CC BY
74
2008.01.021. БЛУМЕР Г. УСТАНОВКИ И СОЦИАЛЬНЫЙ АКТ1. BLUMER H. Attitudes and the social act // Social problems. - Berkeley, 1955. - Vol. 3, N 2. - P. 59-65.
В этой статье критически оценивается понятие установки как инструмент изучения и анализа человеческого поведения. Широчайшая приверженность понятию установки в современной теории и исследованиях базируется, очевидно, на двух убеждениях. Первое убеждение состоит в том, что это понятие неоспоримо пригодно для анализа и объяснения человеческого поведения. Второе - в том, что это понятие заслуживает статуса научного и что, стало быть, надлежащими исследованиями можно развить корпус научного знания.
Насколько я могу судить, внимательный анализ обнаруживает, что оба убеждения ложные. Понятие установки, как его в настоящее время употребляют, основывается на ошибочной картине человеческого действия. И, кроме того, оно ни в малейшей степени не удовлетворяет требованиям, предъявляемым к научным понятиям. Задача моей статьи - обосновать эти два серьезных обвинения. Я хотел бы рассмотреть их в обратном порядке.
Установка как научное понятие
Удовлетворительное понятие в эмпирической науке должно отвечать трем простым требованиям: (1) оно должно ясно указывать на частные случаи того класса эмпирических объектов, к которому оно относится; (2) оно должно четко отграничивать этот класс объектов от других родственных классов объектов; и (3) оно должно делать возможным развитие кумулятивного знания о классе объектов, к которому оно относится. Разумеется, эти требования соединяются друг с другом. Ясная идентификация частных случаев класса объектов позволяет ученому тщательно исследовать их и разработать посредством такого исследования корпус знания обо всем классе. Частные случаи можно использовать для проверки утверждений, или гипотез, выдвигаемых относительно природы
1 Президентское обращение к Обществу для изучения социальных проблем, прочитанное на его ежегодном собрании, проведенном совместно с Американским социологическим обществом и Сельским социологическим обществом в Вашингтоне 30 августа - 2 сентября 1955 г.
данного класса. Кроме того, способность идентифицировать частные случаи некоторого класса позволяет отграничить этот класс от других классов и тем самым связать покрывающие их понятия друг с другом. Такое связывание понятий является существенным условием эффективного теоретизирования.
Понятие установки в сегодняшнем его виде не отвечает ни одному из этих трех простых требований: оно не имеет ясной и фиксированной эмпирической референции, его класс объектов не может быть эффективно отграничен от родственных классов объектов, и оно не обеспечивает приращения знания о классе объектов, к которому, как считается, оно относится. Позвольте мне это пояснить.
Понятие установки эмпирически многозначно. Мы так и не располагаем набором надежных признаков, или характеристик, который позволял бы нам должным образом идентифицировать установки в эмпирическом мире, который мы изучаем. Установка не воспринимается напрямую, а должна воссоздаваться из кусочков посредством процесса умозаключения. Нам нужно знать, из чего ее воссоздавать. Нынешнее понятие установки не говорит нам о том, из чего она складывается. Мы затрудняемся сказать, какие данные следует включать в установку как ее часть, а какие отбрасывать как не принадлежащие установке. Не зная, что входит в установку, мы явно лишены ориентации в отборе видов данных, необходимых для идентификации и отграничения установки. Вместо этого нам приходится действовать произвольно, либо полагаясь на личные впечатления о том, что в нее включать, либо прибегая к какому-нибудь техническому средству, например, к шкале измерения. Техническое средство такого рода базируется, конечно, на заранее заданной концепции того, что входит в установку, скроенной, вдобавок к тому, так, чтобы отвечать определенным стандартам квантифика-ции. При этом остается в стороне вопрос о том, что эмпирически входит в установки как класс.
