CC BY
19
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2007.02.007. РАНГСИМАПОРН П. ЕВРОАЗИАТСТВО КАК ИНТЕРПРЕТАЦИЯ РОЛИ РОССИИ В ВОСТОЧНОЙ АЗИИ: РАЗЛИЧНЫЕ ВАРИАНТЫ ОБЪЯСНЕНИЯ. RANGSMAPORN P. Interpretations of Euroasianism: Justifying Russia' role in East Asia // Europe - Asia studies. - Glasgow, 2006. - Vol. 58, N3.-P. 371-389.
Парадорн Рангсимапорн (Оксфордский университет, Великобритания) характеризует место Восточной Азии во внешнеполитических доктринах, имеющих хождение в постсоветской России. В качестве источника используются беседы автора с сотрудниками МИД Российской Федерации, директорами и ведущими специалистами ИМЭМО, ИДВ, МГИМО, ИСАА в октябре-ноябре 2005 г., а также российская пресса 1990-2005 гг. и интернет-издания.
Автор выделяет три варианта европо-азиатского дискурса, объясняющего внешнюю политику страны ее принадлежностью к двум частям света: 1) «прагматическое евроазиатство», 2) геополитическое «неоевроазиатство» и 3) «межцивилизационное евроазиатство», причем в двух последних случаях более уместен, как ему объяснили российские собеседники, русский термин «евразийство». Для удобства он, однако, употребляет более распространенный английский термин «evroasianism» («евразийство»), а не «Evro-Asian» для всех разновидностей данного явления (с. 373).
Отстаивание особой роли России как великой державы в Восточной Азии еще в XIX в. вошло в сознание российской политической элиты, став, наряду с аналогичными претензиями в других соседних регионах по всему периметру государственных границ, частью представлений элиты о великодержавной идентичности вообще. Вместе с изменением ее представлений о российской идентичности менялись и доктрины. Общими оставались при этом два положения: 1) обращение русской политической элиты к Востоку было следствием очередного разочарования в сближении с Западом; 2) утверждения об азиатской идентичности России не подразумевали, как правило, признание родства с народами этого региона. «Дальневосточные территории России оставались европейскими аванпостами в Восточной Азии» (с. 374).
Даже в изначальном евразийстве 20-х годов XX в. при всей искренности симпатий его представителей к Востоку, контрастирующей с прагматизмом постсоветской политической элиты, обнаруживается славянофильское ядро, выраженное в постулате об исключительности России как особой страны, «не принадлежащей ни к Европе, ни к Азии» (там же). И даже самые ранние евразийские доктрины уместно рассматривать в контексте восточноазиатской внешнеполитической экспансии России. Не случайно зарождение их относится ко времени поражения в Крымской войне3, когда Россия обратилась к Востоку, «ища спасение для своего престижа и влияния» как великой державы. При утверждениях о социокультурном родстве с азиатскими народами и выраженных симпатиях к ним обращение к Востоку подразумевало особую «цивилизаторскую миссию» России в этом регионе и становилось по существу «идеологией имперского строительства». Не случайно самый дальний порт России в Азии был при своем основании в 1860 г. назван «владей Востоком» (Владивосток) (там же).
Хотя в СССР имперская идеология, в том числе в ее евроа-зийском виде, была запретной, глубинная преемственность сохранялась. Еще Ленин, испытав разочарование ходом революционного движения на Западе, задумывался о перемещении центра мировой революции на Восток. В дальнейшем тема принадлежности России к Азии поднималась всякий раз, когда нужно было продемонстрировать желание сотрудничать с азиатскими странами. Сталин, принимая министра иностранных дел Японии, даже позволил себе заявить: «Я такой же азиат, как Вы» (там же). Евро-азиатская тема приобретала политическое значение и во внутригосударственном контексте, в плане отношений правящего центра с азиатскими республиками СССР. Тем не менее, даже при кульминации политики слияния советских наций евро-азиатская терминология лишь маскировала убеждение русской элиты в своем цивилизационном превосходстве над нерусскими народами и претензии на центральное управление. В конечном счете заигрывание с элитой азиатских республик никак не могло устранить факта их языковых, культурных и этнических различий с русским центром.
3 Речь идет, по всей видимости, о разработанной в это время под прямым влиянием международной изоляции России концепции Н.Я. Данилевского, сформулированной в ставшей знаменитой как историософский и геополитический трактат его книге «Россия и Европа» (1869). В книге предлагался раздел мира между Россией, Западной Европой и США, так, чтобы Восточная Азия вошла в сферу российского влияния. - Прим. реф.
