, как правило, через сообщения действующих людей, приводит герменевти-ков к тому, что смысл действия полностью растворяется ими в смысле, которое содержит сообщение. В то же время европейская традиция исторического мышления являет и «гипертрофию смысла действия». Это происходит тогда, когда из рассказа об истории спасения и ее секулярных производных удаляется сообщаемый смысл, и исторически понятное сводится лишь к действиям людей.
В таком случае смысловые образования, связанные с сообщениями - «надстройка», мир символического, институты - предстают только как эпифеномены смысла действия. В действительности все подобные позиции отстаивают такой же радикальный культурализм, как и герменевтический историзм. История, соответственно, разворачивается по ту сторону природы или только на ее границах, и это не может становиться источником смысла истории. Ни гегельянцы, ни марксисты, ни У. Джеймс, ни Дж. Дьюи не признавали каких-либо природных ограничений для исторически возможного и осмысленного.
И все же историки и теоретики историзма не утверждали универсализацию смысла сообщения в такой мере, в какой ее приписывает им герменевтическая онтология. Они признавали за смыслом действия определенное ограниченное право. Не «герменевтический метаисторизм» в духе Хайдеггера, а критика историзма способна содействовать попытке определить границы, в которых можно вести речь о смысле в истории. Следует сосредоточиться на постижении субъективного смысла действия в истории.
Герменевтики настаивают на том, что мир открыт нам языко-во и исторически. В связи с этим они выступают против некритического натурализма в духе К. Лёвита. По мнению Г. Шнедельбаха, им следует возразить. Историцистское просвещение нельзя уже отменить, но из него не вытекает гипертрофированный историзм. Наша историчность включает природность, но не как «снятый момент» и не как лишь экзистенциал. Конечно, и знание о нашей при-родности было получено нами посредством языка и в истории, но это не означает, что следует придерживаться герменевтического идеализма с его утверждением о мире, полностью понятном в его бытийном смысле.
Необходимо четче определить границу между природным и историческим. Эволюционистская темпорализация природы привела к тому, что различие между натурализмом и историзмом уже нельзя обосновать онтологически. Здесь может оказаться полезным обращение к «повествованию». Оно открывает структуру эволюции в природе и культуре. Различие между природой и культурой заключено в «рефлексивности эволюции». Природа и культура соотносятся как эволюция и рефлексивная эволюция. Лишь посредством рефлексивности эволюции субъективный смысл действия
становится предметом истории. Повествовательная речь о значимости действия выходит за пределы указания на каузальные и функциональные факторы, а также последствия действия. «Смысл в истории дан только как нарративный смысл в историографии, т.е. как смысл незавершенной множественности историй, которые можно рассказать об истории, понимаемой как рефлексивная эволюция» (4, с. 148), - заключает Г. Шнедельбах.
Отметим в завершение, что европейско-континентальная философия эпистемологического типа по-прежнему остается связанной так или иначе с историзмом в той определенности, какую он получил в неокантианстве и философии жизни, а позднее - в фено-менолого-герменевтических концептуализациях. Мощное воздействие на нее оказала в последние десятилетия аналитическая философия истории, в плане более тесной связи с реальной историографической практикой.
Аналитическая философия истории, преимущественно англоязычная, ориентирована почти исключительно на выявление условий реализации и условий правомерности исторического познания, прежде всего познания в рамках исторической науки.
Аналитическая философия истории весьма разнообразна. На протяжении нескольких десятилетий были выработаны различные подходы, нередко конфликтующие, соответственно предпринимались усилия с целью установить основные моменты разногласий и, по возможности, устранить их.
В настоящее время наиболее важными из проблем, исследуемых аналитической философией истории, представляются те, что связаны с объяснением, философским реализмом, а также с нарративизмом. С ними так или иначе оказываются увязанными и большинство других проблем, обсуждаемых в аналитической философии истории.
Проблемный комплекс, связанный с историческим объяснением, реализмом и нарративизмом, имеет первостепенное значение и с точки зрения одной из основных задач данной работы - характеристики нынешнего состояния и потенциала материальной философии истории.