Следствием этой эмпирической многозначности понятия установки становится превращение данного понятия во всего лишь логический или всеобъемлющий термин. Оно охватывает невероятно широкий спектр конкретных случаев, но не содержит никаких родовых черт, вычлененных посредством эмпирического исследования. Оно не указывает на поддающийся отграничению класс объ-
ектов. Это положение дел отчетливо отражается в неопределенной связи между понятием установки и другими понятиями, относящимися к одному с ним ряду. Мы не можем эффективно отграничить его от таких понятий, как импульсы, побуждения, влечения, антипатии, чувства, умонастроения, привычки, идеи, мнения, суждения и решения, и связать его с этими понятиями. Около двадцати лет назад Гордон Олпорт предпринял отважную, но тщетную попытку показать, чем установки отличаются от таких психологических единиц, как только что упомянутые. Я не знаю ни одной успешной попытки сделать это. По правде говоря, людям, работающим в области изучения установок, свойственно странное равнодушие к этой проблеме. В таком вот положении мы и находимся, всерьез пользуясь понятием установки как инструментом для анализа человеческого поведения и человеческого склада; тем не менее мы не можем эффективно ввести его в ряд установленных аналитических понятий, предназначенных для решения той же задачи. Будучи лишенным какой-либо определенной эмпирической референции, оно блокирует солидное теоретизирование. Мы не можем в наших теориях эффективно пользоваться им ни как единицей личностной организации, ни как элементом человеческого действия.
Еще более серьезным последствием эмпирической незазем-ленности понятия установки была неспособность создать какой бы то ни было кумулятивный корпус знания о том, что такое установка. Несмотря на множество исследований установок, проведенных за многие годы, я не могу сказать, что они внесли хотя бы йоту в познание общей природы установок. Сегодня мы знаем о природе установок не больше, чем знали о ней тридцать пять лет тому назад. Мы должны отвергнуть такие предполагаемые вклады, как тезисы о том, что установки социально формируются или могут меняться. Подобные утверждения ровным счетом ничего не говорят нам о том, что такое установка, и могли бы быть выдвинуты как пропозиции, не потеряв ни в ценности, ни в валидности даже в отсутствие понятия установки. Схожим образом и интересные процедурные открытия, касающиеся предосторожностей при интервьюировании, формулировке вопросов и конструировании шкал, не принесли никакого общего знания об установках.
Уместно, на мой взгляд, спросить, чем же мы занимаемся, если мы вовлечены в широкомасштабную исследовательскую дея-
тельность, занимающую многие наши лучшие умы, лишь для того, чтобы открыть, что вся эта колоссальная работа не несет никакого знания о классе объектов, который мы предположительно изучаем. Это не укладывается в наши представления о том, чем должна заниматься наука.
Приведенные замечания объясняют, почему, на мой взгляд, понятие установки в его нынешней форме обладает серьезными дефектами как научное понятие. Эмпирическая невнятность мешает понятию установки войти в плодотворные и самокорректирующиеся отношения с эмпирическим миром, блокирует его инкорпорацию в корпус аналитической теории и препятствует развитию знания о ее природе.
Между тем это менее важный из двух тезисов, которые я хотел обсудить. Важнее то, что понятие установки предполагает ошибочную картину человеческого действия.
Установка как объяснение человеческого действия
Использование понятия установки для объяснения поведения зиждется на простой логике. Установка мыслится как некая тенденция, состояние приготовления или состояние готовности, которое кроется за действием, направляет действие и формирует действие. Таким образом, установка, или тенденция действовать, привлекается для объяснения и описания данного типа действия. Кроме того, знание установки позволяет предсказать род действия, который будет иметь место, если установка будет активирована. На самом деле утверждение, что установка направляет и контролирует акт, - совершенно голословное. Имеющиеся данные никак его не подтверждают. Возможны две линии его подтверждения. Первая - показать на адекватном множестве случаев тесное соответствие действия ранее удостоверенным установкам; другая - досконально проследить действительный переход установки в акт.
