CC BY
13
У американцев имелся торговый рычаг воздействия на Китай: экспортный сектор КНР сильно зависит от торговли с США.
Однако решающий удар китайско-американскому сближению нанес бомбовый удар по посольству КНР в Белграде в мае 1999 г. Как отметили американские спецслужбы, после этого сотрудничество Китая с Ираном получило новый импульс. Во время турне Цзян Цземиня по пяти странам в 2000 г. представитель МИД КНР разъяснил: «Стремление США к имперской гегемонии под предлогом контртерроризма серьезно нарушило мировой стратегический баланс... Поэтому международному сообществу следует противостоять не только терроризму, но и односторонности (unilateralism)» (с. 21). И все же последние события показали, что Китай больше не готов оказывать Ирану полноценную поддержку. Если в прошлом Китай выступал против карательных действий ООН в отношении Ирана, то теперь он поддерживает многие такие инициативы. Так, Китай голосовал за резолюции СБ ООН № 1737 (запрет поставок в Иран ядерных технологий и материалов) и № 1747 (ужесточение санкций и введение новых). Однако Иран не критикует Китай за это сближение с Западом, а обвиняет только США. ИРИ сознает важность долгосрочного сотрудничества с Китаем для своих национальных интересов и воздерживается от любых действий, которые могут поставить это сотрудничество под угрозу.
К.А. Фурсов
КУЛЬТУРА
2009.04.031. ТЭЛМОН Р. ТЕОРИЯ ШАХТА В СВЕТЕ ПОСЛЕДНИХ ОТКРЫТИЙ, КАСАЮЩИХСЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ АРАБСКОЙ ГРАММАТИКИ.
TALMON R. Schacht's theory in the light of recent discoveries concerning the origins of arabic grammar // The early islamic grammatical tradition / Ed. by R. Baalbaki. - Aldershot; Burlington Ashgate variorum, 2007. - P. 101-119.
Автор (Университет Хайфы, Израиль) предлагает читателям еще одно подтверждение революционной теории исламоведа Дж. Шахта, давшего новое истолкование зарождению мусульманского правоведения (фикха), равно как и всего комплекса мусуль-
манского знания; согласно Шахту («The Origins of Muhammadan Jurisprudence». Oxford, 1950), общепринятая (как в мусульманской историографии, так и в европейском востоковедении) точка зрения, что основным источником правовых решений с самого начала ислама были Коран и Сунна, не соответствует действительности; на деле фикх как комплекс социальных норм складывался постепенно. Поначалу данные нормы определялись не столько положениями ислама сколько доисламскими правовыми системами, распространенными в тех или иных мусульманских регионах.
Первые попытки оформления и систематизации права были сделаны не ранее последних десятилетий VII в. н.э . Именно в это время, по Шахту, и появляются первые специалисты в данном вопросе: «Источниками юридической мысли для них... служили обычаи и административные нормы Омеййадского халифата - наряду с духом и буквой Корана и прочих мусульманских установлений, получивших общественное признание. В результате возникло несколько локальных правоведческих школ (а именно иракская, хиджазская и сирийская). Затем уже - на протяжении второго века от хиджры - в каждой из локальных школ стало набирать силу оппозиционное по отношению к господствующей доктрине движение, постепенно добиваясь доминирования собственного учения. Сущность последнего заключалась в том, что изречения Мухамма-да (хадисы) должны считаться важнейшим источником юридических решений» (с. 103). Именно следование примеру Мухаммада и его сподвижников (ат-таклид), предполагавшее отказ от независимых суждений (ар-ра'й), и стало ядром нового учения.
Чтобы подтвердить собственную правоту, приверженцы различных богословско-правовых школ занялись фабрикацией хади-сов, которая не прекращалась и в IX в н.э. - истоки новой доктрины, таким образом, возводились к виднейшим фигурам раннего ислама. Заключение Шахта о том, что практически не существует подлинных хадисов с ясно выраженным юридическим содержанием, лишний раз подтвердило широко известный вывод И. Гольд-циера об их масштабной фабрикации. Особый интерес вызывает и то обстоятельство, что в цепочке передатчиков (иснаде) неизменно присутствует скрытое указание на время, когда данный хадис начал обсуждаться в законоведческих кругах.