Один из наиболее известных представителей аналитической философии истории Артур Данто в работе «Закат и конец аналитической философии истории» (2) утверждает, что если сильно уп-
рощать, то начало аналитической философии истории можно связывать с публикацией в 1942 г. классической работы Карла Гемпе-ля «Функция общих законов в истории». К. Гемпель, невзирая на все критические возражения, не видел, по мнению А. Данто, оснований для пересмотра своих воззрений на историческое объяснение, равно как и разработанной совместно с Полом Оппенгеймом более объемной общей теории объяснения («Исследования по логике объяснения» 1948 г.). При этом совершенно очевидно, что К. Гемпель в принципе был готов к пересмотру своих позиций, если находил основания для этого. Рассмотрение А. Данто воззрений К. Гемпеля фиксирует место, которое проблематика объяснения всегда занимала в аналитической философии истории. Опубликованная в 1965 г. книга «Аналитическая философия истории» самого А. Данто призвана была показать, что объяснение, как его понимал К. Гемпель, вполне совместимо с повествованием. Это означало защиту «модели покрывающего закона» от утверждений, что нар-ративистские модели представляют собой полную альтернативу указанной модели.
Значительная часть усилий историков направлена на объяснение того, что произошло в прошлом. Споры о том, как надлежит осуществлять историческое объяснение, связаны в основном с противостоянием двух точек зрения. Первая утверждает, что следует давать «научные» объяснения. В соответствии со второй следует стремиться к какой-то гуманистической форме понимания.
Точка зрения, согласно которой объяснения в истории являются или должны быть той же формы, что и объяснения в естественных науках, была, как известно, наиболее ярко и полно представлена К. Гемпелем. Тезис К. Гемпеля, ставший известным как «модель покрывающего закона», или дедуктивно-номологическая модель, включает два момента: объяснить событие значит показать его предсказуемость, а чтобы показать предсказуемость события, следует показать, что его можно подвести под какой-то набор каузальных законов.
Сильная сторона модели покрывающего закона состоит в том, что объяснение должно показать, почему произошло такое событие, а не другое. Но это означает, что речь идет о детерминистском объяснении. А данное обстоятельство послужило основной причиной наиболее сильных возражений против указанной модели.
Возражения против теории покрывающего закона делятся на два вида. Одни утверждают, что исторические объяснения на деле не соответствуют этой модели. Однако многие выдвинутые против нее возражения не могут считаться убедительными. Ведь если теория утверждает, что такую форму должно принять всякое развернутое объяснение, то можно указать на то, что историки просто не сумели предложить такие объяснения. В связи с этим можно обратить внимание на возражения второго вида, которые заключаются в указании на то, что материал историографии таков, что модель неверна в принципе. Особый вес в этих возражениях имело указание на то, что модель не способна воздать должное уникальности исторических событий и индивидов. Однако нельзя отрицать, что при всей уникальности исторических событий их следует описывать в общих терминах, поскольку только так о них вообще можно что-то сказать. Соответственно уникальность не является достаточным возражением против модели покрывающего закона.
Уникальность может представать и как указание на деятельность уникальных индивидов, относительно поведения которых не может быть законов. Сомнения проистекают из того, что объяснения в терминах склонностей (диспозиций) несут в себе те же импликации законосообразного поведения, какие требуются моделью покрывающего закона.
Вопрос об индивидуальности приобретает особое значение ввиду того, что историки обычно интересуются не индивидом как таковым, а индивидом в той или иной роли. Нет законов, способных объяснить отношения между индивидом и ролью, ни историческое оформление и развитие ролей. Здесь в принципе неприменима модель покрывающего закона.
Альтернативная (модели покрывающего закона) модель исторического объяснения предполагает то, что часто называют «рациональной реконструкцией». Центральная идея этой модели -главная задача историка - заключается в том, чтобы понять человеческое действие специфически человеческим способом. Историк делает это, когда показывает, что определенное действие представляет собой интенциональное действие, предпринятое в соответствии с определенными верованиями, которые делали такое действие осмысленным для агента, предпринявшего его.