Исследования установок не обеспечивают первой линии подтверждения. В подавляющем большинстве исследований установок не предпринимается даже попытки проявить интерес к действию, происходящему после исследования; соответственно, они ничего не говорят нам о связи установки с действием. В меньшем числе случаев, где были предприняты кое-какие попытки установить эту
связь, результаты неубедительны. Иногда обнаруживалась довольно высокая корреляция, обычно между баллами, полученными по тестам установок, и каким-нибудь показателем внешнего поведения. В других случаях, нередко по одному и тому же тесту, корреляция была низкой. В литературе можно найти хорошо отобранные примеры с хорошо проработанным предсказанием. Такие примеры не представляют известный нам мир установочных исследований и даже мир лучших из них, а следовательно, ничего не доказывают. Проблема усугубляется способностью отобрать впечатляющие случаи, где предсказание не сбылось. Всякая честная оценка известного нам мира установочных исследований подводит к выводу, что между удостоверенными установками и последующим действием не установлено никакого высокого соответствия. Я, разумеется, понимаю, что работники в этой области уверены в том, что с улучшением инструментов изучения установок недостатки в предсказании будут преодолены. Я лишь указываю на то, что этот взгляд продолжает уходить от вопроса о том, контролирует ли установка акт.
Другая линия доказательства могла бы состоять в демонстрации, посредством аналитического разбиения акта на части, того, что тенденция действовать действительно направляет акт и придает ему форму. Вместо простого соотнесения двух крайних точек акта - тенденции и внешнего поведения - в данном случае прослеживалось бы шаг за шагом, как тенденция переходит в развивающийся акт, оформляет желания и импульсы, упорядочивает восприятие, детерминирует отборы и диктует решения. Такое педантичное доказательство было бы наиболее убедительным. Вряд ли нужно и говорить, что такого доказательства не существует.
У меня нет желания завершать обсуждение такого рода выводом. Вместо этого я хочу предпринять анализ человеческого социального акта, дабы показать ложность самой посылки, что тенденция, или установка, направляет и детерминирует акт. В этом анализе я буду следовать линии мышления Джорджа Г. Мида, проникшего в характер человеческого акта глубже, чем кто бы то ни было из исследователей.
Мысль о том, что склонность к акту детерминирует этот акт, предполагает, что действие есть не более чем высвобождение чего-то, что уже организовалось. Считается, что такая тенденция, буду-
чи активированной, непосредственно переходит в деятельность, которую она направляет и формирует. В противоположность этой картине я утверждаю, что реалистический анализ человеческого акта обнаруживает совершенно иную картину. Человеческий акт -не высвобождение уже организованной тенденции; это конструкция, выстраиваемая действующим. Вместо прямого перетекания тенденции в акт имеет место промежуточный процесс, который ответствен за форму и направленность, принимаемые развивающимся актом. Как показал Мид - и, кстати, это его главный вклад в социальную психологию, - этот промежуточный процесс создается потоком самовзаимодействия, в котором индивид индицирует разные вещи и объекты самому себе, определяет их, судит о них, отбирает какие-то из них, собирает воедино эти выборки и тем самым организует себя на действие. Было бы прискорбной ошибкой полагать, что этот промежуточный процесс, посредством которого человеческий актор конструирует свой акт, есть не более чем саморазвитие тенденции. Как раз наоборот, этот промежуточный процесс оказывает обратное воздействие на тенденцию, иногда ее направляя, иногда ее оформляя, иногда ее трансформируя, иногда ее блокируя и иногда безжалостно ее элиминируя.