Таким образом, мы имеем дело с полемически мотивирова-ным стремлением факихов вписать собственные взгляды в задолго до них сложившийся культурный контекст: «Подобное отнесение новых учений к прошедшим временам, по всей видимости, создало еще одно и весьма важное измерение в процессе осознания мусульманским сообществом собственного прошлого - речь идет о возникновении псевдоисторической картины событий, повлиявшей на то, как авторы конца УШ-1Х в. описывали культурные явления первого века ислама» (с. 110). Последние открытия в области становления арабской грамматической школы недвусмысленным образом подтверждают теорию Шахта. Традиционая в арабо-мусульманской средневековой литературе точка зрения (изучение грамматики началось в Ираке) в целом соответствует тому, как современная арабистика рассматривает даный вопрос: исследование грамматики якобы явилось следствием упадка классического арабского языка в Ираке в результате засилья новообращеных мусульман из числа местного (персидского, арамейского, набатейского и т.д) населения. В подтверждение такого взгляда на вещи часто приводят пример Малика ибн Анаса (713-795). Этот хадисовед и основатель маликитского мазхаба почти не покидал Медины. Тем не менее его обвиняли в неумении грамматически правильно изъясняться на арабском языке (что вполне понятно - ведь в Хиджазе с его гомогенным арабским населением порчи языка не наблюдалось и изучать грамматику просто не было нужды).
Данная картина, успевшая превратиться в общее место арабистики, нуждается, однако, в уточнении. Автору удалось обнаружить материалы, свидетельствующие о наличии грамматической школы в Хиджазе уже в VIII в. н.э. Основателем ее был Хурмуз ибн Абд ар-Рахман; к ней принадлежали также Наср ибн Асим, Йахйа ибн Йа'мар и другие ученые, причем все - неарабского происхождения. Когда в конце IX в. н.э. произошло становление бас-рийской грамматической школы, о предшественниках либо ничего не знали, либо просто обходили их молчанием, чтобы подчеркнуть собственную уникальность. Едва ли большой энтузиазм могло вызвать и неарабское происхождение предшественников - в IX в. неарабы развернули кампанию по возвеличиванию собственного прошлого и приуменьшению культурной значимости завоевателей. «Изучение похожих тенденций в творчестве других современников
данных авторов - на сей раз историографов -могло бы предоставить более широкую перспективу для понимания, чем была мотивирована фабрикация сведений о тех аспектах первого века ислама, которые остаются практически неизвестными» (с .118).
К.Б. Демидов
2009.04.032. АЛ-МУСАВИ М. МАССОВАЯ КУЛЬТУРА ВО ВРЕМЕНА АББАСИДОВ: ВОЗНИКНОВЕНИЕ КРУГА ЧИТАТЕЛЕЙ И ПРОИЗВОДСТВА КУЛЬТУРНОЙ ПРОДУКЦИИ. AL-MUSAWI. Abbasid popular narrative: The formation of readership and cultural production // J. of Arabie Literatur. - Leiden, 2007. - Vol. 38, N 3. - P. 261-292.
Автор (Колумбийский университет, Нью-Йорк, США) ставит вопрос о своего рода расколе в культуре Аббасидского халифата начиная с IX в. н.э.; в результате возникла литература как «фикшн» -совершенно оторванная от каких бы то ни было практических целей и имеющая единственной целью уход от реальности и развлечение читателя. Наиболее известным памятником подобной литературы являются, без сомнения, сказки «Тысяча и одной ночи», -настолько вошедшие в повседневный оборот не только на арабском Востоке, но и повсеместно, что их революционный характер - как культурного явления - часто игнорируется: «Те, кто пишет о сказках "Тысячи и одной ночи", как правило, упускают из виду, что обрамляющая история, ставшая... мишенью для беллетристических выплесков презрения, навязала свои структурные и семантические атрибуты образчикам той довольно незамысловатой "продукции", которая ходила по рукам начиная с первых десятилетий IX в. Самая шаблонность этой литературы будто бы была создана для новых приращений.., однако последняя смогла еще и. предложить себя в качестве усовершенствованной реальности, что и определило характер всей "коллекции". Не следует также забывать и о том, что книга заимствует свой материал из весьма широкого социального контекста и не ориентируется лишь на вкусы двора.» (с. 261-262).
То, что данная литературная продукция возникла независимо от халифского двора и имела рыночный характер, свидетельствует и придворный литератор Абу Бакр Мухаммад ас-Сули (умер в 946 г.), согласно которому даже в халифском дворце существовали разные