Действие получает объяснение, когда мы понимаем, почему агент решил совершить его. Это, однако, лишь часть объяснения, поскольку, как считал Коллингвуд, историков интересует не только то, почему люди действовали определенным образом, но и то, были ли действия успешными или неудачными. Соответственно, когда установлены причины действия и верования агента, их следует подвергнуть дальнейшему критическому исследованию, поскольку успех или неудача действий зачастую зависят от достоинств или недостатков лежащих в их основе причин и верований.
Если историки пытаются понять действия в терминах рациональной реконструкции, то объяснение будет верным, только если они в состоянии установить, какими в действительности были причины действия.
Интересную и, что очень важно, достаточно полную реконструкцию разработки проблематики реализма в аналитической философии истории предложил Леон Помпа в работе «Философия истории» (3). Л. Помпа констатирует, что историки обычно занимают реалистские позиции в отношении знания. Это включает три утверждения: индивидуальные события, действия и происшествия действительно имели место в прошлом; истинные исторические утверждения являются утверждениями о таких происшествиях; такие утверждения известны потому, что в настоящем имеется достаточно свидетельств о них. Такая позиция обманчиво проста и была оспорена применительно к каждой стадии.
Реализм предполагает, что прошлое, которому привержены историки, есть независимое прошлое, т.е. прошлое, наполненное событиями, которые имели место независимо от того, будем ли мы когда-нибудь знать что-либо о них. Историки видят свою задачу в раскрытии содержания прошлого, а не в создании его.
Такой подход оспаривается, однако, идеалистическим воззрением, посредством теории, известной в настоящее время как «конструкционизм». В соответствии с конструкционистской позицией историки способны постигать истины о прошлом, однако это не прошлое, как мы его обычно понимаем, т.е. как независимое прошлое с реальными событиями, ожидающими того, чтобы быть обнаруженными. Речь идет о специфическом «историческом» прошлом, которое существует как нечто, что мы конструируем исходя из наличных свидетельств. Соответственно, если бы мы стали об-
ладателями новых свидетельств и стали конструировать по-иному, то изменилось бы не только наше знание, но изменилось бы и само историческое прошлое. Но в таком случае было бы ложным и стандартное историческое верование насчет реализма, а также понимание знания, которое предполагается им.
Главное обоснование такой позиции состоит в том, что если нет реального прошлого, то оно не может выполнять функцию верификации того или иного исторического объяснения. Соответственно, то прошлое, которое представляет нам историк, - это не прошлое, каким оно могло бы быть само по себе, а прошлое, соотнесенное только с нашей способностью объяснить наши верования относительно свидетельств. Идея, что историки раскрывают прошлое, которое существовало независимо от нашего знания о нем, отвергается в пользу идеи о прошлом, которое существует только как конструкция, призванная объяснять наличные свидетельства. Данное воззрение имеет сходство с некоторыми формами научного антиреализма.
Конструкционизм включает следующую посылку: если исторические утверждения - это утверждения о прошлом, которое мы уже не можем воспринимать, то есть что-то проблематичное в онтологическом статусе прошлого. Однако это очень сомнительная посылка, поскольку большинство видов знания, как повседневного так и научного, относятся к тому, что ненаблюдаемо в настоящее время (скорость света или существование нейтронов). Если бы дело обстояло так, что утверждение о чем-то ненаблюдаемом не могло бы быть утверждением о независимой реальности, то набор утверждений о том, что мы считаем реальными сущностями, должен бы быть заменен набором утверждений о сконструированных сущностях.
Возражения, однако, не исключают того, что историческое знание получается посредством использования аргументации, причем так, как об этом говорит конструкционизм. Возражения лишь показывают, что нет оснований считать, что аргументы приводят к результатам, к утверждениям о каком-то «историческом» (историографическом) прошлом, а не о реальном прошлом, которое можно постигать рядом различных способов, заключает Л. Помпа.