Увидеть это нам поможет банальный пример. Возьмем простой случай: человека, который проголодался и ест. Можно было бы истолковать голод как тенденцию, а прием пищи (eating) как акт и сказать, что голод производит прием пищи и объясняет его. Хотя такое объяснение и кажется истинным, на самом деле оно представляет то, что имеет место, вопиюще неверно. В нем упускается промежуточный процесс самовзаимодействия, посредством которого человек формирует свой акт. Давайте проследим гипотетический акт. Сначала человек должен заметить собственный голод. Если он не укажет его самому себе, он будет просто испытывать дискомфорт и беспокойство и не организует себя на поиски еды. Затем он должен определить свой голод в терминах того, является ли тот чем-то таким, о чем он должен позаботиться. Взгляд на собственные часы может указать ему, что осталось еще полчаса до времени приема пищи, исходя из чего он может решить ничего в течение этого получаса не предпринимать. Либо он может напомнить себе, что он на диете, сказать себе: «Ах, как плохо, придется уж тебе, дружок, на этот раз обойтись без еды», - и, таким образом,
вообще не действовать на основе голода. Либо он может решить, что сейчас он поест. В этом случае он должен далее вовлечься в конструирование своего акта. Пользуясь образами, он указывает себе различные возможности действия: подборку разных видов пищи, разных ее источников и разных способов до нее добраться. В то время как разные пищевые объекты чередой проходят перед его умственным взором, он может сформировать намерение устроить себе превосходную трапезу. Далее он может вспомнить, или указать себе, что содержимое его карманов оставляет желать лучшего, и, соответственно, набросать другую линию действия. Он может принять в расчет погоду, неудобства, связанные с выходом на улицу, наличие продуктов в холодильнике или то, что ему хочется почитать. Он может определиться с тем, что он собирается поесть, и уже быть на пути к месту, где он мог бы это сделать, но вдруг повстречать знакомого, который пригласит его выпить по кружке пива в ближайшей таверне. В силу каких-то социальных обязательств перед этим знакомым он может сказать самому себе, что благоразумно было бы вопреки своим желаниям принять приглашение. Таким образом, акт, начавшийся с тенденции голода, может завершиться трехчасовым распитием пива.
В приведенном примере прорисованы лишь некоторые из множества возможных линий действия. Однако этого примера должно быть достаточно, чтобы напомнить нам о том, что открыло бы нам даже малейшее самонаблюдение, а именно: что человеческое действие выстраивается через процесс самоиндикации. В этом процессе актор замечает различные вещи, определяет и взвешивает их, проектирует разные возможности действия, делает выбор из них, принимает решения и пересматривает свои планы по мере принятия в расчет чего-то нового. Если что-то и очевидно, так это то, что человеческое действие не есть простое высвобождение уже организованной тенденции или хождение индивида на поводу у тенденции в рамках неустанного движения к ее реализации. Напротив, актору приходится собирать свою линию действия в свете того, что он принимает во внимание. Делая это, он оказывает обратное воздействие на свою тенденцию, приноравливая ее к тому действию, которое он выстраивает. Встраивая свою тенденцию в развивающийся акт, он может ее организовывать, трансформиро-
вать, держать в подвешенном состоянии, блокировать или сурово отбрасывать как основу для действия.
Мы можем еще яснее понять пустоту той идеи, что тенденция к акту контролирует акт, как только подумаем о возможном влиянии ситуации, в которой должно происходить действие, или о воздействии деятельностей других людей.
В новой и отличающейся ситуации у человека возникает потребность выстроить новую линию деятельности. Он должен схватить ситуацию в целом, выловить ключевую информацию, оценить то или это и выстроить некоторую линию деятельности, которая позволит ему приспособиться к ситуации, как он ее видит. Ситуация будет предъявлять к нему новые требования и предоставлять ему новые возможности. Эти новые требования и возможности, по определению, не инкорпорированы в тенденцию, предшествующую им и сформировавшуюся безотносительно к ним. Предполагать при таких условиях, что знание предшествующей тенденции позволит предсказать акт, выстраивающийся в новой ситуации, поистине самонадеянно. И, соответственно, предполагать, что знание установки по отношению к объекту в одной ситуации предсказывает действие в отношении этого объекта в иного рода ситуации, значит всерьез не понимать и превратно представлять природу человеческого акта.
Еще более красноречивым доводом против идеи, что тенденция, или установка, контролирует акт, является воздействие на деятельность индивида деятельностей других. Как подчеркивал Мид, в групповой жизни человеку приходится подгонять собственный акт к развертывающимся деятельностям других. То, что делают его партнеры, становится контекстом, в который его собственный развивающийся акт должен быть встроен. Так, выражение ими их ожиданий и намерений, подстреканий и наставлений, требований и распоряжений - всё это вещи, которые индивид, формируя свой акт, должен принимать во внимание. Ясно, что, исходя из знания тенденции, невозможно предсказать, какими могут быть акты других, к которым индивиду может понадобиться приспособиться. Не говорит нам знание тенденции и о том, как данный человек собирается эти акты интерпретировать. Интерпретация зависит от того, как он схватывает ситуацию, в которой они происходят. В особенности в новых, спонтанно возникающих ситуациях, в которых уча-
ствуют все члены данной группы, поток определения и переопределения ими актов друг друга вовлекает предшествующие тенденции в плавильный тигель распада.