В постсоветский период евроазиатизм возродился как реакция на прозападный курс, проводившийся министром иностранных дел А. Козыревым, и, как следствие, убеждение российской элиты в неуважительном отношении к России со стороны Запада. Поворот к сбалансированности внешнеполитических ориентации наметился еще при этом министре и отчетливо выразился во время визита президента Ельцина в Южную Корею в конце 1992 г. Тогда началось формирование нынешнего «прагматического евроазиа-тизма», сутью которого остается сбалансированность внешней политики России (с. 375).
Ярким выразителем такого курса (первая разновидность «ев-роазиатизма») стал Е. Примаков, сменивший в 1996 г. Козырева во главе министерства иностранных дел. Хотя смещение Козырева было главным образом результатом давления коммунистов и ЛДПР, одержавших победу на выборах в Госдуму, в смене министров выразились и новые акценты во внешней политике России. Не употребляя евроазиатской фразеологии, Примаков последовательно проводил идею, которую он внушал еще М. Горбачеву, что создание дружественной «конфигурации» государств на Востоке облегчит для России отношения с Западом4. Любимой Примаковым «конфигурацией» оставался тройственный союз России, Китая, Индии. Однако, несмотря на предпринимавшиеся усилия, ощутимого движения к такому союзу не произошло. Как бы то ни было именно при Примакове озабоченность восстановлением статуса великой державы и «ностальгия» по советскому прошлому оказались тесно связаны с «евро-азиатской идентичностью» России (с. 376-377).
У Путина, как и у Ельцина, евро-азиатская фразеология используется в «чисто прагматическом и инструменталистском смысле». Новый президент еще более четко провозгласил, что Россия «была, есть и будет европейской страной». Правда, это заявление было сделано на саммите «Европейское сообщество - Россия» (май 2000 г.). Обращаясь к восточноазиатской аудитории, президент говорил, что Россия является и «европейским, и азиатским государством», что она ценит и «европейский прагматизм, и мудрость Азии»1 (с. 376).
4 Primakov E. Russian crossroads: Toward new millennium. - L.: Yale univ. press, 2004. - P. 37 (приведено по реф. источнику. - С. 376).
Как и в прошлом, активность России на Востоке остается обусловленной отношениями со странами Запада, главным образом с США. Так, ухудшение отношений с США в 1999 г., во время Косовского кризиса, и в 2003 г., в связи с вторжением в Ирак, привело к сближению с КНР, выразившемуся в подписании Договора о добрососедстве (2001), учреждении Шанхайской организации сотрудничества России, КНР и стран Центральной Азии (ШОС) и возобновлении активного сотрудничества в военной сфере. Последовали широкомасштабные поставки российской военной техники в КНР. В значительной степени российско-китайское сотрудничество в военной сфере было стимулировано отчетливо антинатовской позицией тогдашнего руководства Генштаба (генерал-полковники Л. Ивашов и В. Манилов) и Службы внешней разведки (генерал-полковник В. Трубников). Однако, считая НАТО главной угрозой для России, военное руководство учитывает и потенциальную опасность со стороны Китая.
Для президентской администрации основным выражением евроазиатства является активизация экономических связей со странами Восточной Азии, стремление к углублению сотрудничества с Китаем, Японией, Южной Кореей в экономике. Такое сотрудничество предполагает масштабные проекты в энергетике, включая строительство нефте- и газопроводов, поставки электрической энергии, придание Транссибирской магистрали роли основной транспортной коммуникации между странами Восточной Азии и Западной Европой. При этом имеются в виду не только внешнеэкономические и внешнеполитические цели; но и исключительное значение такого сотрудничества как средства поддержания деградирующих территорий Восточной Сибири и Дальнего Востока.
Именно внешнеэкономическое направление активности России на Востоке по линии двусторонних связей оказывается наиболее эффективным и перспективным, тогда как усилия занять полноправное место в региональных объединениях нередко блокируются из-за неурегулированности территориального спора с Японией и сопротивления некоторых других стран вроде Австралии.
Если «прагматическое евроазиатство» лишено антизападного < компонента и антиамериканизма, то именно последний составляет суть «неоевразийства» (вторая разновидность современного «евроа-зиатства»), главными носителями которого на российской политической сцене выступают коммунисты и ЛДПР. От первоначального евразийства они сохранили убеждение, что статус России как великой державы и ее место в мире определяются географическим положением. Однако, в отличие от предшественников, у современных русских евразийцев последнее всецело сводится к геополитике. Очень заметная у евразийцев 1920-х годов идея близости культур и культурного взаимодействия для их нынешних последователей полностью исключается. Современное «неоевразийство» подразумевает большей частью не «соединение культур различных частей континента, а обособление от них»5. Другое радикальное отличие - «ксенофобия и яростный (rabid) русский шовинизм» (с. 380).