Теория нарратива, или нарративистская теория деятельности историка, по-прежнему, вот уже несколько десятилетий, находится в центре внимания эпистемологической философии истории. Фи-
лософско-эпистемологическое исследование нарративизма с точки зрения нашей тематики важно, прежде всего, потому, что последним по времени, но не по значимости аргументом против правомерности традиционной содержательной философии истории стало указание на то, что она представляет собой не теорию объективного исторического процесса, а повествовательную организацию исторического материала. К этому добавилось указание на философию истории как на устаревшее «метаповествование», выдвинутое постмодернистской мыслью в качестве обоснования непригодности философии истории в нынешних «постмодерновых» социальных условиях.
Историки традиционно представляли результаты своих исследований в форме повествования, или нарратива. Освящение истории как академической дисциплины в XIX в., идеал объективной и беспристрастной науки, вообще понимание науки в соответствии с позитивистскими и историцистскими парадигмами - все это уводило в сторону от сосредоточения внимания на нарративной форме, а также от мощной риторической традиции, считавшейся до тех пор чем-то необходимым для освоения ремесла историка, побуждало считать повествование такой формой изложения результатов исследования, которая не оказывает воздействия на содержания презентации «фактов». Повествование с его структурами считалось только техникой экспозиции, не оказывающей воздействия на информацию, которая содержится в историографическом тексте.
Несомненно, одна из заслуг нарративизма в его различных версиях состоит в том, что было обращено внимание на форму повествования и его структуры. Одним из самых известных теоретиков философско-исторического нарративизма является Хейден Уайт. Позиция, изложенная несколько десятилетий тому назад в его книге «Метаистория», стала важнейшим источником для разработки целого ряда подходов аналитической философии истории, в том числе нарративизма. И его последние работы, соотносящиеся с такими разработками, а также с критикой, представляют собой в настоящее время одну из наиболее полных и последовательных версий нарративизма (6; 7).
Исходным моментом для Х. Уайта служит тот бесспорный факт, что для специфически исторических дискурсов типичным является создание нарративных интерпретаций своего материала.
Наделение исторических дискурсов письменной формой, их перевод в эту форму порождает специфический объект, историографический текст, который в свою очередь может стать объектом философской, или критической рефлексии.
Современная теория истории поэтому обычно проводит различие между прошлой реальностью, являющейся объектом исследования историка, историографией, т.е. письменным дискурсом историка относительно этого объекта и философией истории, которая исследует возможные отношения между этим объектом и этим дискурсом.
Х. Уайт напоминает, что наш опыт истории неотделим от нашего дискурса относительно истории. Дискурс нужно создать, написать прежде чем он предстанет как «история». Опыт истории предстает многообразно, соответственно многообразию дискурсов в историографии.
Х. Уайт дает краткую характеристику исторического дискурса и присущего ему способа познания. Такая характеристика заключается в указании предпосылок исторического дискурса. Первая предпосылка, причем необходимая предпосылка, - существование прошлого. Познаваемость прошлого доказывается тем, что пишутся работы об истории.
Вторая предпосылка. Исторический дискурс не предполагает, что наше познание истории является результатом какого-то определенного исследовательского метода. Выбираемые в качестве объекта исследования события, люди, структуры и процессы могут исследоваться историческим образом как прошлые только если они становятся предметом специфического исторического писания.
Подобная характеристика исторического дискурса не означает, как подчеркивает Х. Уайт, что прошлые события, личности, институты и процессы не существовали в действительности. Не означает это также и того, что мы не в состоянии обладать более или менее точными сведениями об указанных явлениях. И тем более это не означает, что такие сведения нельзя превратить в знание посредством методов, применяемых теми или иными «научными» дисциплинами.