Итак, я утверждаю, что реалистический анализ человеческого акта показывает, что тенденция к акту не может приниматься как формирующая или контролирующая этот акт. Тенденция, или приготовление к акту есть в лучшем случае лишь элемент, входящий в развивающийся акт, не более чем исходное предложение для возможной линии действия. Бывают, конечно, сравнительно редкие случаи, когда тенденция, видимо, доминирует над актом в ущерб требованиям ситуации и ожиданиям других: например, меланхолическое настроение, страстная тяга наркомана к наркотику, вспышка гнева и панический страх. В этих случаях отсутствует процесс самоиндикации, или, как мы обычно говорим, индивид «теряет голову». То, что эти случаи не являются прототипом человеческого социального действия, понятно уже из того, что они стоят в оппозиции к групповой жизни. Если бы каждый свободно выражал переживаемые им склонности и установки, социальная жизнь превратилась бы в состояние анархии. Не было бы вообще человеческой группы, которую бы социологи могли изучать.
Смысл этого анализа акта в том, что решающее значение имеет не тенденция, а процесс, посредством которого выстраивается акт, - не установка, а процесс определения, посредством которого индивид формирует свой акт. В случае индивидуального поведения этот процесс определения протекает в форме самовзаимодействия, соотносясь с тем, как индивид видит факторы, заключенные в его ситуации, и принимает в расчет деятельности других. В этом процессе индивид индицирует самому себе вещи, определяет их, судит о них, готовит планы действия, делает выбор между ними и принимает решения. В случае группового, или коллективного, поведения этот процесс протекает в форме социального взаимодействия, в котором индивиды определяют акты друг друга и мобилизуют себя на коллективное действие. Поскольку акт, будь то индивидуальный или коллективный, формируется, конструируется и направляется процессом определения, протекающим, соответственно, в индивиде или группе, то основным объектом изучения для психолога и социолога должен быть именно этот процесс. Знание этого процесса имело бы гораздо большую
ценность для предсказания, коли таковое нас интересует, чем любое накопление знаний о тенденциях или установках. Между тем в нынешних исследованиях установок этот процесс совершенно игнорируется.
В оставшейся части этой статьи я хотел бы коротко рассмотреть некоторые другие способы, которыми в настоящее время используется понятие установки.
Термин «установка» может использоваться так, как мы употребляем его в повседневной жизни, когда говорим, что некто имеет злобную установку, взращивает установку подозрительности, имеет нетерпимую установку по отношению к иностранцам, имеет любящую установку по отношению к собственным детям. Несколько вещей следует отметить по поводу этого словоупотребления. Во-первых, термин «установка» сам по себе ничего не добавляет к пониманию; он мог бы быть опущен без всякой потери смысла. Мы ничуть не хуже передали бы смысл, сказав, что человек подозрителен, что он нетерпим к иностранцам, вместо того чтобы говорить, что у него установка подозрительности, нетерпимая установка по отношению к иностранцам. Важны глагол, качественное прилагательное или наречие, а не существительное «установка». В таком повседневном словоупотреблении - которое переносится в нашу научную литературу - термин «установка» превращается в удобное многословие, которое, однако, не является необходимым и не имеет само по себе никакой определенной референции. Во-вторых, в этом обычном употреблении термин относится не столько к тому, что человек будет делать, сколько к тому, в какого рода состоянии он находится. Узнавая, что человек имеет установку подозрительности, ненависти, любви или нерешительности, мы можем в какой-то степени принять его роль и отчасти уловить, таким образом, его чувства, его особую восприимчивость и его точку зрения. Это дает нам своего рода ключ к пониманию того, как он предрасположен обходиться с той частью его мира, к которой данная установка относится, и это, в свою очередь, ориентирует нас в том, как к этому человеку подходить и как с ним обращаться. В-третьих, эта помощь в принятии чьей-то роли зависит от того, как установка характеризуется. Просто ярлык, например, когда говорят, что у человека есть установка подозрительности, позволяет нам в какой-то степени принять эту роль, но не в большой степени; тонкое и про-
никновенное описание его подозрительности, какое мог бы дать талантливый романист, позволило бы нам принять его роль гораздо глубже и с гораздо большей чуткостью. Структурирование характеристики по фиксированным и ограниченным параметрам, какое с необходимостью присутствует в результатах исследований по измерению установок, ограничивает полноту, с которой мы можем принять роль другого человека.