Притом характерными для современного «неоевразийства» оказываются существенные противоречия между геополитической доктриной и геополитической реальностью. У родоначальников евразийства «неоевразийцы» позаимствовали дихотомию «Континент - Океан», истолковав ее как необходимость союза России с континентальными державами против англо-американского блока. При этом, стремясь наполнить континентальную идею реальным содержанием, «неоевразийцы» запутали сами себя. Сначала они говорили об оси «Берлин - Москва - Пекин» и даже «Берлин - Москва - Тегеран - Пекин». Однако в последнее время Китай все больше стал осмысливаться ими как угроза и даже столь же серьезная, как США, а китайско-американские экономические связи дали основание заподозрить возможность стратегического союза двух стран.
«Китайская угроза», «желтая опасность» стали популярными клише во внутриполитической программе «неоевразийцев». Поэтому во внешнеполитической риторике начались поиски замены Китая на Дальнем Востоке, и в роли потенциального союзника неожиданью выступила Япония. Ради желанной оси «Берлин -Москва - Токио» некоторые «неоевразийцы» готовы даже пожертвовать Южно-Курильскими островами6 Любопытно, что совершенно не учитываются в этих проектах ни связи Японии с США, ни принадлежность, так же как Германии, к Западу.
5 Billington J.H. Russia in search of itself. - Wash.: John Hopkins univ. press, 2004. - P. 271 (c. 386).
6 Дугин А. Основы геополитики: Геополитическое будущее России. - М., 2000.-С. 232-238 (с. 386).
Впрочем, «неоевразийцы» отличаются политическим оппортунизмом, они умело приспосабливаются к внутриполитическойобстановке и официальному
внешнеполитическому курсу. Образцом «политического хамелеона» наряду с лидером ЛДПР можносчитать «самого выдающегося лидера неоевразийского движения»Александра Дугина, который начинал «флиртом с фашизмом», выступая в праворадикальной газете «День», затем стал советникомпредседателя Госдумы коммуниста Г.Селезнева, а теперь все болеесклоняется к центру. В свою очередь, некоторые темы, популяризовавшиеся Дугиным, вошли в официальную фразеологию. Егокнига «Основы геополитики» стала учебником в военных академиях России. На Западе существует целая литература, по-разномуоценивающая влияние этого автора на политический курс руководства страны.
Главным представителем третьей разновидности «евроазиат-ства» - «межцивилизационного» - считается директор академического Института Дальнего Востока Михаил Титаренко. Вместе с Дугиным его называют основателем современного «неоевразийства», однако в его взглядах нет выраженного антиамериканизма. Тем не менее он убежден, что преобразования России требуют применения «восточноазиатской» вместо главенствующей «западной экономической модели» (с. 383).
Характерным для представителей
«межцивилизационного евроазиатства» является именно цивилизационная риторика, в которой общим местом становятся тезисы об «общей исторической судьбе», о роли России как «моста» и фактора сближения цивилизаций Востока и Запада и даже географического центра будущего мирового порядка. Любопытны рассуждения директора ИДВ об «особой цивилизационной миссии» отечественного востоковедения, которое благодаря «евразийскому духу» может способствовать лучшему пониманию культур и обществ Восточной Азии на Западе7, а также о перспективах экономического дуализма для России, при котором западная часть, включая Западную Сибирь, интегрируется в глобальную экономику, а восточная - в экономику Азиатско-Тихоокеанского региона2.
7 Титаренко М.Л. Китай: Цивилизация и реформы. - М., 1999. - С. 193 (с. 388).
2Titarenko M., Micheev V. Asian - Pacific region and Russia // International affairs. - M., 2001. - Vol. 47, N 3. - P. 57.
В общем, заключает Рангсимапорн, для всех разновидностей современного российского евроазиатства принадлежность страны к двум частям света является не просто констатацией географического факта, а основанием использовать его как уникальное преимущество России. При этом вовсе не имеется в виду культурная близость к народам Восточной Азии и отсутствует желание стать частью последней, в ряду с другими странами региона. Существует подспудное и глубокое убеждение в исторической и культурной общности России с Европой, и Запад главенствует в политическом мышлении российского общества. Вместе с тем среди политической элиты распространено мнение, что обретение и поддержание статуса великой державы тесно связаны с активной ролью страны в Азии.
А.В. Гордон