Предложенная характеристика призвана указать на то, что имеющаяся у нас информация о прошлом и наше знание о прошлом можно считать «историческим» лишь в том случае, если они
становятся темой исторического дискурса. Исторический дискурс не создает новой информации о прошлом, поскольку он может оформляться только при условии, что мы обладаем сведениями о прошлом. Нельзя говорить и о том, что исторический дискурс дает новые знания о прошлом, поскольку знание всегда есть результат определенного исследовательского метода. Что же производит исторический дискурс? Ответ Х. Уайта состоит в том, что исторический дискурс дает интерпретации тех сведений и тех знаний, которые имеются в распоряжении историка. А интерпретации могут получать различные формы от простых хроник до высокоабстрактных «философий истории». Общим для всех таких форм является обращение к нарративной форме изложения, когда наличествует стремление представить явления, с которыми они соотносятся, в качестве специфически «исторических» явлений.
Согласно такому подходу «история» представляет собой не просто объект изучения или соотносящееся с ним исследование. Это главным образом определенное отношение к «прошлому», опосредованное тем или иным видом письменного дискурса.
В соответствии с текстуалистской концепцией репрезентации описание представляет собой средство конституировать те или иные положения дел в качестве возможных объектов исторического интереса, а также в качестве кандидатов на включение в число объектов, достойных того, чтобы быть вписанными в исторический дискурс. Если такой дискурс должен облечься в форму повествования, то объекты, подлежащие репрезентации, должны предстать как носители атрибутов историчности и нарративности.
Историчность того или иного объекта устанавливается посредством описания этого объекта в соответствии с правилами установления свидетельств, которые приняты в каком-то конкретном «сообществе историков» определенной эпохи и места.
По-иному обстоит дело с нарративностью. Нет правил повествования подобных правилам установления свидетельств (свиде-тельствования). Это связано с тем обстоятельством, что повествование требует, чтобы агенты, события, институты и процессы были прежде всего изображены, а не концептуализированы.
Изображение различных сил, событий и сцен в качестве элементов драматических конфликтов и разрешения этих конфликтов -
это средство конструирования повествовательных интерпретаций исторических процессов.
Существует различие между изображением и концептуализацией исторических событий и процессов. Однако если рассматривать изображения как операцию, которая производит повествовательную репрезентацию, а концептуализацию - как объяснение в форме доказательства, то очевидно, что концептуализация всегда представляет собой абстракцию от какого-то образа. Когда конструируется какое-то историческое прошлое, то скорее образ предшествует понятию, а не наоборот. В этом, по мнению Х. Уайта, заключено различие между историей в духе Ранке и философией истории в духе Гегеля.
Логика повествовательной интерпретации мира - будь то мира в его прошлом, будь то в его нынешнем состоянии, будь то в отношении между этими состояниями - это «логика образов и тропов», заключает Х. Уайт.
Список литературы
1. La comprensión del pasado: Escritos sobre filosofía de la historia / Cruz M., Brauer D. (comps). - Barcelona: Herder, 2005. - 448 р.
2. Danto A.C. Niedergang und Ende der analytischen Geschichtsphilosophie // Der Sinn des Historischen. Geschichtsphilosophische Debatten / Nagl-Docekal H. (Hrsg.). - Frankfurt a. M.: Fischer, 1996. - S. 126-147.
3. Pompa L. Philosophy of history // The Blackwell companion to philosophy / Ed. by Bunnin N., Tsui-James E.P. - Oxford: Blackwell, 2003. - P. 428-452.
4. Schnädelbach H. «Sinn» in der Geschichte? - Über Grenzen des Historismus // Schnädelbach H. Philosophie in der modernen Kultur. - Frankfurt a M.: Suhrkamp, 2000. - S. 127-149.
5. Der Sinn des Historischen. Geschichtsphilosophische Debatten / Nagl-Docekal H. (Hrsg.). - Frankfurt a. M.: Fischer, 1996. - 379 S.
6. White H. Literaturtheorie und Geschichtsschreibung // Der Sinn des Historischen. Geschichtsphilosophische Debatten / Nagl-Docekal H. (Hrsg.). - Frankfurt a. M.: Fischer, 1996. - S. 67-106.
7. White H. Construcción historica // La comprensión del pasado. Escritos sobre filosofia de la historia / Cruz M., Brauer D. (TOmps). - Barcelona: Herder, 2005. - P. 4358.