При изучении человеческого поведения, в котором акторы выстраивают линии действия, чрезвычайно важно принимать их роли и проникнуть внутрь их организации деятельности (their framework of operation). Хотя, как я уже говорил, понятие установки не является для этого необходимым, использовать его как средство, облегчающее принятие ролей, будет законным и, возможно, полезным приемом. Как пример можно привести справедливо прославившуюся работу Томаса и Знанецкого о польском крестьянине, где под рубрикой установок авторы дают нам яркие характеристики людских переживаний, в отличие от их несносно формальной трактовки установок как предположительно научных понятий.
Единственный оставшийся способ использования понятия установок мы находим у некоторых наиболее глубоких и осторожных исследователей, вовлеченных в работу по измерению установок. Они не претендуют ни на то, что изучают «установки» в обычном их понимании, ни на то, что пытаются изолировать тенденции к акту, ни на то, что их открытия могут быть использованы для предсказания поведения, ни даже на то, что их процедуры на нынешнем этапе пригодны для анализа индивидуального или группового поведения. Вместо этого они оценивают свои исследования по измерению так называемых установок как сугубо разведочные и не составляют заранее мнений насчет того, смогут ли они принести плодотворную и содержательную схему для анализа эмпирического поведения. Они знают, что их инструменты что-то схватывают, хотя не знают, что именно и какова его значимость. Они отдают себе отчет в том, что этот стабильный элемент не поддается независимому эмпирическому изучению отдельно от обнаружения его через их инструментарий. Таким образом, они признают, что не могут сказать, что это тенденция к акту, и приписать тому, что они улавливают, общие характеристики. Для них стабильный элемент есть просто разведочный инструмент для выяснения того, какую
пользу он может иметь, если таковая, конечно, есть. Таким образом, ввиду своей количественной природы он может соотноситься с другими видами количественных данных. Или: поскольку он допускает распределение в некотором континууме, он позволяет проводить сравнение между разными индивидами или группами в таком континууме. Или: в силу размещения точек в континууме он позволяет в какой-то степени определять сдвиги в континууме в ответ на подвергание людей новым видам переживаний. Они надеются, что такие пробные усилия могут привести к выделению эмпирического элемента с установленными общими характеристиками - элемента, могущего, таким образом, стать научным понятием и аналитическим орудием.
Такое разведочное исследование - как и любой вид разведочного исследования в эмпирической науке, - бесспорно, является законным. Однако понятие установки, которое им предполагается, вряд ли может снискать одобрение. Установка делается эквивалентной стабильному результату, получаемому с помощью данного измерительного исследования. Поскольку природа этого стабильного результата неизвестна, понятие установки, в свою очередь, тоже становится неизвестным «Х». Это неудовлетворительное положение дел усугубляется еще тем, что стабильный результат не характеризует некоторый универсум случаев, а ограничивается всякий раз данным исследованием. Таким образом, в строго логическом смысле, в исследованиях по измерению установок нет понятия установки. Вместо этого есть бесконечное множество отдельных так называемых установок, или «Х», которые никак друг с другом не связаны. Это поистине странная форма для понятия, преподносимого как научное.
В этой статье было сказано достаточно, чтобы увидеть настоятельную потребность в тщательном пересмотре нашей мысли и нашей работы в области изучения установок. Такой пересмотр должен побудить серьезных ученых в нашей области использовать для постижения эмпирического мира более реалистические и продуманные инструменты.
Пер. с англ. В.Г. Николаева
